История России в лицах. Книга вторая
Шрифт:
И устройство химической лаборатории стараниями того же Шувалова сдвинулось с мертвой точки. Впрочем, кое-что для этого сделал и сам Ломоносов. В 1748 году написал новую «Оду на день восшествия на престол Ее Величества государыни императрицы Елизаветы Петровны». Ода так понравилась государыне, что та пожаловала Ломоносову «две тысячи рублев в награждение».
Неожиданно полученные деньги дали возможность расплатиться с незаметно накопившимися долгами, а в феврале 1749 года Ломоносов с удовлетворением отмечал, что лаборатория «уже по большей части имеет к химическим трудам надлежащие потребности и в будущем марте месяце, как скоро великие морозы пройдут, должна будет вступить в беспрерывное продолжение химических опытов».
1748 год вообще был особенно удачным для Ломоносова в литературном плане.
Сколько бы ни обвиняли недоброжелатели Ломоносова в том, что большая часть его «Риторики» заимствована у древних римлян и современных немецких ученых, этот труд, несомненно, внес огромный вклад в развитие российской словесности. Во-первых, «Риторика» была написана по-русски, тогда как ранее преподавалась исключительно на латыни. Во-вторых, в книге – для подтверждения различных риторических правил – приводилось множество примеров стихотворных и прозаических произведений, оригинальных и переводных, причем переводы были также выполнены Ломоносовым.
Но главное заключалось в том, что ему удалось собрать в своей книге все лучшее, что имелось в то время в весьма скудной русской светской литературе. И, наконец, книга была написана таким великолепным и внятным языком, что даже полвека спустя потомки читали «Риторику» и восхищались ею. Им, как и Державиным, зачитывались чуть не вплоть до самого Пушкина.
И даже много позже о литературном творчестве Ломоносова высоко отзывался Виссарион Белинский:
«Во времена Ломоносова нам не нужно было народной поэзии; тогда великий вопрос – быть или не быть – заключался для нас не в народности, а в европеизме… Ломоносов был Петром Великим нашей литературы… Не приписывая не принадлежащего ему титла поэта, нельзя не видеть, что он был превосходный стихотворец, версификатор… Этого мало: в некоторых стихах Ломоносова, несмотря на их декламаторский и напыщенный тон, промелькивает иногда поэтическое чувство – отблеск его поэтической души… Метрика, усвоенная Ломоносовым нашей поэзии, есть большая заслуга с его стороны: она сродна духу русского языка и сама в себе носила свою силу… Ломоносов был первым основателем русской поэзии и первым поэтом Руси»
Тут следует отметить, что с 1749 года в деятельности Ломоносова начались заметные изменения. Не оставляя занятий естественными науками, продолжая создавать научные (и не только) литературные произведения, он постепенно приступил к практическим делам, то есть стал воплощать в жизнь новейшие научные достижения – не только свои, но и других ученых того времени.
Позже Александр Сергеевич Пушкин подчеркнул необычайное разнообразие трудов Ломоносова:
«Ломоносов обнял все отрасли просвещения. Жажда науки была сильнейшей страстью сей души, исполненной страстей. Историк, ритор, механик, химик, минералог, художник и стихотворец, он все испытал и все проник».
В первый же год существования химической лаборатории Ломоносов придал своим работам сугубо практический характер. Прекрасно понимая, что в мало просвещенной, чтобы не сказать – невежественной – тогда России заслуги науки признавались лишь тогда, когда ее открытия имели непосредственное отношение к повседневной жизни, ученый стремился убедить общество в пользе, приносимой науками вообще.
Уже в январе 1749 года он приступил к опытам, «до крашения стекол надлежащим». С тех пор работы по изысканию новых, более совершенных способов приготовления красок для стекол велись непрерывно. Результаты же современники могли воочию узреть в созданных впоследствии великолепных мозаиках.
И остается только удивляться работоспособности ученого, которого постоянно отвлекали на рассмотрение и исправление различных переводов, сочинения стихотворных надписей к иллюминациям, сочинение по приказанию императрицы двух трагедий: «Тамира и Селим» и «Демофонт», довольно, кстати, бездарных.
