История порнографии
Шрифт:
Некоторые сексологи, например доктор Альберт Эллис, все объясняют наличием или отсутствием табу. "Мы не очень смущаемся при виде мужчины с голой грудью, следовательно, поднять тираж иллюстрированного журнала таким изображением трудно. А вот женщину без одежды изображать не очень принято, этим и объясняется жгучее желание делать это. Если бы картинки спортивно одетых мужчин объявили табу, девушки бросились бы покупать их из-под прилавка. Если бы женщины разгуливали повсюду голыми, интерес мужчин к их телу был бы ничтожным" [7] . Те же принципы действуют в отношении кино.
7
А.
Кинси обнаружил, что если большинство мужчин (77%) возбуждаются при просмотре соответствующих материалов, то среди женщин только у трети (32%) наблюдается сексуальная реакция.
Мужчинам всегда трудно было понять, почему большинству женщин не удается вдохновиться подобными изображениями. Аббат Брантом в знаменитой книге "Жизнь порядочных и галантных дам", которую он составил в конце шестнадцатого века, рассказывает историю о принце, который имел привычку подавать вино женщинам-гостьям в чаше, украшенной изображениями совокупляющихся тел. "Ну, – задавал он им вопрос, – наносят ли эти сцены, милые дамы, вам укол в самое сердце?" "Нет, – отвечали они. – Ни одна из этих забавных картинок не имеет такой силы, чтобы тронуть меня!" Женщины же часто теряются в догадках, почему мужья, которые могут получать удовлетворение с ними, принимаются искать удовольствия, разглядывая порнографические книжки или картинки.
Кинси приводит примеры, когда женщины возбуждали дело о разводе, обнаружив у мужей порнографические рисунки или фотографии.
Глава 5
"Не существует моральных и аморальных книг.
Книги написаны или хорошо, или плохо. Вот и все".
Так написал Оскар Уайльд в предисловии к своему роману "Портрет Дориана Грея", изданному впервые в 1890 году. Пять лет спустя, в ходе первого суда над Уайльдом в Центральном уголовном суде Лондона, прокурор выступил более чем красноречиво.
– Это ваша принципиальная позиция? – спросил Эдвард Карсон.
– Да, это мой взгляд на искусство, – ответил Уайльд.
– Значит, для вас не важно, насколько аморальна книга? Если она хорошо написана, следовательно, хороша?
– Да, если только она написана настолько хорошо, что вызывает у человека высокие чувства.
Если же вещь написана плохо, она отвращает читателя.
Прокурор попытался, основываясь на отрывках из книги, поддержать клеветнические обвинения маркиза Куинсбери, заявлявшего, что его выставили гомосексуалистом. Но присяжные не были готовы решать дело на основе литературных обвинений, так что Уайльд избежал тюрьмы. Но уже в следующий раз, когда Уайльда обвинили в нескольких преступных гомосексуальных связях с юношами, судья Джастис Чарльз предупредил присяжных, что они не должны принимать во внимание тот факт, что Уайльд является автором "Портрета Дориана Грея", где некоторые герои ведут себя неподобающе. "Было бы несправедливо, – заявил викторианский судья с завидной беспристрастностью, которую вряд ли разделили бы многие его коллеги, – судить человека по вымышленным обстоятельствам.
Некоторые выдающиеся и благородномыслящие писатели прожили долгую жизнь, создавая шедевры, например сэр Вальтер Скотт и Чарльз Диккенс, и не написали ни одной неприличной строчки. К несчастью, приходится отметить, что другие великие писатели, вполне благородные джентльмены, представили на суд публики сочинения, читать которые людям скромным и приличным просто не следует".
Оскар Уайльд и викторианский судья стояли на двух принципиально отличных точках зрения на отношения между искусством и нравственностью.
