История России. Владимирский период. Середина XII – начало XIV века
Шрифт:
Вблизи Святой Софии расположены были два монастыря, построенные тем же Ярославом-Георгием: один посвящен его ангелу, то есть Георгию, а другой – святой Ирине; полагают, что последний назван так в честь супруги великого князя. Около этих двух монастырей находились Золотые ворота, устроенные тем же Ярославом. Они представляли глубокую арку с железными, украшенными позолотою воротами; над аркой возвышалась башня с устроенным внутри ее храмом Благовещения. Овраг и вал, служившие прежде защитой старого Киева с западной стороны, все еще отделяли его от софийской части Верхнего города. Большой мост, перекинутый через этот овраг, служил главным соединением обеих частей – тот самый мост, который в 1147 году задержал Владимира Мстиславича, поскакавшего к Федорову монастырю на помощь несчастному Игорю Ольговичу. Федоров монастырь, заключавший в себе прах своего основателя Мстислава – Феодора Владимировича и двух его знаменитых сыновей, Изяслава и Ростислава, помещался тут же около моста по правую сторону; а по левую находилась площадь, называвшаяся Бабин Торжок, за которой далее красовался Десятинный храм Богородицы. Последний изяществом и богатством украшений соперничал со Святой Софией, а размерами даже превосходил ее. Он был несколько уже, но гораздо продолговатее Софийской церкви. С восточной стороны он имел три полукружия с сильно выступающим вперед средним, или главным, абсидой, которая заключала в себе алтарь; а два боковых назначались для жертвенника и дьяконика. С трех других сторон храм окружали портики, или паперти.
Внутри он также был изукрашен фресками и отчасти мозаикой. Кроме богатых мраморных саркофагов самого храмоздателя Владимира Великого и его супруги Анны, стоявших посреди храма, в притворе его находились еще гробницы Изяслава Ярославича и некоторых других князей. Площадь, лежавшая по одной стороне Десятинной церкви в северном углу Старого города, была украшена теми двумя медными статуями и четырьмя конями, которые Владимир привез из Корсуни. В противоположном, то есть южном, углу старого Киева над самым Боричевым увозом возвышалось другое сооружение Владимира Великого, храм Святого Василия, посвященный его ангелу. Этот храм основан на том холме, на котором стоял прежде идол Перуна, подле великокняжеского терема, и, очевидно, имел значение дворцовой церкви. Ярослав и его преемники распространили терем новыми постройками; он, вероятно, и был то, что в летописи называется Великим двором Ярославовым. Относительно обширности этого двора можно судить по тому, что на нем собиралось иногда целое войско, задавались пиры народу и устраивалась конская потеха, как это мы видели в истории Изяслава II. (Впрочем, тут, может быть, подразумевалась и наружная площадь перед теремом.) Кроме Федорова монастыря в старом городе помещался мужской монастырь Андреевский, основанный Всеволодом Ярославичем. Он назывался также Янчин; потому что дочь Всеволода, известная Янка, устроила при нем и женскую обитель, в которой сама была настоятельницей. В старом городе, как надо полагать, находилась и каменная церковь, основанная сыном Мономаха Мстиславом в честь Богородицы Пирогощей;
Третья, или Михайловская, часть Верхнего города, отделенная от старого Киева небольшим удольем Боричева увоза, заключала в себе монастырь, основанный Святополком-Михаилом в честь своего ангела. Главы Михайловского храма были покрыты золочеными бляхами; почему он и назывался Златоверхим. По своему архитектурному плану и трем алтарным полукружиям он подходил к Десятинному храму, а мозаичными украшениями алтаря, особенно изображением Тайной вечери, напоминал Святую Софию.
