История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек
Шрифт:
— Володюшка звонил, долетел благополучно! — с радостным лицом сообщила Серафима Евгеньевна.
Надя по-прежнему называла ее по имени-отчеству. Язык не поворачивался назвать эту совсем чужую ей женщину словом «мама». Володя не протестовал. Сказал только: «Я бы тоже не стал на твоем месте».
Утром Елена Клементьевна выслушала ее, и Надя заметила, как переменилось и построжало ее милое лицо. Она отвернулась.
— Это очень серьезно! Что порекомендовал вам Петров?
— Молчать, не петь целый год, или сменить профессию! С ума можно сойти! — горестно прошептала Надя.
— Где же вас так угораздило перетрудить связки?
— Хоронила!
— И кричала?
— Без памяти! — кусая губы, чтобы не разреветься, ответила Надя.
— Сочувствую от души! Конечно, ни о каких операциях не думайте! Все врачи немного перестраховщики. Главное, не пойте и не разговаривайте громко и долго. Не перегружайте голосовых связок и подайте на академический отпуск. По вокалу вы вполне можете пропустить один год. — И, угадав добрым сердцем глубокое отчаяние Нади, желая утешить ее, сказала; — Ну, в крайнем случае, не будете петь в опере, это большая нагрузка. В конце концов есть концертные выступления. Людмила Легостаева, Раиса Пурыжинская, тезка ваша Надежда Казанцева и многие другие прекрасные певицы не пели в опере… Камерные певицы. — И отвернулась.
Теперь Надя отчетливо вспомнила: когда пришла в палату главврач Горохова, она говорить не могла, а только через силу хрипела. Тогда она и сорвала голос. После этого надо было молчать целый год, как мертвой! А она поспешила скорее заниматься. Но кто мог знать! Так думалось Наде. На самом же деле все началось раньше, исподволь. Это был и ледяной воздух, когда приходилось перекричать вой пурги, погоняя лошадь, и безрассудное пение в холодной, сырой столовой, и простуды, на которые не обращалось внимания. Все годы, прожитые в Заполярье, были против ее голоса.
На неделе она оформила себе академический отпуск для продолжительного лечения. Глядя на ее красные слезящиеся глаза и распухший нос, никому не пришло бы в голову сомневаться в ее нездоровье. К этому времени она уже знала, что Володя прибыл на место и даже устроился с жильем. В тоскливом безделье проводила Надя дни. Чтоб совсем не свихнуться от тоски и скуки, ходила гулять с Трефом, сопровождаемая неодобрительными взглядами прохожих, или валялась с книжкой на тахте. Иногда Татьяна садилась за рояль и играла ей пленительные мелодии шопеновских мазурок и вальсов. В эти дни вынужденного безделья она особенно полюбила и сблизилась с Татьяной. Однажды вечером Татьяна поведала ей историю своей семьи, впрочем, совсем обычную для того необычного времени начала двадцатых годов.
В те далекие годы существовал при Первом Московском университете рабочий факультет имени Покровского. Молодой рабфаковец, присланный из Пензенской губернии для учебы в Москву, влюбился в свою преподавательницу всего четырьмя годами старше его самого, известную среди слушателей под кличкой «Интеллегого на сдобных ножках». Роман развивался медленно. Лишь спустя полгода молодая учительница русского языка и литературы из «бывших» обнаружила, что ее способный ученик неравнодушен к ней. И смутилась. Герой совсем не ее романа. Еще полгода ушли на изучение молодого пензяка. После чего она с удивлением открыла для себя: «Добрыня Никитич» не только хорош собой и скромен, но и одарен от Бога. Прежде чем подать знаки внимания, то есть обнаружить, что он понят, хитрющая «Интеллегого», уже не юная девушка, а девица двадцати семи годов, незаметно расспросила своих коллег об этом пареньке. И чудо! Все в один голос, и математик, и физик, рукам «всплеснули: «И откуда что берется! Диво! Светлая голова! Блестящие способности! Упорство не человеческое!».
