История одного крестьянина. Том 2
Шрифт:
И Шовель захохотал пуще прежнего. Элоф Коллен закричал, что Бонапарт — настоящий якобинец, что все его воззвания доказывают это и что нельзя обвинять человека без оснований. Тут Шовель, сверкнув глазами, сказал:
— Вы посмотрите, каким он был тихоней и каким стал наглецом, — вот вам и основания. После своих побед в Италии, когда любая стычка преподносилась как сражение, он стал уже не говорить, а кричать, при малейшем замечании грозил подать в отставку, противникам своим не давал слова вымолвить и преследовал их даже в Париже. Он приписывал себе одному все успехи на внешнем и на внутреннем поприще, самым позорным образом играл на трусости членов Директории, на их низости и пороках. Ведь он перетянул их на свою сторону с помощью денег, — слыханное ли дело? В каждом его письме только и разговору что о миллионах, которые он добудет тут или там! Да разве наша республика когда-нибудь так себя позорила? Разве мы не отрубили голову Кюстину за то, что он занимался вымогательством в Пфальце? Неужто мы затем вели войну, чтобы отбирать у народов их деньги, их имущество, — все, что им дорого, как память о былом могуществе
Шовель разошелся: от возмущения голос его так и гремел. Покупатели в лавке стояли и слушали, — да его, наверно, слышно было и на улице. А нападать на Бонапарта теперь стало небезопасно: наша подлая Директория до того докатилась, что уже ни в чем не могла ему отказать, и одного его слова было достаточно, чтобы арестовать первого встречного. Патриоты, собравшиеся у нас, один за другим стали расходиться. Те, что немного задержались, были рады-радешеньки, когда Маргарита стала накрывать к ужину.
— Пошли, пошли! — воскликнул дядюшка Жан. — Желаем хорошего аппетита! Поздненько уже, а меня ждут в деревне.
И они ушли.
— Давайте садиться за стол, — мрачно сказал Шовель.
В этот вечер больше не было произнесено ни слова о политике, но я хорошо его запомнил. Из всего, что говорил тогда Шовель, было ясно, что он хорошо знал Бонапарта и давно его разгадал. Последующие события достаточно красноречиво показали, что он не ошибся.
Глава одиннадцатая
Через несколько дней стало известно, что Бонапарт уехал с Раштадтского конгресса, так ни до чего и не договорившись, и прибыл в Париж. На первых страницах всех газет можно было прочесть:
«Французская республика 16 фримера
Вчера около пяти часов вечера генерал Бонапарт прибыл в Париж. Исполнительная директория на будущей декаде устраивает ему торжественный прием во дворе Люксембургского дворца, который будет специально для этого украшен. Состоится обед на восемьдесят персон…» И так далее и тому подобное.
И на другой день:
«Генерал остановился в доме своей супруги на улице Шантрен, близ Шоссе-д’Антен. Это скромный маленький дом, без всяких претензий».
И затем:
«Власти департамента Сены объявили о своем намерении посетить генерала Бонапарта, но он сам прибыл в Ратушу в сопровождении генерала Бертье [180] . Его приветствовал бывший член Конвента Матье. Генерал ответил скромно, но с достоинством.
Кассационный суд направил к Бонапарту депутацию из нескольких своих членов. Они были весьма уважительно приняты им.
180
Бертье Луи-Александр (1753–1815) — французский военачальник, маршал Франции (с 1804 г.). На военной службе еще с дореволюционных лет. Участвовал в борьбе против вандейских мятежников, в итальянском и египетском походах. При Наполеоне — военный министр и начальник главного штаба. В 1805 году получил от Наполеона титул князя Невшательского и обширные земельные владения в Швейцарии, в 1809 году — титул князя Ваграмского. В 1814 году после крушения наполеоновской империи признал правительство Реставрации. В 1815 году уехал в Баварию и покончил с собой в день вступления войск коалиции в Бамберг.
Мировой судья округа явился приветствовать генерала Бонапарта. Генерал отдал ему визит.
Бонапарт редко выезжает — и не иначе, как в простой карете, запряженной парой».
И так далее.
А потом Бонапарт обедал у Франсуа из Невшато и всех поразил своими познаниями: с Лагранжем [181] и Лапласом [182] он говорил о математике, с Сийесом — о метафизике, с Шенье [183] — о поэзии, с Галуа — о политике, с Дону [184] — о законодательстве и гражданском праве. Просто удивительно, как много он знал, — куда больше, чем все остальные, вместе взятые.
181
Лагранж Жозеф-Луи (1736–1813) — знаменитый французский ученый (математик и механик), член Берлинской академии наук и одно время ее президент. Принимал активное участие в обороне революционной Франции, преподавал в Политехнической школе.
182
Лаплас Пьер-Симон (1749–1827) — знаменитый французский ученый (астроном, математик и физик), член Академии наук и Французской академии. При Наполеоне стал вице-президентом сената и получил титул графа. После Реставрации Бурбонов получил звание пэра и титул маркиза.