Заключая в себе самые великолепные киевские храмы, Верхний город был застроен преимущественно домами князей, бояр и дружинников. Кроме главного великокняжеского терема или Великого двора Ярославова, было много других теремов, где проживали младшие князья или княжие вдовы. Летопись называет по именам некоторые дворы, каковы бояр: Коснячка, Чудина, Воротислава, Борислава, Путяты, Гордяты; князей: Глеба, Мстислава, Василька и других. Между тем Нижний город, или Подол, по преимуществу был наполнен промышленным населением. Там находилось самое большое Торговище, или главный рынок. Подолье было укреплено деревянными стенами и тыном (стоянием). У западных его ворот, так называемых Подольских, лежало предместье, известное под именем Копырева конца, лепившееся по взгорьям ручья Глубочицы. По удолью ручья Киянки из Подолья поднимался к Верхнему Киеву (через Кожемяки) увоз, более длинный и менее крутой, чем Боричев. В Копыреве конце находился монастырь Святого Симеона, принадлежавший роду черниговских Ольговичей; так как он был основан их родоначальником, Святославом Ярославичем, когда последний занимал великокняжеский стол. Другой монастырь, принадлежавший тому же роду, Кирилловский, помещался далее за Подолом по дороге в Вышгород на лесистом взгорье, которое называлось Дорогожичи. Монастырь этот был основан Всеволодом Ольговичем, также во время его киевского княжения. Неподалеку от Кириллова монастыря находился и загородный терем Ольговичей, известный в летописи под именем Нового двора. Мы видели, что Святослав Всеволодович в 1194 году скончался на этом Новом дворе и был погребен в «отней» Кирилловой обители. Судя по этим сооружениям, Ольговичи тяготели более к Нижнему городу, чем к Верхнему.
Древнерусские князья любили строиться и воздвигали не одни храмы, но и терема, как городские, так и загородные. Вокруг Киева было несколько дворов, где князья проживали преимущественно в летнее время. Тут было привольнее посреди разных хозяйственных занятий; а лесистые окрестности представляли им все удобства предаваться своей любимой забаве, то есть охоте. Главный двор великокняжеский находился подле сельца Берестова, посреди густого бора, на Угорской возвышенности; почему и носил также название двора Угорского или Подугорского. Он был любимым местопребыванием еще Владимира Великого и его сына Ярослава. Известно, что любимец последнего, священник берестовской церкви Святых Апостолов Иларион, первый из русских людей был возведен в сан киевского митрополита. Несколько позднее встречаем здесь подле княжего терема небольшой каменный храм Спаса Преображения. Владимир Мономах также любил проживать на Берестове; сюда собрал он для совета своих тысяцких, когда дополнил Русскую Правду уставом о резах, или процентах. Тут же в Спасо-Преображенском храме погребены Юрий Долгорукий и сын его Глеб, оба княжившие в Киеве. В тесном соседстве с Берестовом устроилась знаменитая Печерская обитель с ее изящным Успенским храмом и с ближним женским монастырем Святого Николая, в котором, по преданию, постриглась мать святого Феодосия. В то время как у Ольговичей был свой собственный загородный двор за Подолом подле Кириллова монастыря, у Мономаховичей был свой особый родовой терем с монастырем на холме Выдубецком, то есть совершенно в противоположной стороне от города. Этот терем, носивший название Красного двора, принадлежал родоначальнику Мономаховичей, Всеволоду Ярославичу, которым был основан и смежный Выдубецкий монастырь Святого Михаила. Известно, что при Мономахе здесь был игуменом Сильвестр, сочинитель первой русской летописи, или так называемой «Повести временных лет». Из Мономаховых потомков в особенности благодетельствовал Выдубецкому монастырю Рюрик Ростиславич. Михайловская церковь этого монастыря сооружена над самым береговым обрывом. Днепровские волны постоянно подмывали берег, и алтарная часть церкви грозила обрушиться вместе с нетвердой почвой. Рюрик, будучи великим князем Киевским, не пожалел издержек, чтобы укрепить каменной стеной обрыв, на котором стоял храм, и поручил это дело славному в его время русскому зодчему Петру Милонегу. Сооружение начато в июне 1199 года, а окончено в сентябре следующего года. Оно было отпраздновано как важное событие. Рюрик с женой, сыновьями Ростиславом и Владимиром, снохою Верхуславой и дочерью Предславой прибыл в монастырь и после благодарственного молебна задал пир игумену Моисею со всей братией; причем щедро оделил всех подарками. Летописец – один из продолжателей Сильвестра – до небес превозносил Рюрика по этому случаю.
