История нравов. Эпоха Ренессанса
Шрифт:
Из этого разнообразия интересов во все времена вытекало разнообразие половых отношений, моральных воззрений и постулатов. Это значит: половая мораль никогда не бывала однородной, а распадалась всегда на отдельные классовые морали, не только часто строго отличные друг от друга, но и взаимно враждебные.
Если факт классового деления общества не вызывает сомнения, то мысль, что классовые различия особенно ясно отражаются в половой морали, что экономические интересы здесь имеют категорическую силу, нуждается в еще более детальном обосновании. Для примера можно привести различный взгляд на брак мастера-ремесленника и купца XVI века Если для первого жена – служанка-экономка, строгая, скромная хозяйка, смотрящая за порядком, царящая в кухне и в погребе, то для богатого купца она – дама, служанка, воплощающая чувственное удовольствие. Оба взгляда были обусловлены экономическими условиями существования
Хозяйство ремесленника должно находиться в порядке, жена его должна быть требовательной, внушать прислуге уважение к себе, заботиться об экономии, она должна первой встать и последней лечь, чтобы убедиться, все ли в порядке и на замке, чтобы не грозила опасность от огня или воров. На таком педантическом порядке, на такой экономии даже в мелочах покоилось все существование и благосостояние мелкоремесленного хозяйства, и если оба эти принципа – порядка и экономии – игнорируются или систематически нарушаются, то хозяйству ремесленника грозит разорение. Эти условия существования и отражаются в правах и обязанностях хозяйки, им все подчинено, все ее поведение, далекое от высокомерия и претенциозности, ее костюм – словом, все. Она обязана воспитать в таком же духе детей. Жена ремесленника считает для себя позором поступать иначе, она ходит по улице со скромно опущенными глазами, чтобы не вызвать неверное представление о себе, она погашает в себе тщеславие, манящее ее одеться в такие роскошные одеяния, которые ей не по карману. Так является она типом скромной и доброй хозяйки, «честной и непорочной», и таково поэтому и содержание обязательного для нее нравственного закона.
Этому закону она обязана подчиняться под страхом смерти. Если она часто будет посещать танцевальные помещения или зубоскалить с соседкой, то служанка обленится и перестанет быть расторопной. Если голова ее занята амурами, то подмастерье, вместо того чтобы работать так же усердно, когда мастера дома нет, воспользуется его отсутствием, чтобы найти дорогу в ее спальню. Она уже не ляжет последней спать, а будет думать лишь о том, чтобы как можно чаще быть к услугам любовника. Естественное тщеславное желание быть красивее всех побудит ее одеваться как можно роскошнее. Так как в обоих случаях ее поведение служит или опорой, или гибелью для всего существования семьи, то обязательный для нее нравственный закон, квалифицирующий ее или как скромную и добрую, или как плохую хозяйку, есть не что иное, как идеологическое выражение экономического ремесла. То же самое, само собой, применимо и к мужчинам этого класса.
Совершенно иначе обусловливал экономический базис, на котором выстраивался брак и домашнее хозяйство зажиточного купца, нравственный обиход этого класса. Благосостояние эмансипировало жену от хозяйственных обязанностей. Таков первый результат. В этом классе хозяйство уже не страдает в такой мере, если жена не сама за всем присматривает, если она предоставляет другим контроль, если воспитание детей находится в чужих руках. Как только расточительность перестает быть принципиальной опасностью для существования семьи, становясь постоянной возможностью, женщина превращается в предмет роскоши. Таков всегда и везде первый результат женской эмансипации. В этом отражается прежде всего растущее богатство, позволяющее мужу сделать из жены предмет роскоши. Для нее поэтому обязательны совершенно иные законы о правах и обязанностях хозяйки. Она становится первым средством, украшающим жизнь мужа, увеличивающим количество его наслаждений. Так как женщине предписывается, таким образом, совершенно иная жизненная цель, то ее новая роль навязывает ей совершенно иные формы обихода и, следовательно, совершенно иную мораль. То, чем жена ремесленника может быть для мужа только между прочим – источником радости, для жены купца становится ее первым долгом. Главное орудие роскоши она превращает в главное орудие наслаждения. Она обязана доставлять удовольствие, и притом все сызнова, каждый день. Чем дольше и лучше ей это удается, тем прочнее ее господство. Роскошь должна наглядно продемонстрировать степень богатства, и это положение имеет для более ранних эпох, когда еще только начинается накопление капиталов, гораздо большую силу, чем для современности. Как наиболее ценимый предмет роскоши женщина может выполнять эту задачу всего эффектнее. Так определяется ее главная роль в пределах ее класса – она обязана постоянно «представительствовать».
