История России XX век. Эпоха сталинизма (1923–1953). Том II
Шрифт:
Вторая половина 1940-х гг. стала временем увеличения в дальнем Зарубежье числа приходов Московской Патриархии, когда к созданному в 1933 г. под управлением митрополита Вениамина (Федченкова) Северо-Американскому Экзархату в 1946 г. прибавился Западно-Европейский Экзархат Московского Патриархата, возглавлявшийся митрополитом Серафимом (Лукьяновым). В то же время образованный в Северо-Восточном Китае в 1946 г. под руководством митрополита Нестора (Анисимова) Восточный Экзархат прекратил своё существование под давлением коммунистических властей Китая в 1955 г. Однако значение приходов Московской Патриархии в церковной жизни Русского Зарубежья в это время ещё не могло проявиться ощутимым образом.
М.В. Шкаровский. История русской церковной эмиграции. СПб.: Алетейя, 2009.
4.3.21. Антикоммунистические
Среди беженцев в Европе в первые же месяцы холодной войны началось политическое оживление. Отпала опасность репатриации, и отношения между Западом и СССР обострились так, что сделали антикоммунистический опыт эмигрантов востребованным. Но политическая деятельность русской эмиграции в этот период стала полной противоположностью богатой, многообразной и ценной для всего мира культуре Русского Зарубежья. Она вызывала разочарование и в самой русской среде и в большинстве стран, приютивших изгнанников.
Вторая мировая война внесла глубокие изменения в облик и состав российской эмиграции. Большинство довоенных политических организаций просто исчезли или численно сократились до микроскопических размеров. Прекратил существовать как всезарубежное объединение РОВС. В целом сохранились отдельные монархические группы и осколки былого левого лагеря вокруг «Социалистического Вестника» и Лиги борьбы за народную свободу. Но, самое главное – изменился духовно-политический строй эмиграции.
Вторая волна принесла не только опыт «подсоветской» жизни, энергию борьбы и молодость – она принесла с собой в Зарубежье и те глубокие болезни, которыми коммунизм и террор заразили русское общество на родине. Души новых изгнанников были искажены многими недугами. Первым из них был дух идеологизма. Всесильность коммунистов в СССР на уровне подсознания убеждала, что идеологию можно победить только идеологией. То, что для самих большевиков коммунистическая доктрина давным-давно перестала быть непререкаемым догматом, а превратилась в оружие пропаганды, в средство для удержания власти «любой ценой», понимали плохо. Эмигранты неустанно разрабатывали антикоммунистические теории, но вокруг каждой из этих теорий складывался только небольшой круг единомышленников, непримиримых не только к большевизму, но и к сторонникам иных антибольшевицких идеологий. Смещение буквально на несколько градусов на политической шкале делало русских людей не только разными сторонами политической дискуссии, но и личными врагами.
В этом состоял второй советский недуг – нетерпимость к инакомыслию. Тоталитарный строй сознания, закрытость к относительной правоте иного мнения, трезвость в отношении ограниченности твоих собственных убеждений – все эти непременные условия здорового человеческого сотрудничества были развеяны ветром большевизма в душах подсоветских людей. Оставались жесткость и нетерпимость.
Эта жесткость и нетерпимость проистекала из третьего недуга – потери веры и здоровой религиозной интуиции. Изгнанники второй волны совершенно не были богоборцами, многие из них на умозрительном уровне соглашались с необходимостью и полезностью присутствия веры в жизни, но сами утратили церковность, христианское сознание. Даже в тех случаях, когда вера сохранялась или возвращалась, она возвращалась на уровне православно-русского (для русских людей) церковного обряда, принадлежности «своей» общине. Глубокой умной веры, нравственной христианской рефлексии, характерной для большинства общественных деятелей первой волны – Струве, Бердяева, Лосского, Левицкого, – в них не было. Их советское образование и жизнь были внецерковными и уж, тем более, – вне богословскими.
Отсюда вытекал следующий недуг – уникальность, бесценность человеческой личности, не сводимой ни к каким земным корпорациям – класса, нации и т. п. – многими эмигрантами второй волны плохо сознавалась. Большевицкий классовый подход, равно как и европейский национализм, отравили их духом главенства общих интересов над частными, представлением о человеке, как о средстве для реализации политической доктрины, а не о доктрине, как средстве для освобождения человека. В пределе целью виделось не столько общество свободных людей, сколько общество, «правильно» организованное на основании той или иной идеи – социалистической, имперской, монархической у русских, националистической – у иных народов России. Мертвящий дух большевицкого тоталитаризма очень ощущался в этом подсознательном подходе к человеку как к средству для обретения «светлого будущего»
Столь понятная для англосаксонского общества мысль, что в случае угрозы свободе и достоинству человека все люди должны объединить свои усилия в защите своей и своего ближнего свободы и достоинство, права на разномыслие и, уже восстановив свободу, позволить себе роскошь идейной борьбы друг с другом, – эта мысль русскими эмигрантами второй волны вовсе не принималась. В СССР было иначе. Там боролись за «чистоту рядов» против любых уклонов. Так же надо было действовать и в борьбе против СССР – за Россию, были убеждены многие.
