История помнит
Шрифт:
Подсудимый Исаак Аврумович Зеленский на основе установок о вредительстве в Центросоюзе проводил линию на то, чтобы вызвать недовольство населения плохой работой по снабжению продуктами и товарами и тем самым подогревать отрицательное отношение к правительству. Он указал на то, что были случаи, когда в масло подбрасывали стекло и гвозди, осуществлена в 1936 году порча 50 вагонов яиц. Большое вредительство, по его словам, нашло место в торговле, чему способствовало отсутствие твердых цен, бесконтрольность, политика замораживания товаров, завоз их в другие районы и т.п. Все это совершалось с помощью пособников в Наркомвнуторге и Госплане. Только в Центросоюзе
На этом, по существу, закончились два дня судебного процесса по делу о “правотроцкистском блоке”. С допросом каждого подсудимого судебное расследование шло все дальше и глубже в раскрытии преступных планов, замыслов и действий руководителей и членов этого блока. Налицо была государственная измена, намерение свержения Советской власти в СССР, ликвидация руководителей партии и Советского правительства. Однако самое главное было впереди, это — показания Розенгольца, Крестинского, Раковского, Бухарина, Ягоды. Процесс набирал свои силы, к нему проявлялся огромный интерес советского народа и мировой общественности [60] .
60
Читатель, несомненно, заметил, что в этой главе дается более детальное изложение хода судебного процесса. Это делается специально для того, чтобы можно было полностью ознакомиться с материалами предварительного следствия, хода судебного разбирательства и вынести свое собственное мнение о виновности подсудимых.
В начале марта 1938 года страна жила в обстановке проходившего процесса над членами “правотроцкистского блока”. К нему было приковано внимание и проявлялся огромный интерес как со стороны советских людей, так и зарубежных средств массовой информации. Ход процесса широко освещался в прессе, транслировался по радио, о нем много говорили, обсуждали показания подсудимых. Дом Союзов в эти дни кишел многочисленными экспертами, журналистами, дипломатами.
На собраниях и митингах советские люди, как и во время имевших место ранее судебных процессов, с гневом и возмущением выступали и требовали сурового приговора изменникам Родины, врагам народа, представшим и на сей раз перед советским судом.
Шел третий день судебного процесса, показания давал один из активных членов блока X.Г.Розенгольц. Он рассказал о том, как по директиве Троцкого встал на преступный путь, о встречах с Седовым, указаниях на террор, о связи с военной группой в лице Тухачевского и необходимости максимального проявления бдительности к нему как человеку бонапартистского типа, о вредительстве в области внешней торговли.
Вышинский. Как ставился на встрече в Карлсбаде вопрос о войне?
Розенгольц. В отношении войны линия у Троцкого была на поражение.
Вышинский. Предполагалось, что будет война? Когда?
Розенгольц. В 1935 или 1936 годах.
Эти показания подтвердили Крестинский и Рыков. (СО. С.224-225.)
Говоря о реакции на арест Пятакова и суд над ним, Розенгольц рассказал, что после этого пришло письмо от Троцкого о как можно ускоренном осуществлении переворота Тухачевского. “Будете медлить, — писал он, — то по частям будут разгромлены все контрреволюционные силы. На приговор о расстреле Пятакова ответить террористическими актами ... в отношении руководителей партии и правительства. Максимально форсировать военный путч”.
В нем говорилось также об активизации моей и Крестинского деятельности. (СО. С.227-228.)
... В конце марта 1937 года у меня на квартире было совещание с Тухачевским и Крестинским, на котором первый сказал, что он рассчитывает на возможность переворота, и указал срок до 15 мая ...
В то же время он изложил свой план военного путча, путем проникновения в Кремль, захвата и расстрела руководителей партии и правительства.
Розенгольц затем показал, что связь с Троцким по линии внешней торговли осуществляли И.Н.Смирнов, Гольцман, Геруберг, Биркенгоф, Краевский, Шостак и другие. Так, через Краевского по экспорту было передано Троцкому 300 тыс. долларов, затем еще 110 тыс. долларов. В 1934 году — 25 тыс. фунтов стерлингов и 20 тыс. марок.
“С 1923 года, по предложению Троцкого, я передавал германской разведке сведения о советских военно-воздушных силах и по другим военным и государственным секретам. Такая же связь была и у Крестинского”, — сказал Розенгольц.
На вопрос Вышинского об этом, Крестинский показал, что он связался с генералом Сектом по просьбе Троцкого и договорился о получении от него 250 тыс. марок (60 тыс. долларов) в год за оказание услуг в области шпионской деятельности. (СО. С.236.). Давая свои показания, Крестинский рассказал, что он начал свою нелегальную троцкистскую деятельность в конце 1921 года, когда дал согласие Троцкому на включение его в состав центра его тайной организации, в который входили: Троцкий, Пятаков, Серебряков, Преображенский и он — Крестинский.
“Идя с содроганием на предложение Троцкого о вступлении в связь с генералом Сектом, — заявил Крестинский, — я понимал, что “это является шпионажем и изменой отечеству”. Начиная с 1923 по 1930 год мы получили примерно два миллиона золотых марок, которые он направлял сначала в Москву, а затем в Париж друзьям Троцкого Росмеру, Мадлене Паз и другим. После отъезда из Берлина его миссию продолжил военный атташе Путна, а затем денежные дела перешли к самому Троцкому и Седову и “переросли в более крупные суммы”.
В дальнейшем моя связь с Троцким, — показал Крестинский, — осуществлялась через советника полпредства Якубовича, который пересылал наши письма по дипломатической почте. Кроме того, была налажена связь моя и Радека через наркоминдельских работников отдела печати и иностранных корреспондентов: Баума, Юста, Гюнтера, Штельна, Вильяма Штейна и других. По дипканалу как раз и была передана установка на террор”.
Крестинский подробно рассказал о встрече с Троцким в Меране, об установках на диверсии, террор и захват власти, о союзе с оппозиционными силами в городе и деревне и особенно в армии.
“С самого начала свидания в Меране считалось непререкаемо установленным, что выступление приурочивается к началу войны, поэтому мы самостоятельно, в Союзе, сроков выступления Тухачевского устанавливать не могли и не пытались. Этот вопрос выходил за пределы моей и Розенгольца компетентности: мы были связаны с Тухачевским, Рудзутаком и Рыковым, но по вопросам высокой политики, о сроках выступления разговоры велись Пятаковым. Поэтому, до осени 1936 года, до ареста Пятакова, мне не приходилось говорить ни с Тухачевским, ни с Розенгольцем. Мы ждали начала войны, начала нападения” (СО. С.253).