Красный двор служил любимым пребыванием Юрия Долгорукого. Но у него был еще другой загородный двор, за Днепром, прозванный Раем. Надобно полагать, что последний находился там же, где лежал заднепровский городок Юрия, иначе называвшийся Песочным. Днепр в среднем своем течении сопровождается множеством отделяющихся от него рукавов и озер; поэтому обилует островами и заливными лугами. Особенно таков он под Киевом. Здесь левый берег представляет широкую низменную полосу, которая покрыта целою сетью рукавов, озер и протоков. Главный рукав носит название Черторыя. Вешняя вода покрывала острова и соседние низменности; а после себя оставляла заливы и озера (например, Долобское). Эта водная Днепровская сеть, умноженная еще рукавами Десны, делала неудобною переправу через Днепр под самым городом; главная переправа совершалась или под Вышгородом, то есть выше устья Десны, или ниже устья Черторыя насупротив Неводницкой пристани, то есть под Выдубецким монастырем. Здесь-то около последнего устья, вероятно, и лежал Песочный городок с княжим теремом, или Раем, на отлогом песчаном возвышении, на краю обширного соснового бора.
Главная киевская пристань находилась на устье Почайны, на Подоле. Здесь, конечно, была самая оживленная часть города, особенно весною в полую воду, когда сверху приплывали суда, нагруженные товарами варяжскими, а также сырыми произведениями Северной и Средней России, преимущественно мехами; а снизу приспевали «гречники», то есть русские караваны с дорогими тканями, изящными металлическими изделиями, южными плодами, винами и другими греческими товарами. Надобно полагать, что кроме разного рода греческих мастеров в Киеве проживали и византийские торговцы. Латинские гости, то есть купцы из варягов и немцев (а также западных славян), имели здесь не только свои особые дворы и лавки, но и собственные каменные храмы. Были тут и восточные торговцы, именно мусульмане из Камской Болгарии и евреи из Хазарии. Может быть, от последних торговцев или от хазарских пленников, здесь поселенных, один угол Подола носил название Козаре. Вместе с гречниками в Киев проникали и купцы итальянские, именно генуэзцы (фрягове) и венециане (венедици), которые во время крестовых походов захватили в свои руки значительную часть восточной торговли. На Подоле всегда можно было найти и русских гостей из Чернигова, Смоленска, Суздаля, Галича и прочих; но первое место между ними, конечно, занимали деятельные, предприимчивые новгородцы. Купцы иноземные и иногородние вели торговлю по преимуществу оптовую, то есть имели дела с местными киевскими торговцами.
О многочисленности населения древнерусской столицы можно судить по следующим известиям. Еще в начале XI века Дитмар, епископ Мерзебургский, заметил в своей хронике, что в Киеве более четырехсот церквей и восемь торжищ, а жителей несметное множество. Положим, он сильно преувеличил число церквей; однако во время огромного пожара 1124 года, испепелившего Подол и часть Верхнего города, по словам нашей летописи, сгорело до 600 церквей. Впрочем, и это число не совсем вероятно, хотя бы сюда и были включены все малые церкви (божницы) и часовни. Замечательно еще известие летописца о море, бывшем в 1092 году. В короткое время, говорит он, гробовщики продали до 7000 гробов. Во всяком случае, мы едва ли будем далеки от истины, если предположим, что Киев в эпоху наибольшего процветания, то есть в XII веке, со своими предместьями вмещал в себя более 100 000 жителей. Как истые представители поляно-русского племени, киевляне отличались подвижным, предприимчивым и вместе промышленным духом. Но слава, приобретенная их городом, как средоточием великой страны, богатства, накопленные в нем обширной торговлей и данями с подвластных русских земель, а также постоянные распри – князей за обладание Киевом и происходившее отсюда заискивание народного расположения – не могли не внести в характер его жителей некоторых расслабляющих сторон и привычек. Своею наклонностью к веселой и роскошной жизни, своими вспышками своеволия или неуважения к власти и заметным ослаблением воинственного духа киевляне стали отчасти напоминать византийцев, которым они во многом подражали, особенно в страсти к дорогим нарядам и украшениям. Конечно, такою страстью отличалась преимущественно женская половина населения, которая красивыми нарядами старалась еще более возвысить свою природную славянскую миловидность. По словам одного польского хрониста, ничто так не пленяло иноземцев в Киеве, как его русоголовые, темнобровые женщины, блиставшие «дивною красотою лица и стана».
