История письменности. От рисуночного письма к полноценному алфавиту
Шрифт:
Еще одна история, аналогичная двум вышеописанным, дошла до нас из Восточного Туркестана [3] и касается любовного послания от местной девушки юноше, в которого она влюбилась. Послание состояло из мешочка с несколькими вещами, которые должны были передать ему следующее: комок прессованного чая, что значило «я больше не могу пить чай»; сухую травинку – «потому что я завяла от любви к тебе»; красный плод – «я краснею при мысли о тебе»; сушеный абрикос – «я иссохла, как этот плод»; кусок древесного угля – «мое сердце горит от любви»; цветок – «ты красивый»; леденец – «ты сладкий»; камешек – «неужели твое сердце из камня?»; соколиное перо – «если бы у меня были крылья, я прилетела бы к тебе»; ядро грецкого ореха – «я отдаюсь тебе».
3
Восточный Туркестан – историческая область в Центральной Азии, в настоящее время входит в состав Китая. (Примеч. пер.)
Все эти способы коммуникации иногда называют немецкими словами Sachschrift или Gegenstandschrift, что значит «предметное
Письменность выражается не самыми предметами, а путем меток на предметах или любом ином материале. Письменные символы, как правило, выполняются при помощи двигательных действий рук, которые рисуют, пишут кистью, процарапывают или вырезают. Это нашло отражение в значении и этимологии слова «писать» на разных языках. Английское слово write связано с древнескандинавским rita, «вырезать (руны)», а современное немецкое reissen, einritzen – с «рвать, вырезать». Греческое слово , «писать», ср. с «графика», «фонография» и т. д., также значит «делать насечки», по-немецки kerben. Латинское scribere, немецкое schreiben, английское scribe, inscribe и т. д. первоначально означали «вырезать», как видно из его связи с греческим , «вырезать, царапать». Готское meljan, «писать», первоначально значило «рисовать кистью», и это проявилось в том, что современное немецкое слово malen означает «красить». И наконец, славянское писати, «писать», сначала было связано с рисованием, как показывает его связь с латинским pingere, «рисовать кистью», что также проявилось в английских словах paint, «краска», picture, «картина», pictography, «пиктография», и т. д. То же семантическое развитие наблюдается в семитской семье языков.
А именно корень sr, «писать», по всей видимости, первоначально означал «резать», к каковому выводу приводят арабские слова saur, «большой нож», и sair, «мясник»; корень ktb, «писать», первоначально означал «вырезать, высекать», как видно из сирийского makteba, «шило»; а корень f или f означал не только «писать», но и «выкапывать, выдалбливать» в южносемитских языках.
Вышеописанные факты иллюстрируют механическое происхождение письменности и в то же время указывают на очень тесную связь между изображением и письмом. Так и должно быть, ведь самый естественный способ передачи идей с помощью визуальных знаков – это рисунки. У примитивных народов рисунок несовершенным образом выполняет функцию, которую в наше время берет на себя письменность. В ходе веков рисунок развивался в двух направлениях: во-первых, как изобразительное искусство, в котором картины продолжали более-менее точно воспроизводить предметы и события окружающего мира в не зависящей от языка форме; и, во-вторых, как письмо, в котором знаки независимо от того, сохраняют ли они свою изобразительную форму, в конечном счете становятся вторичными символами для выражения понятий языка.
Примеры устойчивой коммуникации, осуществляемой путем осязательного восприятия, например с помощью азбуки Брайля, и слухового восприятия, например прослушивания фонограмм, – это вторичные переносы, развившиеся из систем, созданных на основе зрительного восприятия.
На рис. 1 в виде таблицы показаны несколько различных способов коммуникации, доступных человеку.
Рис. 1. Способы передачи идей
Говоря о разнообразных системах человеческого общения, не следует смешивать первичные и вторичные системы. Лучше всего проиллюстрировать их различие на следующем примере. Когда отец подзывает сына свистом, он без посредства какой-либо языковой формы выражает свое желание привести мальчика в определенное место. Его мысль или чувство сразу же и напрямую передается через свист. Это первичное средство коммуникации. Но если отец пытается подозвать сына, высвистывая буквы с-ы-н азбукой Морзе, он делает это с помощью языкового переноса. Его желание привести сына в определенное место передается в свист через посредство языковой формы. Это то, что можно назвать вторичным средством коммуникации.
Возможности вторичного переноса безграничны. Произнесенное слово «сын», например, – это первичный речевой знак. В написанном слове «сын» мы находим, что письменный знак использован вместо устного. Если это написанное слово с-ы-н затем передать с помощью сигналов фонариком, то полученные в результате вспышки будут знаками знаков, которые, в свою очередь, тоже будут знаками знаков. И так далее до бесконечности.
В английском языке нет удачного выражения, которое могло бы охватить все условные средства человеческого общения с помощью знаков. Французские лингвисты используют в этом смысле слово le langage, а устную речь они называют langage parl'e, langage articul'e или просто la langue. В англо-американском словоупотреблении speech часто обозначает устную речь, a language – любую систему знаков. В качестве названия общей науки о знаках предлагалось несколько терминов, из которых наиболее подходящим, пожалуй, является термин «семиотика», введенный Чарльзом Моррисом.
