История одного крестьянина. Том 2
Шрифт:
Несколько дней спустя прибыла вторая колонна, и мы под водительством Клебера выступили из Орлеана. Держась левого берега Луары, мы прошли Блуа и Тур. Большая эта река мирно и спокойно течет по ровной долине. По берегам ее, насколько хватает глаз, тянутся перелески, виноградники, фруктовые сады, но главное — луга и поля, пшеница, ячмень, овес, немного конопли и очень много плодовых деревьев — таков этот край. Из воды то тут, то там островками выступают отмели. Древние башни, высокие прекрасные соборы, украшенные скульптурой, старинные замки смотрят на нас издалека поверх живых изгородей и кустов.
Хотя колокола велено было снять, над широкой гладью реки с утра до вечера плыл колокольный звон, и часто, проделав не один десяток лье, мы, казалось, снова видели перед собой ту же церковь и ту же местность — до того однообразна тут равнина. По Луаре сновали лодки — в глубине сидит рыбак, надвинув
Мы же шагали по пыльной дороге и смотрели вокруг, шагали в лохмотьях, с ружьем на плече, многие шли босые, а впереди ехал на лошади Клебер, синий мундир его был наглухо застегнут, несмотря на жару, большая треуголка с трехцветным плюмажем вся побелела от пыли. Он требовал дисциплины, зато никто так не заботился о солдатах в походе, как он, никто так не старался добыть им провиант и подлечить раненых. Когда мэры или муниципальные чиновники принимались торговаться или спорить, достаточно было появиться Клеберу, — а внешностью он напоминал веселого льва, — достаточно было ему заговорить, как его громоподобный голос, его возмущенный и презрительный вид тотчас заставляли их умолкнуть. Он лишь посмотрит на них через плечо, прищурив свои серые глаза, — и они уже на все согласны и раздают направо и налево билеты на постой. Пять или шесть молодых офицеров на конях всегда гарцевали вокруг него, готовые подхватить и передать любой его приказ. На отдыхе из его квартиры всю ночь неслись смех и пение, но во время службы он становился совсем другой и никогда не шутил.
Даже издали сразу видно было, что это генерал — и такой, который не станет слушать лишних слов, особенно когда противник близко и все спрашивают себя:
«Как-то начнется бой?»
Я рассказываю вам все это заранее, но подождите — настанет срок, и вы сами в этом убедитесь.
Итак, мы прибыли в Сомюр, где находилась главная штаб-квартира. И тут начались споры — кому нами командовать и что с нами делать. Там уже было пять или шесть народных представителей, в том числе Рюль [72] , Фелиппо, Жиле, не считая Мерлена из Тионвиля, который шел с нашей колонной, и множества офицеров и генералов, которые прибыли из Парижа с санкюлотами.
72
Рюль Филипп-Жак (ум. в 1795 г.) — деятель французской революции, якобинец, член Конвента, его Комитета общественного спасения, а затем Комитета общественной безопасности; был комиссаром в Реймсе, — подвергся преследованиям за участие в народном восстании в мае 1795 года. После подавления этого восстания покончил с собой.
Я вовсе не презираю санкюлотов, но Париж в ту пору уже поставил немало батальонов в Северную, Рейнскую, Мозельскую, Альпийскую и Пиренейскую армии, и те, что сейчас пришли нам на подмогу, были героями за пятьсот ливров — люди, согласившиеся выполнить свой долг только за плату. Эти горе-вояки принесли нам больше вреда, чем пользы, ибо никто, на их взгляд, не был достаточно хорошим республиканцем. Они принижали всех и вся, а сами при первом же пушечном выстреле орали:
— Измена!
Если первые батальоны федератов, волонтеры-рабочие, отцы семейств, — словом, если все простые труженики держались спокойно и твердо под огнем, то эти отвратительные горланы, крикуны и лодыри только и делали, что дрожали за свою шкуру. Будь у ломбардцев и гравильерцев лишний порох, они бы перестреляли их — так позорили эти прощелыги свой город.
Сомюр — город-крепость. Бывшие гусары Свободы, которые назывались теперь девятым гусарским полком, вместе с другими кавалеристами квартировали в казармах. А мы получили билеты на постой. Ходили слухи, что у нас собираются отобрать наших командиров, и недовольство росло. Никто не знал, присоединят ли нас к армии на Брестском побережье или к армии, стоявшей возле Ла-Рошели, и будет ли у нас генералом Канкло [73] , тот самый, который пять месяцев назад отбросил вандейцев от Нанта, или Россиньоль, парижский часовщик, которого сделали генералом. Оба они были генералами армии, а наши, как, например, Обер-Дюбайе или Клебер, были дивизионными генералами и могли командовать только лишь колонной. Но поговаривали и о том, что нашим командиром будет Сантер, парижский пивовар, такой же дивизионный генерал, как и наши, и это возмущало нас до крайности.