183
Шенье Мари-Жозеф — французский политический деятель и писатель классицистического направления (1764–1811). Член Конвента, Совета пятисот, Трибуната. Его исторические трагедии «Карл IX», «Генрих VIII», «Гай Гракх» и др. пользовались большим успехом во время революции. В годы наполеоновской империи он создал ряд других трагедий (наиболее известная из них «Тиберий»), которые были запрещены цензурой из-за их либерально-оппозиционного направления. В 1803 году был избран членом Французской академии.
184
Дону Пьер-Клод-Франсуа (1761–1840) — французский государственный деятель и ученый. Член Конвента, протестовал против преследования жирондистов и был арестован. После переворота 9 термидора был освобожден. Играл видную роль в организации народного просвещения. После переворота 18 брюмера был членом Трибуната, но вскоре исключен из его состава. В 1813 году смещен с должности архивиста империи. В 1819 году стал профессором Коллеж де Франс. Секретарь Академии надписей, член Академии моральных наук.
А на другой день он отправился с ответным визитом в кассационный суд. Он прибыл туда в одиннадцать часов с одним-единственным адъютантом. Все члены суда, в полном составе и при полном облачении, приняли его в комнате заседаний. И оказалось, что он знает законы лучше их всех.
За этим последовал большой прием в Люксембургском дворце. Начало торжества было ознаменовано орудийным залпом. Навстречу Бонапарту вышел кортеж из полицейских комиссаров, мировых судей, чиновников двенадцати муниципалитетов, департаментских властей и представителей пятидесяти других ведомств. Кого только не было на этом празднике: и комиссары казначейства, и комиссары учета, и члены торговых, гражданских и уголовных судов, и члены Академии наук и искусств, и офицеры Генерального штаба! Музыка играла патриотические и революционные гимны.
Газеты расписывали кортеж, его маршрут, прибытие на место, полукруглый алтарь, установленный посредине огромного амфитеатра, знамена и военные трофеи, восторженные клики толпы; речь министра иностранных дел Талейрана-Перигора, бывшего епископа Отенского, члена Учредительного собрания, того самого, который в свое время служил мессу на Марсовом поле и вопреки папе рукополагал присягнувших священников, — словом, комедианта, каких мало! Затем речь Барраса, сравнившего Бонапарта с Катоном [185] , Сократом [186] и прочими патриотами древности, с которых-де он брал пример; ответная речь Бонапарта, военные гимны и прочее и тому подобное.
185
Катон Марк Порций Старший (234–149 до н. э.) — древнеримский государственный деятель и писатель, крупный землевладелец, сторонник активной завоевательной политики (требовал полного разрушения Карфагена, как опасного торгового соперника Рима). Оставил ряд исторических и экономических трудов.
186
Сократ — древнегреческий философ-идеалист (ок. 469–399 до н. о.), в основе учения которого лежала теория самопознания и идея о том, что человек должен руководствоваться в своих действиях тремя главными добродетелями — умеренностью, храбростью и справедливостью. Учение Сократа получило дальнейшее развитие в трудах его ученика — Платона.
Эх, несчастные защитники Майнца! Бедные генералы армии Самбры и Мааса, Рейнско-Мозельской, Пиренейской, Вандейской армий! Сколько боев и сражений дали вы в 92-м, 93-м, 94-м и 95-м годах, когда положение было куда сложнее и опаснее, чем в Италии! Именно вам, да и нам следовало бы хвалиться тем, что мы двадцать раз спасали родину, причем спасали ее ценою величайших страданий, разутые, раздетые, голодные… Однако ни один из нас, ни один из наших командиров, несмотря на все их мужество, стойкость и честность, не удостоился и тысячной доли почестей, какие выпали Бонапарту. Никто не вызывал такого всеобщего восторга и преклонения, как он. Оказывается, еще вовсе не достаточно выполнить свой долг, — главное, кричать об этом на всех углах и заставить кричать газеты: «Я сделал то! Я сделал сё! Вот я какой! Я гений! Я шлю своей стране знамена, картины, миллионы!» И перечислять все, что ты послал: и пушки, и военные трофеи. Да еще неустанно твердить солдатам: «Вы первые вояки в мире!» И тогда люди подумают: «А он — первый генерал!» Да, сыграть комедию, швырять золотом, выпустить на сцену барабаны, трубы, султаны, галуны, — и французы у тебя в кармане!
У Шовеля были все основания, прочитав это, сказать:
— Бедный, бедный народ! Самый мужественный, больше всех стремящийся к справедливости, а вот ведь: стоит перед ним разыграть комедию, и он голову теряет. Здравого смысла нет уж и в помине: он ничего не видит и не понимает, куда его ведут. Робеспьер с его мрачной физиономией и высокопарными словами о добродетели и этот — со своей славой, — величайшие комедианты, каких мне довелось видеть. Дай только бог, чтобы эта комедия не слишком дорого нам обошлась!