История России в современной зарубежной науке, часть 1

Процесс глубоких изменений в зарубежном россиеведении, начавшийся в 1990-е годы, продолжается и в настоящее время. Этот процесс – результат воздействия двух факторов: «внешнего» и «внутреннего». «Внешний» – неожиданный для многих распад СССР и появление новой России – вызвал взрыв интереса к ее истории, стремление переосмыслить ее прошлое, чтобы лучше понять настоящее, «заглянуть за горизонт», в будущее. Предпосылки для реализации такого стремления имелись. Идеологические барьеры пали. Зарубежные ученые впервые получили беспрепятственный доступ в центральные и местные архивы России и возможность свободного общения с российскими коллегами. Два десятилетия «досягаемости» архивохранилищ не пропали даром: стало своего рода «правилом хорошего тона» строить исследования на фундаментальной основе первоисточников.

Неослабное внимание к «фактуре» способствовало необычайному расширению тематики работ, благотворно сказалось на их качестве, сообщив им большую глубину анализа, обоснованности аргументов и выводов. Этот эффект умножают творческое общение и сотрудничество отечественных и зарубежных историков, проявляющееся во все возрастающем участии в совместных конференциях, публикациях, чтении лекций и т.п.

На зарубежные исследования, помимо последствий «внешнего» фактора – обвала СССР, воздействует и «внутренний» фактор, развитие собственно гуманитарных наук, их «инфильтрация» и взаимодействие. «Внешний» фактор сыграл здесь роль катализатора, ускоряющего и усиливающего действие «внутренних» перемен.

«Внутренний» фактор – новые методологические подходы в исторических исследованиях – обусловил приоритеты в выборе тематики работ и характер анализа различных аспектов минувшего. Ныне в трудах историков широко используются идеи «лингвистического поворота», постмодернизма, возможности междисциплинарных исследований и т.д. Еще недавно господствовавшее социальное направление в западной историографии отступило на второй план, дав дорогу ее другому набирающему силу направлению – «культурной истории». Авторы все более делают акцент на культурную составляющую социальных и других процессов, происходивших в России. Существенно продвинулось изучение идентичностей, в том числе этнической, истории конфессий, значительное развитие получила гендерная история, на новый уровень вышло исследование политической и социальной истории, экономики, предпринимательства, нетривиальные суждения высказываются в ходе дискуссий о модернизации страны. Особое место уделено лингвистике, влиянию языковых процессов на сознание современников и на ход событий. Несмотря на то, что во многих работах подчеркивается уникальность российской истории, она все чаще рассматривается в европейском и мировом контексте. В литературе отмечены успехи и самой российской исторической науки, уходящей от штампов советского времени.

В целом зарубежное россиеведение – это бурно развивающаяся область науки, в которой предпринимаются серьезные попытки переосмысления российской истории. Уже появились монументальные труды, в которых прошлое страны – от истоков и до настоящего времени освещается во многом иначе, чем прежде. Яркий тому пример – трехтомная «Кембриджская история России» (Сambridge, 2006).

Цель настоящего сборника показать это, представив читателям обзоры и рефераты новейших зарубежных исследований. Рассматривается преимущественно англо-американская литература как «флагман» в изучении истории России.

Сборник построен по хронологически-тематическому принципу. Он открывается обзором новых интерпретаций российской истории по многим ее проблемам в широком временном диапазоне – от Киевской Руси до революций 1917 г.

Далее в сборнике – реферат книги С. Франклина и Дж. Шепарда, ведущих западных специалистов по раннему периоду истории России, ответы которых на трудные вопросы, связанные с историей возникновения Руси, весьма востребованы в науке.

Обзор литературы об Иване Грозном, Петре Великом и Екатерине Великой отражает резко возросшее в последние годы внимание иностранных ученых к личностям и деятельности этих выдающихся персонажей отечественной истории и современные западные представления об их роли в судьбе России.

Следующий обзор – о модернизации в России, ее теории и практике, теме, не теряющей своей актуальности. В работах 1990–2000-х годов многое корректируется и дополняется свежими идеями ученых.

Завершают сборник обзор и реферат, в которых показано, что история российского крестьянства – объект традиционно пристального внимания исследователей – обогащается новым видением многих ее аспектов.