73
Канкло Жан-Батист, граф де (1740–1817) — французский генерал, выходец из аристократии, В 1792 году во главе западной армии отстоял Нант, осажденный шестидесятитысячной армией вандейцев, но затем был разбит ими при Торфу и смещен. Позднее был восстановлен на своем посту. При Директории был послом в Неаполе, а затем в Мадриде. При Наполеоне был сенатором, после реставрации Бурбонов — членом палаты пэров.
Наконец через несколько дней решено было, что защитники Майнца пополнят армию на Брестском побережье, которой командовал Канкло.
Клебер остался у нас в качестве дивизионного генерала, и мы получили приказ выступить в Нант. Радость в армии царила чрезвычайная, ибо Канкло, но крайней мере, был хоть настоящий генерал, а не часовщик или пивовар. Только генерал этот был в прошлом графом де Канкло. Я не хочу сказать, что он нас предал, — нет! — но он сохранил все традиции старых генералов Людовика XVI, привычные представления, от которых такие люди не могут отказаться, и вскоре нам пришлось на себе испытать, чего стоит их излюбленная тактика дробить силы вместо того, чтобы бросить всей массой на врага. Но не будем торопиться — горя и глупости всегда хватает.
Можно себе представить, что весь этот эгоизм и тщеславие, с которыми мы сталкивались на каждом шагу с тех пор, как вышли из Майнца; все эти дурные вести, которые мы получали о предательствах, изменах, резне; продвижение противника по нашей земле, угрожавшего нам со всех сторон, — все это заставляло нас призадуматься, а многих и совсем обескураживало. Но по дороге из Сомюра в Нант до нас дошли вести, которые всех приободрили: мы узнали, что наша храбрая Гора не дрогнула — депутаты выдержали натиск, словно скала, которая твердо стоит, сколько бы ни ярились и ни грохотали волны!
Когда мы проходили через Анже, нам прочитали знаменитый декрет Конвента, объявлявший о всеобщем рекрутском наборе и призывавший всех французов вступать в ополчение, чтобы раздавить врага. Придется мне привести его здесь, ибо вам тогда понятнее будет наш энтузиазм, — ведь ни одна страна в мире не может похвастать ничем более сильным, более прекрасным и более величественным в своей истории. Тут-то и сказывается разница: одно дело, когда людьми движет желание установить вечную справедливость, и совсем другое, когда всем движет гордыня одного человека. Только республика могла так возвысить голос и потребовать от народа подобных жертв. И вот на площади Анже, перед старинным темным собором, среди огромного скопления народа, собравшегося со всей округи, наш командир Флавиньи зачитал нам этот декрет, и снова, как в тот день, когда отечество было объявлено в опасности, раздались крики: «Да здравствует республика! Победим или умрем!.. На врага! Ведите нас на врага!..» В воздухе мелькали сабли, ружья, колыхались знамена; крестьяне, с удивлением глядевшие на все это, обступили нас со всех сторон; на площадь прибыли национальные гвардейцы, гудел набат. Весь народ поднялся и пошел на защиту республики.
Итак, вот он, декрет.
«Пока враг не будет изгнан с территории республики, все французы пребывают в распоряжении армии. Молодые люди пойдут в бой; женатые будут ковать оружие и подвозить провиант; женщины будут изготовлять палатки, шить обмундирование и работать в госпиталях; дети — щипать корпию; старики — сидеть на площади и своими речами ободрять солдат, возбуждая ненависть к королям и преданность республике. Все общественные здания превращаются в казармы, все общественные заведения — в оружейные мастерские; земляные полы в погребах надлежит выскоблить, дабы получить возможно больше селитры.
Боевое оружие вручается только тем, кто идет на врага. Для службы внутри страны надлежит применять только охотничьи ружья и холодное оружие. Верховые лошади реквизируются для нужд кавалерии; упряжные лошади, за исключением тех, которые необходимы в земледелии, будут использоваться для перевозки артиллерии и провианта. Комитету общественного спасения поручается принять все меры, чтобы немедленно приступить к изготовлению оружия всех видов, какое потребуется французскому народу. В связи с этим Комитет имеет право создавать любые учреждения, мануфактуры, мастерские и фабрики, какие он сочтет нужным для выполнения этих работ, а также набирать по всей республике мастеров и рабочих, которые могли бы обеспечить успех всего дела. В этих целях в распоряжение военного министра предоставляется 30 миллионов франков из запасного фонда в 498 миллионов ассигнатов, хранящихся в резервной кассе под тремя замками.