Зато безусловно успешным было изобретение Ломоносовым новых физических инструментов и производство многочисленных физических и химических опытов, а также обучение студентов и борьба с недоброжелателями «от науки». Сам Ломоносов явно тяготел именно к физике и химии, но это не мешало ему писать и публиковать весьма смелые по тем временам научные трактаты: «Слово о происхождении света» (1756), «Слово о явлениях воздушных, от электрической силы происходящих» (1753), «Русская Грамматика» (1755) и так далее.
Объективности ради следует сказать, что заслуги Ломоносова были в какой-то мере оценены Елизаветой: он был пожалован в коллежские советники и получил дворянство. Это заткнуло рты многим недоброжелателям: императрица, как и ее великий отец, почитала людей по уму, а не по древности рода, а спорить с самодержицей, идти наперекор ее воле было чрезвычайно мало охотников. Но по-настоящему идеи и начинания Ломоносова, как естествоиспытателя, при его жизни были поняты и оценены лишь очень немногими учеными, такими, например, как известный математик Эйлер.
Не понимали и не ценили трудов Ломоносова даже его коллеги в Академии. Заговорили о «народном самородке» лишь через 90 лет после его смерти, когда пришлось вспомнить, что Ломоносов был основателем Московского университета… На сами же труды Ломоносова обратили надлежащее внимание лишь в 1900 году, когда исполнилось 150 лет со дня основания им первой русской химической лаборатории.
Что ж, прав был поэт – «большое видится на расстоянии». Об этом можно только пожалеть, так как работы Ломоносова за первые 10 лет академической службы были действительно необычайно глубоки и серьезны. Со всею очевидностью это обнаружилось лишь в самое последнее время, благодаря многочисленным детальным исследованиям целого ряда специалистов.
Академик Вальден, например, в «Ломоносовском Сборнике» (СПб., 1911) чтения» писал:
«Если мы сравним гигантскую программу физико-химических опытов Ломоносова с современным состоянием физической химии, то нас прямо поразит общность научного материала задуманной Ломоносовым и созданной в продолжение 150 лет физической химии… Даже новейшая область физикохимии, химия коллоидов, Ломоносова не забывается; им уже предчувствуется связь химии с электричеством… Его взгляды настолько современны, и изложение их настолько свежо, что при чтении их мы забываем, что полтораста лет разделяют нас, современных физико-химиков, от того, кто может быть назван „отцом физической химии“… Особенно нас, химиков, привлекают его взгляды на происхождение янтаря, его гипотезы образования каменного угля, смолы, асфальта и нефти… Мне кажется, Ломоносов еще до времен Лавуазье мог бы легко создать свою эпоху химии. Будь он верный и терпеливый исполнитель всех намеченных им теоретических и экспериментальных планов, он совершил бы перерождение химии не в химию конца XVIII века: его новая химия явилась бы соперницею физической химии конца XIX века».
В том же сборнике профессор Меньшуткин писал:
«Наиболее удачно разработаны Ломоносовым два основных вопроса физики: о сущности тепла и о газообразном состоянии тел. Согласно его механической теории теплоты, последняя есть внутреннее невидимое движение тел, именно движение составляющих их частичек; при помощи ее Ломоносов удовлетворительно объяснил все явления, связанные с теплотой, и совершенно отвергал существование тепловой материи или теплотвора, который признавался всеми учеными до 60-х годов XIX века. Лишь через 110—120 лет после Ломоносова начинает распространяться ныне общепринятое воззрение на теплоту как на движение частиц тепла. Ломоносов интересовался не только грозами, но и метеорологией в ее целом, вполне сознавал всю важность предсказания погоды и стремился устроить метеорологические станции, пытался при помощи самопишущих инструментов исследовать верхние слои атмосферы: эти мысли были осуществлены только в самом конце XIX столетия. В последние годы жизни он отдается исследованию силы тяжести при помощи маятников; пишет большое руководство ученого мореплавания с многочисленными новыми приборами; составляет диссертацию о ледяных горах, где проходит к совершенно верному выводу, что эти горы могут образоваться только у берегов морей из пресной воды; снаряжает морскую экспедицию для изучения северных морей. Наконец, он делает замечательное открытие даже в астрономии: при прохождении планеты Венеры через солнечный диск в 1761 г. Ломоносов увидел то, чего не заметили десятки астрономов, наблюдавших это явление, а именно, что планета Венера окружена большой атмосферой. И во всех этих работах мы видим, как и в более ранних, богатство новых идей и взгляды, зачастую приближающиеся к теперешним».