История Рампы. (THE RAMPA STORY)
Шрифт:
Мои личные вещи я свел к абсолютному минимуму, состоящему из одного костюма и одной смены белья. Утратив всякое доверие к чиновникам, я обзавелся фотокопиями всех документов, — паспорта, билетов, медицинских справок — словом, всего!
— Вы придете меня проводить? — спросил я моих негритянских друзей.
— Нет, — ответили они. — Из-за цвета кожи нас туда и близко не подпустят!
Наступил последний день, и я на автобусе отправился в порт. Я предъявил билет, держа в руках лишь небольшой чемодан, и был встречен вопросом о том, где находится остальной мой багаж.
— Это все, — ответил я, — больше я ничего не везу. Чиновник был явно озадачен и подозрителен.
— Подождите здесь, — пробормотал он и поспешно
— Это весь ваш багаж, сэр? — спросил тот.
— Весь, — ответил я.
Он нахмурился, просмотрел мои билеты, сверил подробности с записями в книге и удалился, унося с собой и книгу, и билеты. Десять минут спустя он вернулся с выражением крайней озабоченности на лице. Вручая мне билеты и остальные документы, он сказал:
— Все это выходит за рамки всяких правил. В такой дальний путь в Индию — и без багажа!
И покачав головой, он ушел. Первый чиновник, по-видимому, вообще решил умыть руки и даже не пожелал ответить, когда я спросил, где стоянка корабля. Наконец я взглянул на несколько новых бумажек у себя в руках и обнаружил среди них посадочный талон, где была вся необходимая информация.
До нужного причала пришлось довольно долго идти пешком, а добравшись до места, я увидел нескольких полицейских, слонявшихся поблизости и присматривавшихся к пассажирам. Я подошел, предъявил билет и поднялся по сходням на борт. Спустя примерно час в мою каюту вошли двое и спросили, почему у меня нет багажа.
— Но дорогие мои, — сказал я, — я полагал, что это страна свободных людей! С какой стати я должен обременять себя багажом? Это мое дело, что брать с собой, а что — нет.
Бормоча себе под нос что-то невнятное, он покрутил в руках документы и сказал:
— Ну, должны же мы убедиться, что все в порядке. Чиновник подумал, что вы пытаетесь бежать от правосудия, поскольку едете без багажа. Он только хотел убедиться.
Я указал на чемодан.
— Все, что мне нужно, находится здесь; до Индии мне хватит; а в Индии я получу остальной багаж.
Он вздохнул с явным облегчением:
— А! Так у вас есть еще багаж в Индии? Тогда все в порядке.
Я улыбнулся в душе и подумал: «Всякие неприятности и недоразумения с въездом и выездом из страны возникают у меня только тогда, когда я делаю это легально и имею при себе все документы, требуемые чиновным аппаратом».
Жизнь на борту была весьма однообразна, пассажиры ревниво соблюдали классовые различия, а слух о том, что у меня с собой «всего один чемодан!», совершенно изолировал меня от их общества. Поскольку я не вписывался в их снобистские нормы, я был одинок, словно заключенный в камере, с той, правда, громадной разницей, что у меня была свобода передвижения. Было даже забавно наблюдать, как другие пассажиры велели стюарду передвинуть на палубе их кресла хоть немного подальше от меня.
Из нью-йоркского порта мы пришли в Гибралтарский пролив. Пройдя Средиземное море, мы зашли в Александрию, затем направились в Порт-Саид и по Суэцкому каналу вошли в Красное море. Я очень тяжело переносил жару, вода в Красном море чуть ли не кипела, но наконец-то оно осталось позади, мы пересекли Индийский океан и подошли к причалу в Бомбее. В этом городе у меня были кое-какие друзья, буддийские священники и другие, и я целую неделю провел в их обществе перед тем, как продолжить путешествие через всю Индию в Калимпонг. В Калимпонге было полным-полно коммунистических шпионов и газетчиков. Жизнь вновь прибывших превратилась в бесконечный кошмар бессмысленных вопросов, на которые я, впрочем, не отвечал, идя к своей цели. Эта склонность жителей Запада вечно совать нос в чужие дела была для меня совершенно непостижимой загадкой.
