История о великом князе Московском
Шрифт:
Высшие властные полномочия в стране осуществляются монархом, Земским собором и правительственными органами, одной из главных задач которых является непосредственная забота о соблюдении законности в стране.
Такова политико-правовая концепция и позиция князя A.M. Курбского. Его политический идеал был несомненно прогрессивен, и представления Курбского об организации власти в стране вряд ли могут свидетельствовать о том, что его «идеал лежал не в будущем, а в прошлом»[lx].
В истории политической мысли Курбский продолжил, значительно разработав, теорию о возможности оказания сопротивления царю-тирану, дал критику тиранического политического режима, показав губительность его последствий для всей социально-политической и правовой жизни страны. Его позитивная конструкция, предусматривающая создание коллегиальных форм управления страной, изложена схематично, практически им утверждался сам принцип построения наилучшей модели организации власти
И, наконец, последний вопрос: о побеге A.M. Курбского в Литву. Почему князь А.М. Курбский, прославленный воевода, увенчанный лаврами победителя, темной ночью тайно уходит через пролом стены в Дерпте, оставив на родине мать, жену и сына, и сдается на милость польского короля Сигизмунда?
Многие исследователи выносят Курбскому довольно суровый приговор типа: «Князь Курбский изменник и предатель»[lxi], «Курбский бежал, изменив Русскому государству во время Ливонской войны»[lxii]. Один из первых исследователей биографии Курбского Н. Иванишев даже утверждал, что действовал князь Андрей «обдуманно и только тогда решился изменить царю, когда плату за измену нашел для себя выгодной»[lxiii]. Поддерживая эту точку зрения, А.И. Филюшкин обращает внимание на то, что, когда Курбский был ограблен (! — Н.Э.) польско-литовскими властями при пересечении границы, у него отняли значительную сумму денег в иностранной валюте (злотые, дукаты, талеры и менее всего — московские рубли), что, по мнению исследователя, свидетельствует об определенной подготовке Курбского к побегу[lxiv]. Сам по себе этот факт ни о чем не говорит, особенно если учесть, что Курбский служил в пограничном городе Дерпте, где, по-видимому, имели хождение все эти виды монет.
Между тем обстоятельства в жизни воеводы складывались неоднозначно и скорее неблагоприятно для него. С 1563 г. Курбский назначен воеводой в Дерпт; сам он оценивает это назначение как начало опалы, о чем он в аллегорической, но легко угадываемой форме сообщает в Послании монахам Псково-Печерского монастыря .
В качестве причин, вызвавших недовольство царя прославленным воеводой, обычно называют проигранную битву под Невелем. С.М. Соловьев даже полагал, что Иван IV в связи с этим сказал Курбскому «гневное слово», которое и могло стать «решительным побуждением для Курбского к бегству»[lxv]. Кроме проигранной битвы, за которую царь действительно упрекал Курбского, было еще и так называемое Гельметское дело. Курбский вел какие-то переговоры с графом Арцем, в результате которых надеялся присоединить к России ряд замков в Ливонии, в том числе и Гельмет. Но ситуация изменилась, граф Арц был казнен, а Курбский, не зная об этом, явился под стены замка с малым войском, встретил активное сопротивление и, оценив ситуацию как вероломство, отступил. А.Н. Ясинский приводит свидетельство очевидца, торгового человека Франца Ниенштедта, утверждавшего, что вся эта история вызвала подозрение у Ивана IV в отношении Курбского, будто бы последний «злоумышлял» с королем польским, и великий князь (здесь царь. — Н.Э.) решил умертвить Курбского, но тот ночью перелез через городскую стену и бежал к королю польскому. А.Н. Ясинский, приводящий эти сведения, сообщает, что Ф. Ниенштедт ссылался на свидетельства Александра Кенинга, который был слугой сначала у Арца, а затем у Курбского[lxvi].
Сохранились сведения о разговоре Курбского с женой, когда он прямо спросил ее: «Чего хочешь ты — мертвым меня видеть перед собой или с живым расстаться навеки?» — «Не только видеть тебя мертвым, — отвечала жена, — но и слышать о смерти твоей не желаю».[lxvii]
У Курбского были все основания опасаться за свою жизнь. Именно в этом городе печально закончилась карьера его сподвижника по проведению реформ — главы правительства А. Адашева. Н. Устрялов приводит архивные данные, подтверждающие, что Курбский, находясь в Дерпте, через своего родственника получил известие о заочно предъявляемом ему обвинении в заговоре против здоровья царя, его жены и детей. «Мысль о позорной казни после толиких заслуг ожесточила его», и он решил бежать и думал лишь о том, как бы «от казни горло свое унести»[lxviii].
В сумме обстоятельств, складывающихся вокруг него, Курбский усматривал опасность для своей жизни, к тому же накануне побега в город приехал Малюта Скуратов с опричниками и князь видел в этом грозное предзнаменование. Малюта Скуратов был одним из главных опричников. «На службе в опричнине Малюта Скуратов играл главным образом роль палача и исполнителя самых дурных поручений царя», так что опасения Курбского были не беспочвенны [lxix].