После столицы важнейшими киевскими городами или пригородами Киева были Вышгород, Белгород и Васильев. К северу от Киева возвышенный левый берег отступает от Днепровского русла и оставляет значительную низменную долину, отчасти поросшую лесом и кустарником, отчасти образующую заливные луга. Верстах в десяти от столицы цепь холмов снова подходит к самому Днепру, и здесь-то на высоком берегу стоял крепкий Вышгород, защищавший подступ к Киеву с северной стороны. Вышгород составлял иногда особый удел; но киевские князья отдавали его обыкновенно сыну или другому близкому родственнику. Он имел для древней России и важное религиозное значение; так как здесь стоял богатый каменный храм с мощами князей-мучеников Бориса и Глеба, куда приходили богомольцы из разных краев России.
Белгород представлял твердыню, воздвигнутую на правом берегу Ирпени на значительной крутизне, верстах в двадцати с небольшим от Киева. Он был охраною Киева с западной стороны, то есть со стороны Волыни. А Васильев был расположен на левом берегу Стугны, от Киева около сорока верст. Берег покрыт невысокими холмами; но город, судя по остаткам насыпей, был укреплен двойными или тройными валами и служил для Киева надежной защитой с южной стороны. Пространство, заключенное между этими главными пригородами и самым Киевом, кипело густым зажиточным населением. Здесь было рассеяно много сел и менее значительных городов, каковы: Звенигород (памятный ослеплением Василька Ростиславича), Здвижен, Пересечен и другие. За Стугной вдоль ее течения тянулся вал, издавна насыпанный для обороны собственно Киевской области от внезапных набегов степных варваров. Здесь начиналось так называемое Поросье, или южная половина Киевской области. За этим валом насупротив города Васильева лежало поле Перепетово, названное так по своим двум великим могильным курганам, из которых один носил имя Перепетова, а другой – Перепетовки. У конца вала за устьем Стугны стоял на берегу Днепра город Треполь. Ниже Треполя на высоком береговом холму расположен был древний Витичев, с пристанью внизу; эта пристань служила первой стоянкой торговых караванов, отправлявшихся из Киева в Грецию. В XI веке город запустел, вероятно разоренный варварами; но в 1095 году он возобновлен под именем Святополка; великий князь Святополк-Михаил перевел сюда жителей Юрьева, сожженного половцами. Под Витичевом находилась и переправа или, как тогда говорилось, брод через Днепр на Переяславскую сторону. Но главная переправа на пути из Киева в Переяславль производилась несколько ниже, около городка Заруба, расположенного напротив устья Трубежа и известного своим пещерным монастырем, из которого вышел митрополит Климент Смолятич. Подле него находился так называемый Варяжский остров. Еще ниже на Днепре, около устья Роси, стоял город Канев среди весьма холмистой местности. Это была последняя киевская крепость на правой стороне Днепра. Канев возник, по-видимому, на том же месте, где упоминается город Родня, под которым решилась борьба Ярополка с Владимиром в 980 году. Отсюда шли ряд городов и насыпные валы вверх по Роси: она после Стугны представляла вторую укрепленную киевскую линию. Замечателен в особенности так называемый Змеев вал, который, начинаясь немного выше устья Роси, идет на запад то по левой, то по правой стороне этой реки и около верхнего ее течения заворачивает на северо-запад. Из городов второй укрепленной линии наиболее замечательна Корсунь, находящаяся там, где Рось делает самый южный изгиб. Под Корсунью эта река встречает скалистые холмы, разбивается между ними на несколько рукавов и протоков и образует пенистые, живописные пороги. Далее на Роси лежали Богуслав и упомянутый выше Юрьев, хотя и сожженный половцами, но спустя несколько лет возобновленный