Такое положение определяет, естественно, все ее воззрения, язык, светские манеры, мысли, костюм. Для мужа она прежде всего орудие наслаждения, и даже эту свою роль она должна продемонстрировать. И потому она желает, чтобы не только муж, но и каждый мужчина смотрел на нее как на особенно ценимое орудие наслаждения. «Разве не для этого я создана?» – таков тот вопрос, с которым к каждому обращается покрой ее платья. И она не ограничивается вопросом.
Демонстративно позволяет она каждому в этом удостовериться, гордо выставляя напоказ свое созданное для любви тело, позволяя как можно больше при каждом случае видеть совершенную грудь, гибкую стройность стана, обнаруживая при помощи костюма как можно выгоднее свою вечную, несокрушимую, сулящую наслаждение юность. И, поступая так, она вместе с тем не выходит за границы приличия, того специфического приличия, которого требует ее класс. Своими выражениями, их изысканностью она подчеркивает все это, и только это.
Жизнь должна быть вечным праздником – таково логическое требование, порождаемое состоянием, избытком. Внешность женщины с раннего утра и до позднего вечера поэтому дышит праздностью, является, так сказать, воплощением жизни, ставшей праздником. Ничто в ней не говорит о буднях с их заботами и пылью; все, что могло бы о них напомнить, устранено из ее среды, она вечно стоит в сияющем праздничном освещении. Чтобы достигнуть этого, из ее жизни изгоняется все, что могло бы ослабить это настроение. Сюда относится и самое священное в жизни – материнство. Как только экономические условия превращают женщину в орудие наслаждения, потребность стать матерью сама собой суживается. Рожание детей похищает женщину у общества, надолго уничтожает праздничное настроение и – главное – вредит телесной красоте. Оно преждевременно старит, грудь теряет свою соблазнительную пышность. Эта цель брака становится второстепенной, принимается, наконец, как неизбежное зло. Идеологическим выражением такого настроения, как оно отливается во взглядах ее класса, служит убеждение, что «неприлично» матери кормить своего ребенка, а еще неприличнее часто быть беременной.
Аналогичным образом образуются, в соответствии с остальными проявлениями половых отношений, и все остальные взгляды. Адюльтер теряет свою социальную опасность. Женщина, став прежде всего орудием наслаждения, усматривающая в любви только самые изысканные формы наслаждения, исполняет веления природы уже не в безумном опьянении, а как артистка, не забывающая даже во время самой опасной игры о ее правилах, все дозволяющих и исключающих лишь последствия, которые превращают игру в тяжелое иго. Теряя свою социальную опасность, адюльтер вместе с тем перестает быть величайшим грехом. А все, что его подготавливает, становится высокой и ценимой добродетелью. Ловкость, с которой женщина приковывает гостей к дому, ценится в обществе выше строго нравственной сдержанности, вследствие которой пустеет дом. Первая обозначает способность начать игру с каждым, а высота культуры только дифференцирует формы этой игры. В более примитивные эпохи игра предполагает грубые жесты, в эпохи, полярные им, – утонченный флирт, празднующий оргии лишь в фантазии.
Вот в общих чертах картина того, как половые отношения и половая мораль принимают разные формы в разных классах сообразно изменившимся вместе с материальным базисом потребностям. Само собою понятно, что так же точно образуются понятия о приличии и нравственности у дворянина, у придворного, у князя (также представителя особого класса с его специфическими классовыми потребностями и интересами), у крестьянина, у духовенства, у пролетария. Само собою понятно также, что во всех этих группах воззрения мужчины на свое отношение к женщине аналогичны воззрениям женщины на ее отношение к мужчине.
Эти различия в классовой морали возникают сами собой, но, раз образовавшись по мере прояснения классового сознания, они санкционируются классом-носителем и возвышаются до уровня специфических классовых идеологий, нередко считающихся священными. Этот процесс обусловливается двумя важными факторами: тенденциями к классовому обособлению и к классовой солидарности. Первая тенденция выдвигается обыкновенно особенно настойчиво господствующим классом эпохи.
Класс, обладающий в сравнении с другими классами в государстве известными политическими и социальными привилегиями и потому господствующий, всегда исполнен желания отличаться и внешним образом – и притом как можно очевиднее – от других. Он стремится к тому, чтобы масса представляла его себе более высокоорганизованным, чтобы она видела в отдельных его представителях существа высшего порядка. Всему миру должно быть ясно, что этот класс стоит на более высокой ступени человеческой иерархии. Разумеется, он это делает не без задней мысли, а потому, что выводит из своего более высокого иерархического положения свои особые привилегии, и прежде всего пресловутое право на власть. Это, стало быть, не что иное, как его специальная общественная потребность, вытекающая из исторического положения господствующего класса.