История поросенка, умершего не от оспы

После смелой атаки на Шийер-о-Буа, занятого французской армией, трое улан верхом на огромных мекленбургских лошадях возвращались в городок Питивье, находившийся тогда в руках немцев.

Грузно сидя в седлах, высвободив ноги из стремян, они ехали в полудреме, как люди, которым некуда спешить и которым абсолютно ничего не угрожает. В зубах у каждого торчала фарфоровая трубка, а лица выражали полное удовлетворение.

Рядом с уланами трусил, похрюкивая и потряхивая ушками, великолепный поросенок с закрученным штопором хвостиком, привязанный за ногу веревкой к седлу

Когда пленник, словно понимая свое положение и догадываясь о своей печальной участи, пытался сопротивляться, один из «победителей» покалывал его в задок острием пики. Этот безжалостный прием достигал своей цели: поросенок громко визжал, бежал быстрее, и у него пропадала, пусть на короткое время, всякая охота оказывать противодействие.

При каждой жестоко подавленной таким образом попытке трое немцев хохотали, как гогочет людоед, почуявший свежее мясо; всадник, ехавший посередине, вытаскивал из седельной сумки огромную бутыль, с вожделением подносил ее ко рту, потом передавал спутникам. Те, в свою очередь, с удовольствием промочив горло, возвращали бутыль владельцу.

Затем уланы вновь впадали в сладкую дремоту, подолгу и с удовольствием затягивались табачным дымом из трубок вплоть до того момента, когда вслед за новой попыткой сопротивления со стороны пленника следовало наказание, неизменно сопровождавшееся повторными возлияниями.

Трое улан были счастливы как полубоги: у них было главное, что нужно для счастья по представлениям людей, живших по ту сторону Рейна: трубка, шнапс и в перспективе вволю мяса.

Во время оккупации немцы на практике показали нам, что они питаются не только идеалами.

Миновав ферму Бюисон, небольшая группа разведчиков приблизилась к Атуасскому мосту, по которому национальная дорога № 51 пересекает реку Эф.

Трое улан пребывали в состоянии блаженства, и поскольку, пока ехали, не встретили ничего подозрительного, то и на обратном пути не заметили трех винтовок, коварно укрывшихся в высокой траве на берегу реки.

Когда уланы уже собирались въехать на мост, прогремели три выстрела. Две лошади, пораженные с десяти шагов прямо в грудь, взвились на дыбы и подмяли под себя растерявшихся всадников.

Третий улан, тот, что тянул на веревке поросенка, с громким криком покачнулся в седле. Он едва удержался верхом, обеими руками вцепился в конскую гриву и яростно вонзил шпоры в бока лошади.

В ту же минуту трое франтирёров [1] выскочили на берег — они сидели по пояс в воде — и бросились на дорогу, где лошадиное ржанье смешивалось со звоном сабель и пик.

Уланы — хотя и полуоглушенные падением и к тому же запутавшиеся в снаряжении — все же постарались защищаться, отстреливаясь из револьверов.

Нападавшие, которых едва не задели пули, выпущенные с близкого расстояния, пригвоздили пруссаков штыками к земле, и вот уланы уже неподвижны, убиты наповал.

К сожалению, лошадь, в гриву которой вцепился раненый немец, вырвалась из рук франтирёра, пытавшегося схватить ее под уздцы, и ускакала во весь опор, увлекая за собой несчастного поросенка.

Бедолагу, перевернувшегося во время этой безумной скачки на спину всеми четырьмя ногами вверх, подбрасывало при каждом прыжке несущейся галопом лошади; беспорядочно кувыркаясь, как кастрюля, привязанная к хвосту бегущей собаки, он визжал во всю глотку от ударов о камни, обдиравших ему спину и бока.

Франтирёры быстро перезарядили винтовки, прицелились и выстрелили с расстояния двухсот метров, однако не попали в удиравшего пруссака.

Но лошадь, задетая пулей, высоко подпрыгнула, и веревка, на конце которой должен был бы вскоре испустить дух поросенок, оборвалась.

Тот, почувствовав свободу, несколько раз прерывисто вздохнул, с трудом встал на ноги и, поводя глазками, окаймленными белесой щетиной, быстро огляделся по сторонам.

Слева, в нескольких шагах от дороги, он увидел низенький домик, а на пороге, у распахнутой двери, — старую женщину в синем переднике, с испугом и сочувствием смотревшую на бедное животное.

При виде крытого соломой домишки, убожество которого, очевидно, напомнило ему его собственный родной кров, откуда его бесцеремонно забрал пруссак-победитель, поросенок умиленно захрюкал. Затем, без дальнейших размышлений, не сомневаясь в том, что ему не откажут в гостеприимстве как «жертве войны», он, прихрамывая, пробежал по куче навоза и решительно вошел в дверь.

Как свидетельствовала ветка можжевельника на крыше дома, это был покосившийся на одну, а вернее, на обе стороны кабачок, где дорожные рабочие, возчики и охотники могли пропустить по стаканчику белого вина, от которого немилосердно дерет горло и на глазах выступают слезы.

Огорченная видом кровоточащих ран на спине и боках беглеца, добрая женщина воскликнула:

— Боже мой! И за что же они так тебя изуродовали, бедняга? Мишель! Подойди-ка сюда, муженек, ведь он потянет на добрых восемьдесят кило!

В этот момент франтирёры, разгоряченные боем, вбежали в низкое помещение кабачка.

— Эй, хозяйка! — обращается к женщине один из них, совсем еще юный, безусый восемнадцатилетний паренек. — Подай нам белого вина и три стакана!

— И еще нож, чтоб зарезать поросенка! — добавляет второй франтирёр.

— И сковороду, чтоб собрать кровь! — произносит третий.

— Что же! Раз так надо, я согласна, — говорит старуха. — Но что мы за это получим?

— Три кровяных колбасы и окорок… Сойдет?

— Ладно.

Поросенок сменил хозяина, но его постигла все та же печальная участь. Один из франтирёров, имевший кой-какие навыки в ремесле мясника, грубо валит поросенка на пол и по рукоятку вонзает ему в горло нож, в то время как его однополчане и папаша Мишель крепко держат животное.

Мамаша Мишель, бесстрастная как индианка, подставляет к горлу свиньи сковороду, быстро наполняющуюся пенистой кровью.