тем же Святополком-Михаилом. Где-то около Роси на одном из ее притоков лежал и Торческ, бывший средоточием киевских торков, или черных клобуков. Довольно возвышенная плоскость, простирающаяся между Стугною и Росью, а также и к югу от последней, приблизительно до реки Тясмина, своим полустепным характером и тучными пастбищами вполне соответствовала потребностям черных клобуков, которые сохраняли еще многие привычки кочевых народов и главное богатство свое почитали в больших стадах коней, овец и рогатого скота. Они продолжали отчасти жить в открытом поле подвижными вежами, или селениями, из войлочных кибиток; но имели и становища, огороженные валами, куда собирали свои семьи и стада в военное время; в опасных же случаях укрывались под защиту русских городов Поросья. Кроме Поросья, кочевые полчища черных клобуков тянулись и на восточной стороне Днепра, то есть в украйнах Переяславской и Чернигово-Северской. Черные клобуки, очевидно, сохраняли и обычное кочевникам деление по родам, находившимся под управлением своих родовых старшин и князьков. Разнообразие имен, под которыми встречаются иногда эти служилые инородцы Древней Руси, объясняется именно их родовым делением. Кроме общего имени «черных клобуков» и племенных названий «печенеги» и «торки», встречаются еще в летописях названия «берендичи», «турпеи», «коуи», «каепичи», «бастеева чад»: это собственные имена разных родов, большею частью дававшиеся по именам их ханов; впрочем, под словом «берендичи» или «берендеи» разумелись и вообще торки, или черные клобуки. Последнее название получили они от своего любимого головного убора, высоких бараньих шапок черного цвета. Верхи этих шапок делались иногда из какой-либо цветной ткани и свешивались набок (как теперь у казаков). Их смуглые лица осенялись черными усами и бородою. Наиболее знатные носили широкие шелковые кафтаны персидского покроя.
Поселенные на южных пределах Руси с обязанностью быть ее передовыми конными стражами от соплеменных с ними половцев, черные клобуки естественно подвергались неотразимому влиянию русской народности и постепенному с ней слиянию. Особенно это влияние заметно в собственной Киевской Украйне, или на левом Поросье. Здесь постепенно возникают городки со смешанным населением из черных клобуков и руси. Их родовые старшины, или ханы, за военные заслуги получали иногда такие городки в свое державство, то есть пользовались известными с них поборами. Черные клобуки в большинстве еще сохраняли свое язычество; но при смешении с русью между ними стало водворяться и христианство. Скрещение руси с этими инородцами положило начало той русско-украинской народности, которая позднее является в истории под именем казаков или черкас. Последнее имя указывает еще на примесь прикавказских и таврических казар или черкесов, в разное время селившихся на русских украйнах, особенно во время угнетения их родины половцами и во время падения древнерусского Тмутараканского княжества [1] . К киевскому княжению причислялось обширное Припятское Полесье со своими неизмеримыми пущами и водными пространствами, которые представляют остатки существовавшего здесь когда-то внутреннего моря. Дремучие влажные леса, бесчисленные речки, озера и болота, песчано-глинистая почва – вот господствующие черты полесской природы. Клочки сухой, удобной для возделывания земли рассеяны здесь в виде оазисов, или островов, на которых, конечно, и сосредоточилось редкое население Полесья. Полесяне, как показывает их наречие, составляли ветвь южнорусского племени; в летописи они являются под именем древлян. Но та часть их, которая занимала область северных притоков Припяти, судя по летописи, носила название дреговичей и по языку своему представляла уже переход к северному, или кривскому, племени.