Уайльд утверждал, что искусство не зависит от сексуальных привычек и морали эпохи. "Я совершенно не понимаю, как можно критиковать произведение искусства с точки зрения морали, – писал Уайльд в ответ на враждебную критику "Дориана Грея". – Искусство и этика – никак друг с другом не связаны". Уальд полагал, что в его книге есть мораль, которую не поняли критики. "Бедная публика, услышав от такого авторитетного человека, как вы, – говорил он издателю журнала, – что это развратная книга, которую властям следует уничтожить, наверняка кинется читать ее. Увы! Они обнаружат, что это морализаторское чтение, причем мораль такова: все, выбивающееся из "общего ряда", будет уничтожено…
Да, такова ужасная мораль "Дориана Грея", ее не поймет похотливый человек, но легко обнаружит здравомыслящий. Неужели это моя ошибка? Боюсь, что да. Но это единственная ошибка книги".
Джастис Чарльз верил, что искусство должно соответствовать принятым в обществе нормам морали, и считал, что разница между произведениями Дефо и Стерна с одной стороны, и Скотта и Диккенса, с другой, демонстрирует улучшение нравов общества.
В одном из отрывков, которые цитировались на суде, описывалась книга, полученная в подарок Греем. Названия ее в романе нет, но Уайльд всегда говорил, что имел в виду "Обратный отсчет", роман французского писателя Хьюсмана так называемой декадентской школы. "Странная то была книга, никогда прежде он не читал такой! Казалось, под нежные звуки флейты грехи всего мира в дивных одеждах проходят перед ним безгласной чередой. Многое, о чем он только смутно грезил, вдруг на его глазах облекалось плотью. Многое, что и во сне не снилось, сейчас открывалось перед ним.
Это был роман без сюжета, вернее – психологический этюд.
Единственный герой его, молодой парижанин, всю жизнь был занят только тем, что пытался в своем XIX веке воскресить страсти и умонастроения всех прошедших веков, чтобы самому пережить все то, что прочувствовала мировая душа. Его интересовали те формы самоотречения, которые люди почему-то именуют добродетелью, и естественные порывы возмущения против них, которые мудрецы чаще всего называют пороками… Чувственная жизнь человека описывалась в терминах мистической философии. Порой трудно было решить, что он читал – описание религиозного экстаза какого-нибудь средневекового святого или бесстыдные признания современного грешника".
– Была ли книга, на которую вы ссылаетесь, нравственной? – спросил Карсон Уайльда.
– Не вполне хорошо написанная, – ответил Уайльд, – она, тем не менее, подала мне идею.
Когда прокурор предположил, что книга была "определенного" направления (т.е. гомосексуального), Уайльд с негодованием запротестовал: "Я не желаю, чтобы меня допрашивали о творении другого художника, – ответил он. – Это глупо и вульгарно".
Рассматривая порнографию, т.е. произведения литературы и искусства эротического и извращенного содержания, с позиций литературных и художественных достоинств, подобно Уайльду, мы формулируем критерий: "Доставляет ли изучаемое творение эстетическое удовлетворение, или же только чувственное?" Там, где доминирует физиологический аспект и сексуальные детали привлекают основное внимание, трудно ждать эстетического удовольствия, поскольку единственной целью является разжигание похоти. Чисто порнографические работы интересны, помимо озабоченных "любителей клубнички", антропологам, врачам и психиатрам.
Как справедливо писал доктор Эрик Дингуолл, английский антрополог и ведущий авторитет по эротике, "благодаря религиозному, правовому и медицинскому влиянию сейчас начинают наконец потихоньку признавать научное значение эротической и порнографической литературы… Человечество всегда интересовало, как можно запечатлеть в литературе и изобразительном искусстве сексуальные импульсы… Педерастия в Древней Греции была связана с бытовавшими тогда представлениями о любви, что нашло выражение в литературе, подобно тому, как романтическое и галантное отношение к женщине стало основным содержанием эротической поэзии". Но различие между "чистой" любовью и "просто" похотью и их переплетение нашло отражение не только в эротической литературе, но и в трудах по теологии, которые наравне с осуждаемыми в них книгами никогда не должны были попадать в руки слабых.