Иван IV в ответных Посланиях князю, а также заявлении польскому королю прямо вменяет в вину Курбскому именно «умышление над государем... над его царицей и над детьми... всякое лихое дело»[lxx]. Не отрицает царь и того, что действительно имел намерение «его посмири-ти». В настоящее время Б.Н. Флорей обнаружены новые документы, свидетельствующие о предъявлении царем Курбскому обвинения в государственной измене. «К концу 60-х годов... царь прямо бросил в лицо Курбскому обвинение в том, что тот участвовал в действиях, направленных на воцарение Владимира Старицкого». Царь утверждал: «...хотел еси на государстве видети князя Владимира Андреевича мимо государя и государских детей»[lxxi]. Этот документ является серьезным доказательством того, что царь действительно обвинял Курбского, и разрешением такого обвинения, по всей вероятности, могла бы быть смертная казнь боярина.
Ко времени принятия решения об оставлении отечества прославленный военачальник претерпел уже достаточное количество «напастий и бед и наруганий и гонений». Побегу предшествовал ряд столкновений с царем, и бежать приходилось от более или менее реальной угрозы смерти. Курбский желал избегнуть позорной и незаслуженной казни, совершавшейся к тому же, по обычаям того времени, без суда.
Опричная политика Ивана IV, сопровождавшаяся террором и массовыми репрессиями в отношении подданных всех сословий, навела, по выражению Н.М. Карамзина, «ужас на всех россиян», который и «произвел бегство многих из них в чужие земли, поскольку люди не хотели подвергать себя злобному своенравию тирана». Спасаясь от несправедливого и главным образом неправедно реализующегося царского гнева, отечество оставляли лица разных сословий, чинов и состояний, ибо «законы гражданские не могут быть сильнее естественных... повелевающих спасать свою жизнь».
В обоснование своего побега Курбский нигде и никогда не ссылается на феодальное право отъезда (этот мотив приписан ему впоследствии исследователями), к тому времени давно устаревшее и никем не применяемое, а только на текст Нового Завета, в котором рекомендуется бежать от верной смерти. Тот факт, что новозаветный текст адресует эти советы страждущим непосредственно за идеи Христа, а не преследуемым по политическим и иным мотивам, не меняет существа дела, поскольку в средневековой публицистике был исключительно распространен прием исторических аллюзий и сравнительных аллегорий и подобная интерпретация не смущала ни автора, ни читателей. Эти положения воспринимались как абсолютные и наиболее пригодные для разрешения любой ситуации, грозящей обернуться смертельным исходом для страждущей персоны[lxxii].
Сам Курбский рассматривал свой побег только как вынужденное изгнание («...до конца всего лишен был и из земли Божьей тобою без вины изгнан»[lxxiii]), неоднократно повторяя при этом, что он считает величайшим позором «без вести бегуном ото отечества быть». Рассматривая свою прежнюю службу на родине, Курбский писал старцу Васьяну в Печерский монастырь, что он всегда доблестно сражался во славу отечества, «полки водил преславно... и никогда бегуном не был»[lxxiv] и доверенное ему войско не обращал спиной к врагу.
Не преследовал он и целей личного обогащения и выгод, поскольку в эмиграции пребывал «в скитаниях и бедности». Свое изгнание он сам расценивает как политическую эмиграцию, считая себя пострадавшим в связи с переменой политической ориентации царем Иваном IV.
Биография Курбского до побега, равно как и сам побег, не свидетельствуют ни о каких изменнических намерениях. Он не преступил никаких существующих по тем временам правовых и моральных норм. Кстати, нелишне к тому же отметить, что правовой запрет на «уход в иные земли» подданного российской короны впервые был четко означен в новой форме присяги на верность, введенной Борисом Годуновым. «По этой клятве требовалось не изменять царю ни словом, ни делом, не помышлять на его жизнь и здоровье... и не уходить в иные земли»[lxxv].
Д.С. Лихачев, квалифицируя действия Курбского как изменнические, относил к ним собственно побег и «участие в дальнейшем в военных и дипломатических действиях против России». Исходя из утверждения факта «измены» Курбского Д.С. Лихачев его политическую теорию рассматривает не иначе как «оправдание жизненной позиции», а критику им тиранического режима Ивана IV — как «игру перед самим собой, стремление оправдать себя в собственных глазах» .
Эмиграция определенным образом отразилась на судьбе Курбского. Будучи вынужденным поступить на службу к польскому королю, Курбский оказал ему ряд военных услуг и в том числе участвовал в полоцком походе в составе его войск. Это событие записано в летописных известиях. За два года перед этим (1562) тот же Курбский в составе войск Ивана IV жестоко прошелся по этой же самой земле, истребив на ней «большой город Витебск». Летопись подробно описывает злодеяния царского войска, которое шло «с Великих Лук к Витебску»[lxxvi]. Был сожжен Витебск с прилегающими к нему селами и деревнями, а «идучи... у города Сурожа посады пожжи и людей многих побили и многие литовские места воевали и пришли Бог дал на Великие Луки здорово»[lxxvii].