1
Для очерка Киевской области и города Киева, кроме летописных известий и личного знакомства с топографией и древностями, я имел под руками следующие пособия: Митрополита Евгения «Описание Киево-Софийского собора и Киевской иерархии». Киев, 1825. Его же «Описание Киево-Печерской лавры». К., 1826. Изданный Фундуклеем: «Обозрение Киева в отношении к древностям». К., 1848 и «Статистическое описание Киевской губернии». СПб., 1852. Пахилевича – «Сказания о населенных местностях Киевской губернии». К., 1864. Блазиуса – Reise im Europaischen Russland. Braunschweig, 1844. Петцольда – Reise im westlichen und sudlichen europaischen Russland. Leipzig. 1864. Гакстгаузена – Studien uber die Zustande Russlands. Hannover – Berlin, 1847–1852. Беляева – «О географических сведениях в древней России» (Зап. Географич. об-ва. Кн. VI. 1852). Погодина – «Исследования, замечания и лекции». Т. III. Глава 3. Н. Барсова – «Материалы для историко-географического словаря России». Вильна, 1865. Кандидатское сочинение Н. Линниченка «Вече в Киевской области». К., 1881. Обстоятельное сочинение М. Грушевского «Очерки истории Киевской земли». К., 1891. Самым богатым пособием для знакомства собственно с древним городом Киевом и его древностями, а также и с самою литературою этого предмета служит обширный и добросовестный труд Н. Закревского «Описание Киева». М., 1868, два тома, с атласом, издание Московского археологического общества. Затем следует весьма полезное издание Киевской комиссии для разбора древних актов – «Сборник материалов для исторической топографии Киева и его окрестностей». К., 1874 (под редакцией профессоров Антоновича и Терновского). Хорошим дополнением к этим изданиям являются исследования софийского протоиерея Лебединцева «О Св. Софии Киевской» и профессора Лашкарева «Киевская архитектура X–XII вв.» (см. Труды Третьего археологического съезда. К., 1878), «Развалины церкви Св. Симеона и Копырев Конец» – также Лашкарева (Труды Киевской духовной академии за 1879 г.). Профессоров Айналова и Редина «Киево-Софийский собор». Исследование древней мозаичной и фресковой живописи. СПб., 1889. Заметка проф. Кондакова «О фресках лестницы в Софийском соборе» (Зап. Археол. об-ва. Т. III. СПб., 1888). Заметка гр. Бобринского об одной из сих фресок (Ibid. IV. 1889). Того же Лебединцева «Возобновление Киево-Софийского собора в 1843–1853 гг.». К., 1879. «Древнейшая в России церковь Спас на Берестове» – Сементовского. К., 1877. Кроме того, упомяну «Киевские мозаики» – Крыжановского (в Записках Археологич. об-ва. Т. VIII. СПб., 1856). Проф. Прахова «Открытие фресок Киево-Кирилловской церкви» (СПб., 1883). Его же «Киевские памятники византийско-русского искусства» (Древности Моск. археол. об-ва. Т. XI. 1889). Н. В. Покровского «Древнейшие стенописи в России» (Труды VII Археологич. съезда. М., 1890) и «Очерки памятников православной иконографии». СПб., 1883. Не привожу многих других относящихся к Киеву и его древностям описаний, объяснений, заметок и т. п., принадлежащих, например, Берлинскому, Сементовскому, Муравьеву, особенно Максимовичу (см. 2-й том его сочинений. К., 1877). Что касается до писателей иностранных, польских и малорусских, преимущественно таких, которые были очевидцами многих уже исчезнувших теперь остатков древнего Киева, то все существенное извлечено из них в упомянутом «Сборнике материалов» (Ляссота, Сильвестр Коссов, Кальнофойский, Павел Алепский и другие). Наконец, заслуживает особого внимания труд гр. Толстого и проф. Кондакова «Русские древности в памятниках искусства». Вып. IV. СПб., 1891 (Древности Крыма, Кавказа и Киева). См. также «Археологический атлас» ко 2-й половине I тома «Истории Русской церкви» проф. Голубинского (Чт. Об-ва ист. и древн. 1906. Кн. 2). Хойновского «Раскопки великокняжеского двора». Киев, 1893. Проф. Антоновича «Археологич. находки и раскопки в Киеве и Киев. губ. в 1876 г.» (Чт. Об-ва Нестора лет. Кн. I). Его же «Археологическая карта Киевской губ.» (в изд. Моск. археол. об-ва, 1895). Разные заметки его и других ученых в «Чтениях Об-ва Нестора летописца», каковы: помянутый протоиерей Лебединцев, Воронов, профессора Лашкарев, Котляревский, Дашкевич, Завитневич, Малышевский, Соболевский и некоторые др. Между прочим, см. Малышевского о евреях в Киеве в X–XII вв. Кн. 2. В книге 6 чтений, 1892, приведены невероятные объяснения достоуважаемого проф. Соболевского: «немцы» от «немой», «чудь» от «чужой», Олег и Ольга от скандинав. Helgi, а также отождествление обезов нашей летописи с грузинами. Ссылка на Плано Карпини (Obesi; sive Georgiani) будто бы «решает вопрос об обезах». Нисколько Карпини тут не авторитет: о кавказских и закавказских народах он не имел точных сведений и смешивал их. Русская летопись знала их лучше. Абазги византийских известий и суть обезы наших летописей или, по позднейшей терминологии, абхазы. В той же книге «Чтений» находим такое же крайне гадательное объяснение имени русь профессором Завитневичем: будто бы оно было дано греками, и от них уже усвоено себе русскими. О том см. в моих «Разысканиях». Правдоподобные объяснения имени народа русь от такого же названия в древности р. Волги у проф. Кнауэра (Труды XI Археологич. съезда в Киеве. М., 1901). Первоначальное Киевское поселение было внизу на Подоле и имело торговый характер. Проф. Антонович возводит его к IV в. См. его заметку о Киевском кладе с римскими монетами III и IV ст. (Древности Моск. археол. об-ва. Т. VII. 1878).