В конце первого года обучения молодая учительница сделала первый шаг навстречу своей судьбе и предложила дополнительно заниматься по выходным дням литературой для «общего развития». Сияя белозубой улыбкой, пензяк с радостью согласился, но, быстро опомнившись, погас, покраснел и сконфузился. Платить было нечем. Однако этого и не требовалось. Молодой рабфаковец отлично колол дрова для печки «буржуйки» и мог на своих плечах унести половинный запас воды города Москвы. Наблюдая из окна, как в щепки разлетались толстенные комли под могучими ударами колуна, Серафима пришла к выводу: это не только судьба, это необыкновенная судьба, которая выпадает на долю женщины крайне редко и упустить ее нельзя! Она быстро сообразила, что молодой талантливый студент с будущим лучше сомнительного инженера из прошлого. Но форсировать события опасно, можно угодить впросак. И только проводив своего ученика на первый экзамен в Университет, Серафима сказала себе: «пора». Вскоре студент первого курса физмата в Александровском саду объяснился, получил согласие и стал законным супругом Серафимы. Один только преподаватель, профессор математики, не одобрил этот союз. «Помилуйте! — говорил он. — Семья-то какая! Затянет его мещанское болото. Нарожает она ему кучу детищ, а тут выдающиеся способности. Ему рост нужен!»
Не зная честолюбивой Интеллегого, он ошибся! Все ее существо было направлено на то, чтобы учить, развивать, образовывать этот недюжинный ум. Она отлично понимала, кого судьба послала ей в спутники жизни, дорожила и ревниво оберегала свое сокровище. И дети появились только тогда, когда ждать дальше стало опасным. К появлению на свет Татьяны паренек уже сдал экстерном за весь университетский курс и пошел в гору. Дальше дело обстояло хуже. По мере того, как рос пензяк, он уже не мог смотреть на свою жену снизу вверх. Стали очевидны и ограниченность, и узость ее мещанской натуры. Но кроме ума существует еще и плоть. И женщину-Серафиму пензяк, уже ставший человеком заметным в науке, все еще любил. Впрочем, он принадлежал к тем счастливым натурам, для которых «свое личное», то есть любовь женщины, дети, дом, не могли затмить призванья. Наука всегда была для него прежде всего.
Володя звонил часто, как только оказывался около телефона, но слышимость была отвратительная, связь все время прерывалась, а посторонние шумы мешали говорить. Создавалось впечатление, что разговор шел с соседней планетой, а не с родной землей. Надя с трудом написала одно письмо, скучное и безрадостное, потом прочитала и порвала, а вместо письма послала поздравительную открытку к 7-му ноября с изображением Кремля. Другой на почте не случилось.
На ее квартире в Черемушках теперь зимовать собиралась тетя Варя, и Надя, надев свое старое пальто, бегала для нее по магазинам. На ноябрьский праздник с трудом прорвался по телефону Володя. Поздравил всех по очереди, веселый и жизнерадостный.
— Скучаю зверски по тебе, Кобра! Пашу, как вол, вздохнуть некогда!
«Ему без меня весело, а мне без него тошно», — с тоскливым унынием сказала себе Надя и почувствовала, как не хватало этому семейству именно его. Жизнь ее теперь представлялась ей как вереница скучных, бесполезных дней. Она уже подумывала о том, чтобы вернуться опять в бригаду Ани, но тогда пришлось бы объяснить, почему она вынуждена была взять академичку. А этого делать нельзя. «Кем же я тогда буду для них если не певица? Прислугой?»
— Что с тобой творится, Надя? Ты ходишь по квартире, как тень. Молчишь, совсем не слышно твоего голоса? Не больна? — озабоченно спрашивала ее Серафима Евгеньевна. — Я тоже скучаю о Володюшке! Но нельзя же так изводить себя!
Надя уже приготовилась наплести ей о своей болезни, о головной боли, что было отчасти правдой, когда зазвонил телефон, и Татьяна сняла трубку.
— Тебя, Надя!
Незнакомый женский голос сказал:
— Прошу Надежду Николаевну.
— Это я! — ответила встревоженная Надя.