Я был рад покинуть Калимпонг
Несколько дней я отдыхал, пытаясь хоть немного восстановить силы. Отдыхал и медитировал. Сейчас я был дома и впервые за многие годы был счастлив. Вся лживая и предательская натура людей Запада казалась теперь кошмарным сном. Каждый день ко мне небольшими группами приходили люди рассказать о событиях в Тибете и послушать мои рассказы о странном и жестоком мире за его границами.
Я посещал все богослужения, находя утешение и отраду в знакомых ритуалах. Тем не менее я словно стоял особняком как человек, готовящийся умереть и снова вернуться к жизни. Человек, готовящийся подвергнуться одному из самых странных испытаний, которые выпадали на долю живого существа. Впрочем, такое ли оно странное? Многие наши высшие Адепты совершали это из жизни в жизнь. Сам Далай-Лама делал это, время от времени переходя в тело новорожденного ребенка. Однако разница была в том, что я собирался перейти в тело взрослого человека и переплавить его тело в свое, изменяя молекулу за молекулой всю плоть, а не одно лишь «я». Хоть я и не христианин, однако в соответствии с требованиями программы моих занятий в Лхасе я читал христианскую Библию и прослушал о ней ряд лекций. Я знал, что в Библии повествуется, как в тело Иисуса, Сына Марии и Иосифа, вошел «Дух Сына Божьего», и он стал Христом. Я также знал, что христианские прелаты созвали в шестидесятом году нашей эры Собор, чтобы запретить ряд поучений Христа. Было запрещено упоминание о Реинкарнации, запрещено учение о переходе в иное тело, равно как и многие другие вещи, которым учил Христос.
Из окна без стекол я взглянул на раскинувшуюся далеко внизу Лхасу. Трудно было поверить, что всем здесь заправляют ненавистные коммунисты. В то же время они пытаются завоевать умы молодых тибетцев чудесными посулами. Мы называли это «медом на острие ножа», — чем больше слизываешь мед, тем скорее открывается острое лезвие. Вблизи Парго Калинг стояли сторожевые посты китайских солдат. Китайские войска сторожили входы в наши храмы, подобно пикетам забастовщиков на Западе, и издевались над нашей древней религией. Монахи подвергались оскорблениям и даже избиениям, к этому же подстрекались безграмотные крестьяне и пастухи.
Здесь, над этой почти недоступной пропастью, мы пребывали в безопасности от коммунистов. Все скалы вокруг нас были изрыты сотами пещер, к которым вела единственная тропа, извиваясь по самому краешку обрыва. Оступившихся в пути ждала двухтысячефутовая бездна. Здесь, отваживаясь выйти наружу, мы надевали серые одежды, чтобы сливаться со скалами. Серые одежды помогали нам прятаться от случайных взглядов китайцев с биноклями.
Вдали я видел китайских специалистов с теодолитами и мерными шестами. Они, как муравьи, ползали повсюду, вбивая в землю колышки, делая записи в тетрадях. Перед солдатом прошел монах, и китаец ткнул его штыком в ногу. В двадцатикратный бинокль, мой единственный предмет роскоши, мне хорошо был виден поток хлынувшей крови и садистская ухмылка китайца. Бинокль был хорош, ибо позволял видеть гордый дворец Поталы и мой родной Чакпори. Но вот в мысли закралась подспудная тревога, чего-то здесь не хватало. Наведя бинокль, я пригляделся внимательнее. Ничто не тревожило водную гладь Озера Храма Змея. На улицах Лхасы ни одна собака не рылась в кучах отбросов. Ни птиц, ни собак! Я обернулся к стоявшему рядом монаху.