Авторам сборника хотелось бы надеяться, что научная информация, которая содержится в нем, окажется полезной для специалистов и всех, кто интересуется российской историей и ее изучением за рубежом.

В.М. ШевыринВ.М. Шевырин

Пусть не покажется читателю название этой работы настолько претенциозным или смелым, что он задался бы вопросом: так ли уж фронтально пересматривается в зарубежном россиеведении отечественная история? Да, так оно и есть: пересматривается беспрецедентно и об этом «открытым текстом» заявляют сами исследователи, подчеркивая необходимость «полной переоценки современной российской истории» (194, с. 203; 186, с. 6). И не только заявляют – слова «переосмыслить», «переосмысление» выносятся в названия немалого числа книг и статей (184, 185, 186, 187, 188 и др.). Но ограничиться констатацией этих фактов было бы чрезмерным сужением того громадного историографического поля, на котором идет пересмотр, переоценка прежних идей и представлений, господствовавших в научной литературе, во многих сборниках статей и монографиях. И становится совершенно очевидным, что это явление не какое-то легкое дуновение историографической моды, вызывающей эфемерную рябь на поверхности океана зарубежных исследований, но могучий «вал», порожденный глубинными, поистине «тектоническими» процессами, происходящими в науке.

Из многочисленных публикаций со всей определенностью следует тот факт, что «механизм» этих процессов «запустили» два сильнейших импульса. Первый – обвал СССР, сорвавший идеологические «заглушки», широко распахнувший двери архивов и убравший препоны к сотрудничеству российских и зарубежных ученых (126, 194, 237 и др.). И второй импульс, начавшийся ранее обвала, но мощно сдетонировавший от него, породил разительные метаморфозы в методологии истории. Результаты двух импульсов – качественное изменение историографических исследований.

1991 г. вызвал у исторического сообщества на Западе настоящую эйфорию, взрыв энтузиазма – «тоталитарная империя» рухнула, «кончина марксизма-ленинизма» стала явью, и им казалось, что новая Россия будет быстро интегрироваться в мировую рыночную систему, станет твердой приверженицей принципов и идеалов западной демократии и расстанется, наконец, со своими многовековыми претензиями на некий особый путь развития, с имперскими и мессианскими амбициями (103).

Историческое сообщество на Западе рукоплескало незабываемому 1991-му, который, как писала Г. Янг (ун-т Вашингтона), «мы так чтим». И это сообщество в большинстве своем пустилось пересматривать историю России, чтобы понять прошлое и в свете его увидеть настоящее и то, что «день грядущий нам готовит» (256, с. 95).

Г. Янг – историк советского периода, ее «епархия» начинается там, где кончается хронология нашего сборника. Интереснее поэтому свидетельство специалиста по истории именно дореволюционной России. Один из авторов и редактор первого тома «Кембриджской истории России» проф. М. Перри (Бирмингемский ун-т) авторитетно свидетельствует, что на развитие зарубежной историографии, «в том числе и допетровской России, самое серьезное влияние произвел обвал Советского Союза, знаменовавший конец марксистских подходов к изучению истории» (225, с. 11).

Новые подходы и западных, и российских специалистов к изучению истории настолько сблизили позиции ученых, что, полагает М. Перри, «с 1990-х годов можно даже говорить об определенной степени конвергенции между российской и западной историографией допетровского времени» (225, с. 12). И не только того времени – это свойственно и исследованиям истории России в целом. Произошел, по сути, известный «разрыв» между «старой» и постсоветской историографией. Потому-то, можно сказать, и взорвалась пространной статьей, опубликованной в первом номере «The Russian review» за 2007 г., Г. Янг, призвавшая «не фетишизировать» крах 1991 г., не приписывать его воздействию на этот разрыв – на пересмотр российской истории, исключительного, монопольного значения. По ее словам, многие утверждали, что советский крах был «решающим фактором» для изменения тематики исследований, выработки «новых теорий и концепций» (256, с. 95). И Янг увещевает своих коллег освободиться от этого наваждения, объективно оценить процессы, происходящие в современной западной историографии. Считая, что причины фетишизма, в большой мере, в своеобразном опьянении от свободы пользования российскими архивами, «золотого дна» для исследований, по определению ученых, она убеждает их: не все двери архивов открыты, и не все, найденное в них, может кардинальным образом изменить уже сложившиеся концепции.