Что же лежит в основе всей взаимной коммуникации людей? Что мы имеем в виду, когда говорим, что сообщаем наши идеи, мысли или чувства? Если взять три конкретных примера из повседневной жизни, что же сообщает жест оратора, просящего тишины, звенящий будильник или предупреждающий знак «стоп» на дороге? Для лингвистов бихевиористской школы ответ ясен и прост: то, что мы сообщаем, является языком. По их мнению, язык – единственное средство, с помощью которого все люди общаются друг с другом, и все способы человеческой коммуникации вне языка – не более чем вторичные его заменители. Даже само мышление или представление для них не что иное, как «беззвучная речь», который, как они считают, всегда сопровождается «беззвучными движениями голосовых органов, замещающими речевые движения, но незаметными для окружающих людей». Однако именно в этом моменте я бы хотел отойти от основного догмата лингвистов, принадлежащих к бихевиористской школе. Конечно, беззвучная речь играет важную роль во всех формах мышления, особенно активного мышления. Например, когда мы представляем себе ситуацию, в которой собираемся сказать кому-то «убирайся!», это вполне может сопровождаться заметным движением губ, иногда даже явным возгласом. С другой стороны, мы знаем из опыта, подтвержденного психологическими экспериментами, что можно думать в отсутствие безмолвного потока слов и понимать смысл вещей, для которых у нас нет названия. Разумеется, глухонемые от рождения вполне способны общаться между собой без какого-либо голосового фона; и хотя у них интенсивное мышление иногда может сопровождаться более или менее заметными движениями рук и лица, такие рефлексы следует считать вторичными и аналогичными видимым движениям губ в случае «беззвучной речи» у тех, кто способен нормально говорить. Повсюду в нашей повседневной жизни можно найти еще множество примеров приема коммуникаций без языкового фона. Когда я вскакиваю с постели по утрам при звуке будильника или когда вижу на шоссе знак «стоп», я, очевидно, реагирую на эти знаки немедленно, без вмешательства какой-либо речевой формы; звук будильника или дорожный знак обращаются непосредственно к моему сознанию.
Между процессом передачи и процессом получения коммуникации часто существует огромная разница. Пусть процесс медленного письма сопровождается беззвучным проговариванием слов, тем не менее такое проговаривание трудно, если вообще возможно, заметить у людей, которые читают про себя вдвое или втрое быстрее, нежели вслух. Установлено, что многие могут читать глазами без промежуточного потока речевых знаков.
Конечно, почти все знаковые системы можно перевести в ту или иную языковую форму, просто потому, что речь – самая полная и самая развитая из всех наших знаковых систем [4] , но делать на этой основе вывод, что речь образует фон всех человеческих коммуникаций, представляется заблуждением. Никто не скажет, что все в мире является деньгами, только потому, что все в мире можно (теоретически) перевести в деньги.
4
Рудольф Карнап полагает, что устная речь – важнейшая из всех знаковых систем, однако признает, что есть и другие системы, которым можно научиться и которые можно использовать независимо от речи. (Примеч. авт.)
Более консервативные американские лингвисты не отрицают существования зрительных образов, идей или концепций, не требующих фоновых речевых знаков. Они говорят, что в лингвистике такие «бесплотные слова» абсолютно ничего не значат и что для лингвиста «les id'ees ne viennent qu’en parlant» («идеи приходят во время разговора»), если процитировать весьма популярную у нас французскую пословицу. Возможно, это верно для «лингвистической науки, которая занимается исключительно словами – единственным, что существует для нее реально». Их заблуждение, однако, состоит в том, что они считают само собой разумеющейся полную тождественность устной и письменной речи и полагают, что, будучи лингвистами, могут оперировать только речевыми символами, поэтому исследующий письменность историк может плодотворно использовать только речевые символы и должен выбросить зрительные образы и бессловесные идеи в мусорную корзину. Но письменность в самом широком смысле нельзя всецело отождествить с речью, и исследователь письменности не обязан быть лингвистом. Символика зрительных образов на самых ранних стадиях письма, как и символика жестовых знаков, может выражать смысл, не обязательно облачаясь в лингвистические одежды, и может быть успешно исследована нелингвистом. Лишь когда письменность развивается в полностью фонетическую систему, воспроизводящую элементы речи, можно говорить о практической тождественности письменности с речью и эпиграфике или палеографии как разделах лингвистики.
Здесь необходимо четко провести это огромное различие между семасиографической стадией письменности (выражением смыслов и понятий, слабо связанным с речью) и фонографической стадией (выражением речи), поскольку вопрос определения письменности постоянно окружен спорами. Ученые, занимающиеся общей лингвистикой, которые определяют письменность как способ записи речи при помощи видимых знаков, а письменный язык считают точным эквивалентом устного, пренебрежительно относятся к историческому развитию письменности и упускают из вида, что такое определение нельзя применить к ее ранним стадиям, на которых письменность лишь слабо выражала устную речь. При этом филологи, полагающие, что письменность даже после введения фонетизации использовалась для записи и передачи и идей, и звуков, не в состоянии понять, что, как только человек обнаружил способ точного выражения речевых форм письменными знаками, письменность утратила свой независимый характер и стала в значительной мере письменной заменой своего устного аналога.
Определение письменности
Если попросить обычного человека дать определение письма, он, весьма вероятно, даст примерно такой ответ: «Ой, да это же проще простого. Любой ребенок знает, что письмо – один из трех навыков, которым учат в начальной школе, и что выражением «азбучная истина» мы называем простейшие познания по любому предмету». Однако вопрос не так прост.
Письменность зародилась в те времена, когда человек учился передавать свои мысли и чувства с помощью видимых знаков, понятных не только ему самому, но и всем остальным людям, более или менее знакомым с конкретной системой знаков. Сначала рисунки служили для визуального выражения идей в такой форме, которая очень мало зависела от речи, выражавшей его мысли в акустической форме. На ранних этапах письменности связь между ней и речью была весьма слабой, ввиду того что письменное сообщение не соответствовало в точности речевой форме. Конкретное сообщение имело лишь один смысл и могло быть истолковано читателем лишь одним способом, но «прочесть», то есть облечь в слова, его можно было по-разному и даже на многих разных языках.