Наконец, и чисто политический контекст послевоенного мира был против политической русской эмиграции, хотя объективно холодная война давала русским антикоммунистам сильнейшего и заинтересованного в них союзника – западные демократии, США, НАТО. Но вся беда была в том, что большая часть политически активной эмиграции и первой и второй волны в послевоенной Европе была замарана сотрудничеством (коллаборационизмом) с нацистско-фашистскими режимами. Если коммунистический СССР отличался от нацистской Германии не более, чем южный полюс разнится от северного (слова Черчилля), то англосаксонские демократии отличались от тоталитарной Германии действительно кардинально. «Сессии парламента не менее сильное оружие в войне с нацизмом, – повторял Черчилль, – чем флот и «спитфайеры»». В демократической Европе победившей антигитлеровской коалиции, заплатившей за победу миллионами жизней и безмерными страданиями сотен миллионов людей, вчерашние пособники тоталитарного агрессора не просто выносились на периферию общественной жизни – они преследовались и по закону и даже без закона. В одной Италии в 1944–1946 гг. антифашисты безнаказанно убили несколько десятков тысяч своих политических противников, прибегая к простому самосуду (позднее об этих постыдных бессудных расправах предпочитали не вспоминать). Дух послевоенной Европы, США, британских доминионов был враждебен вчерашним власовцам и прочим хиви, а сами власовцы вовсе не стыдились своего выбора, не раскаивались в нём, хотя в глубине души и понимали, что их нравственный выбор был далеко не безупречен. Это понимание уязвимости собственного выбора и слабости своего положения в победившем нацизм мире ожесточало беженцев и против приютивших их стран, и в отношениях друг с другом.
Политическая карта эмигрантских группировок послевоенной Европы была очень пестрой. Появились десятки, часто карликовых, партий и объединений. Все они, как правило, находились в состоянии беспрерывной конфронтации между собой. Например, в одном лагере Парш насчитывалось среди ди-пи шесть политических партий: монархисты, солидаристы (НТС), власовцы, казаки, демократы и социалисты.
После 10 лет подпольного существования в Германии, в 1948 г. публично заявил о себе НТС (половина членов его Совета были недавними узниками нацистских концлагерей). Появилось пять конкурирующих одно с другим власовских объединений. Долговечным оказался только молодежный «Союз борьбы за освобождение народов России (СБОНР)», ставший в политическом спектре левее НТС. Союз отмежевался от Белого движения, называя себя преемником «кронштадтцев», и сблизился с социалистами старой эмиграции. Позднее СБОНР обосновался в Канаде.
Оживилось и правое крыло. Автор популярной книги «Дроздовцы в огне» генерал Туркул создал «Комитет Объединенных Власовцев», не скрывавший своих симпатий к монархизму. Появился также «Союз Андреевского Флага», задуманный генералом Глазенапом как «военная организация, отрицающая февральские завоевания» и рассчитывавшая на поддержку бывших немецких военных кругов. Это оказалось иллюзией, и САФ распался в начале 50-х гг. Молодой монархист первой эмиграции и власовец Арцюк создал и возглавил Российское Общенациональное Народно-Державное Движение (РОНДД). Принципиально отвергая Пражский манифест как «февральский», движение понадеялось на опору правых национальных сил в России и в Германии. Его политическая агрессивность вносила смуту в ряды эмиграции. В 1949 г. был проведен в Мюнхене монархический съезд с делегатами из 12 стран. Съезд провозгласил проживавшего в Мадриде Великого князя Владимира Кирилловича претендентом на престол. Его «программа» сводилась, в частности, к осуждению выдач власовцев и к призывам не смешивать СССР и Россию.
Год 1948 был отмечен и громким процессом Виктора Кравченко, который ушел в 1944 г. из советского посольства в Оттаве, долго скрывался от выдачи, написал книгу «Я избрал свободу», обличающую сталинский строй, а затем подал в суд на оклеветавший его французский коммунистический еженедельник «Леттр франсез» и выиграл дело. В его пользу свидетелями выступали многие новые эмигранты.
В Париже был создан «Союз борьбы за свободу» России под председательством историка С.П. Мельгунова (1879–1956). Позднее он руководил «Координационным центром антибольшевицкой борьбы». До своей смерти Мельгунов издавал тоненький, но ценный журнал «Свободный голос» и стал первым редактором возобновившегося литературно-общественного журнала «Возрождение». С 1947 г. стала издаваться в Париже еженедельная антибольшевицкая газета «Русская мысль» в противовес просоветским и фактически – официозу посольства СССР в Париже – «Русским новостям». В 1951 г. А.Ф. Керенский возглавил Российское народное движение.