История Петербурга в городском анекдоте
Шрифт:
И появились передачи Независимой телекомпании «НТК-600» под эффектным названием «600 секунд». Руководил программой небезызвестный телерепортер Александр Невзоров. Он же в прямом эфире комментировал сюжеты. Программа носила исключительно агрессивный характер, а злой и недоброжелательный стиль комментария очень скоро породил крайне негативное отношение ко всей передаче. О стиле самой передачи можно судить по анекдоту:
Вчера «600 секунд» передали, что в городе произошла катастрофа, но, к сожалению, жертв не было.
Очень скоро в народе самого Невзорова заклеймили метким прозвищем
«Шестьсот полей для дикарей».
«Сексот секунд».
«Шестерка и два нуля».
«Шестерка Особого Отдела».
«Независимая телеКомпартия «600» с Сашкой наголо».
Невзоров вместе с уже известными нам персонажами — первым секретарем Ленинградского обкома КПСС Гидасповым и телевизионным авантюристом Кашпировским — вошел в тройку самых одиозных фигур ленинградской истории эпохи перестройки. Их фамилии, превращенные фольклором в зловещие символы дневных страхов, ночных кошмаров и повседневной неустроенности, тенью мистических крыл нависли над городом.
Три злых демона Ленинграда: Гестапов, Неврозов и Кошмаровский.
Над Александром Невзоровым не издевался, кажется, только ленивый. Когда ура-патриоты единогласно избрали его членом некой академии, родился еще один анекдот:
— Какое у вас образование? — спросили Невзорова журналисты в одном из интервью.
— Достаточное, чтобы стать членом Российской академии, — ответил только что избранный академик.
Сохранилась легенда, что, когда в начале 1991 г. в стране возникла угроза возврата тоталитаризма, Невзоров прибежал к тогдашнему первому секретарю обкома КПСС Гидаспову и спросил, что он может сделать для коммунистов. «Поезжайте в Литву и попытайтесь прославить наших», — будто бы посоветовал Борис Вениаминович. Так появилась пресловутая телевизионная передача «Наши», воспевавшая большевистские методы борьбы с инакомыслием, предпринятые Москвой против литовского народа. Комментарии Невзорова к репортажам из Литвы попахивали откровенным шовинизмом. Это были последние штрихи к подлинному портрету Александра Невзорова, написанные им самим. Слава его стремительно начала меркнуть. Вскоре с экранов телевизора исчезли и пресловутые передачи.
Порождением перестройки стало появление нового социального слоя активных предприимчивых, или, как говорится, крутых молодых людей, которых тут же окрестили «новыми русскими». Кроме нагловатой уверенности в голосе, твердости в походке и гладко выбритых затылков они отличались малиновыми широкоплечими пиджаками и внешней схожестью с «братками» из бандитских группировок. Даже стиль поведения и тех и других был до удивления похожим — широкие ресторанные застолья да криминальные разборки на местах тайных сходок, которые на их жаргоне назывались «стрелками». Понятно, что эти «стрелки» не имеют ничего общего со знаменитой стрелкой Васильевского острова, но не воспользоваться этими абсолютно совпадающими по звучанию и написанию омонимами фольклор, конечно, не мог.
Два
— Ты куда?
— На Стрелку.
Друг озабоченно:
— А тебе помощь не нужна?
Своеобразной лакмусовой бумажкой, помогающий отличить образ «Нового русского» от подлинного образа истинного петербуржца, каким он сложился в представлении всего мира, снова стал Эрмитаж. Фольклор чутко уловил разницу между тем и другим и сохранил целую серию анекдотов на эту тему.
В Эрмитаже. Новый русский с радиотелефоном в руках садится в музейное кресло.
— Молодой человек, — бросается к нему музейный работник, — вы что, с ума сошли?! Это же кресло Екатерины Великой!
— Ну и что! Когда она войдет, я встану.
Новый русский в Эрмитаже:
— Бедненько… бедненько… Но чисто.
Новый русский в Эрмитаже. Зал голландской живописи. Внимательно всматривается в каждую картину. В одну, другую, третью… Звонит радиотелефон. — Да… Скоро… Успею… Подарок в машине… Выбираю открытку.
Новый русский, выходя из Эрмитажа:
— Никакого, блин, удовольствия, кроме эстетического.
Известно, что фронтоны и карнизы Зимнего дворца, помещения которого занимает Эрмитаж, украшены многочисленными женскими скульптурами. В условиях перестроечной неразберихи, когда в плавильных печах заводов, как простой металлолом, исчезали монументальные скульптуры, в Ленинграде родился еще один анекдот о новых русских, способных ради немедленной прибыли даже на акт невиданного вандализма.
— Интересно, кто крыша у Эрмитажа?
— А что?
— Нельзя ли бабок с нее снять?
Мы уже говорили, что игра слов, каламбур давно уже стали излюбленными инструментами, которые охотно использует фольклор для достижения наиболее выразительного художественного эффекта. Вот и здесь «крыша» — это не только верхняя часть здания, но и «защита» на воровском жаргоне, а «бабки» — это одновременно и женщины, или, в нашем случае, женские скульптуры, и деньги — в переводе на блатной сленг. Но это все-таки опосредованный способ воздействия на сознание. Фольклор же чаще всего использует прямой метод убеждения. Тем более, возможностей для этого в городской жизни вполне достаточно.
В Кунсткамере.
— Где у вас люстра из костей Петра Великого?
В Кунсткамере.
— А где хранится член Петра Первого?
В Антропологическом музее идет экскурсия. Молодой экскурсовод говорит:
— Посмотрите сюда. Перед вами череп Петра Первого в пятнадцатилетнем возрасте. Идемте дальше. Это череп Петра Первого в тридцатилетнем возрасте. А это посмертный череп Петра.
Один из экскурсантов:
— А как это, три черепа у одного человека?