История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек
Шрифт:
— А что же мне делать? Мне учиться надо!
«Врешь! Сама себе врешь! Замуж тебе захотелось! Вот так-то, милая, не суди, да не судима будешь!»
— Что же ты, Надя, как в воду опущенная? Словно тебя насильно замуж выдают? — озабоченно спросила Серафима Евгеньевна, когда Надя вернулась в комнату, где от дыма курильщиков, как в тумане, едва различались пары танцующих.
— Голова заболела! — соврала она.
Ей вдруг так захотелось к себе домой, в свою «малогабаритку», сесть за книгу со стаканом крепкого сладкого чая и дочитать незнакомые ей стихи Ивана Бунина. «Зачем я здесь? Не нужно мне все это! Учиться надо, а тут, как на зло, дети посыплются»! И тут же вспомнила Аню: «Выходи, выходи, Надька, замуж, пока не поздно, захряснешь в девках, мужика изувечишь! — и засмеялась, когда возмущенная и красная от стыда Надя изругала ее «дурой».
Утром, десятого мая, молодым предстояло расписаться в ЗАГСе и пришлепнуть печати в паспортах.
— Еще есть время бежать из-под венца! — шепнула ей Татьяна и улыбнулась, с трудом запрятав грусть.
«Бедняжка — подумала о ней Надя, — такая красивая и молодая, просидела весь вечер, никто не пригласил ее танцевать. Она, должно быть, по-настоящему глубоко несчастна».
— Я не побегу, я останусь твоей сестрой! — едва слышно прошептала ей Надя, потом нагнулась и поцеловала. Она поискала глазами Риту и увидела, что та разговаривает с Володиным сослуживцем «Нет нужды беспокоиться, ее довезут до дома».
Еще накануне свадьбы она договорилась с Володей, что уедут на дачу, не дожидаясь ухода гостей, потихоньку, не прощаясь ни с кем, «по-английски». Две комнаты на втором этаже были отданы в распоряжение молодоженов.
Лавируя между танцующими, к Наде подошел Володя:
— Мама сказала, голова у тебя болит?
— Да, от курева! Просто дыхнуть нечем!
— Едем, завтра вернемся!
Но совсем по-английски не получилось. Серафима Евгеньевна поймала их в дверях и навязала целую сумку еды.
— Не может Володюшка утром без завтрака на работу ехать, и вечер еще долгий.
Надя насмешливо фыркнула:
— Конечно, не может! Вот и пусть ночь занимается, кушает.
Серафима Евгеньевна округлила и без того круглые, куриные глаза. Не поняла!
— Пойдем, кобра! — быстро сказал Володя, и поспешил закрыть дверь. — За что ты так маму? — в лифте спросил он Надю спокойно и не зло.
— Горшочек ночной забыла мне дать для тебя. — Она ясно почувствовала, что больше всего ей захотелось поссориться с ним и уехать домой. Там запереть дверь и залечь в постель, а можно и в горячую ванну, тоже отлично. Но этого не получилось, он засмеялся и еще крепче прижал ее локоть к себе:
— Сама такая будешь!
Над Москвой уже забрезжил рассвет, когда они сели в машину. Надя забилась на сиденье, поджав под себя ноги, и молчала, уткнув нос в воротник плаща.
— Ты что нахохлилась, как птичка? — первый нарушил молчание Володя. — О чем думаешь?
— Ни о чем не думаю. Устала, — ответила она, но это была неправда.
Она думала, но что? Сказать ему не могла. Прежде всего она боялась, страшилась того, что должно было произойти между ними, как мужем и женой, потому что, в сущности, он был ей совсем чужой. Чужая была его семья, его дом, его привычки и вкусы. И он тоже совсем не знал ее, не понимал и не мог понять, потому что прошлое ее было тщательно скрыто от него, а в настоящем он не успел узнать ее. Им еще предстояла проверка «на биологическую совместимость». Слишком разные они были, с разными судьбами, из разных слоев общества.
Совсем рассвело, когда они подъехали к даче. Широкая, посыпанная гравием дорожка, по которой она убегала, скользя на высоких каблуках, еще так недавно, была обсажена с двух сторон двумя рядами ярко-алых тюльпанов и нарциссов. Надя остановилась.
— Какая красота!
Володя немедленно нагнулся и хотел сорвать тюльпан.
— Нет, нет! Не надо! Ни в коем случае!
— Почему? Ты же любишь цветы!
— Цветы любят все! Только не нужно рвать их, им больно! И не смотри на меня так! Что мы знаем о них? Они живые!
Наверх, смотреть свои комнаты, она не пошла, а сразу примостилась в кресле.
— Чай будем? — спросил он.
— Будем! — Сейчас она готова была пить чай, разговаривать, гулять даже, делать что угодно, только отдалить тревожный момент.
— Ау тебя не остался тот вкусный ликер, «Бенедиктин»? Я бы сейчас выпила!
— Забыть былое и думы? — по-своему догадался Володя и, доставая из буфета знакомую бутылку, улыбнулся ей понимающе и дружественно.
Долго еще они сидели за столом, рассказывая друг другу о своих сокровенных задумках и честолюбивых мечтах. Солнце давно поднялось над верхушками деревьев и заглянуло прямо к ним в рюмки. В эту первую ночь своего замужества, Надя не без труда поняла, в чем смысл электроники и почему Володя считает это великим скачком цивилизации. В свою очередь он тоже узнал, что музыка, под которую он лихо и бездумно отплясывал с девушками на вечеринках, бывает разная: для головы — Бах, Вагнер, Малер, для сердца — Чайковский, Григ, Рахманинов, Шопен, Римский-Корсаков, для души — Шуман, Шуберт, Бизе; музыка для живота в ресторанах — джазы и фокстроты…
— А Бетховен? А Мусоргский? — спросил Володя, хотя не имел понятия о них и знал только понаслышке, да у сестры видел частенько на рояле ноты.
— О, эти великие, от и до, они для всего существа человека. Но это я тебе сказала, как я понимаю музыку — мое личное понимание, а ты можешь по-другому.
Слушая, они удивлялись тому, как мало знали друг о друге.
— Вот наконец-то мы и познакомились! — сказал Володя. —
Теперь, может быть, ты мне все же скажешь, что с тобой произошло, что ты прячешь от меня…
Но Надя, не давая ему договорить, быстро перебила его:
— Я уже все тебе сказала: были Ромео и Джульетта из враждующих, разных сторон, Ромео был настоящий, а потому и погиб, Джульетта была малодушна и труслива, не настоящая и не поступила, как ей полагалось по Шекспиру, она не наложила на себя рук, а осталась жить дальше!
— Ну, а потом?
— А потом стала твоей женой, вот и все, и будет об этом!
— Надя, Надя, начиталась ты сказочек! «Он не верит мне! Вот и ладно, и хорошо!»
— Ты знаешь, мне совсем не хочется спать! — Она посмотрела на свои новые часы. — Восьмой час! Тебе скоро на работу.
— Я не иду сегодня!
— А-а-а… — с сожалением протянула она и тут же воскликнула. — Но ведь нам к десяти в ЗАГС. Поедем?
— Всенепременно! Надо узаконить брак!
— Хорошее дело «браком» не назовешь. Брак он и есть брак, хоть на производстве, хоть в жизни!
— Что верно, то верно! А что делать? Приходится! — с притворным смирением произнес он и взял ее за руку.