Считаю необходимым присоединить следующее замечание относительно урочища или местности, известной в летописи под именем Угорского. Шлецер в своем Несторе (II. С. 236 перевода Языкова) производил это название от горы, то есть объяснял его угорьем. Закревский такое объяснение называет странным (с. 191) и стоит за обычное производство от народа Угры. Это словопроизводство основано на словах русской летописи под 986 г.: «Идоша угри мимо Киев горою, еже ся зовет ныне Угорское, и пришедше к Днепру, сташа вежами». Но такое известие не выдерживает ни малейшей критики. С ним обыкновенно связывается представление о каком-то переходе угров из их родины от Уральских степей на Дунай. Представление совершенно ложное. Во-первых, угры, по византийским известиям, находились в Южной России и около Дуная еще в первой половине IX в. и уже прежде 898 г. разрушили Великоморавскую державу в союзе с немцами. А во-вторых, ни в каком случае им не лежал путь от Уральских степей к Дунаю по правому, нагорному и лесистому берегу Днепра мимо Киева. Невозможно также представить себе (как это делали) и переправу кочевой орды с левого берега на правый под Угорским и стоянку вежами на этом обрыве, покрытом тогда дебрями, притом переправу через упомянутую сеть днепровских рукавов, протоков, заливов и болот и стоянку дикой степной орды почти в самой столице сильного Русского княжества! Нет сведения, что летописное известие об этой стоянке было плодом местного домысла, пытавшегося объяснить название Угорское, которое невольно напоминало народ угров. Здесь в летописи все та же попытка осмыслить местные топографические названия, какую мы видим в легендах о Кие, Щеке, Хориве, Лыбеди, Аскольдовой и Дировой могиле. Между тем и доселе в Северной России слово «угор» значит крутой, землистый берег реки (Очерки русской исторической географии Барсова. Примеч. 33).
Сюда же относится вопрос о месте княжего загородного дворца Угорского. Например, летопись говорит, что в 1151 г., когда Изяслав II призвал на великое княжение дядю Вячеслава, то дядя поместился на Великом дворе Ярослава, а племянник – «под Угорским». Этот угорский дворец не знали куда отнести и связывали его с местом Аскольдовой могилы (Закрев. С. 197). Но невозможно предположить, чтобы княжеский загородный двор, для которого требовался порядочный простор, лепился где-нибудь на уступе горы или внизу у подошвы этой горы, спускающейся почти в самую реку. Мы думаем, что Угорским двором назывался в XII в. не что иное, как княжий двор на Берестове, расположенный на Угорье. Этот дворец по своему значению, очевидно, занимал первое место между княжескими загородными теремами и вообще второе место после Великого двора Ярославова в Киеве. В летописи еще упоминаются однажды ворота Угорские (1151). Возможно, что названный двор входил в черту какого-либо внешнего вала, примыкавшего к укреплениям города. Вот место летописи: «А Коуеве и Торчи и Печенези туда сташа от Золотых ворот по тем огородом до Лядьских ворот, а оттоле они и до Клова и до Берестоваго и до Угорьских ворот и до Днепра». Берестово упоминается здесь по соседству с Угорскими воротами; что ясно может указывать на тождество двора Угорского с Берестовским.
О красоте киевских женщин как одной из причин, по которой поляки Болеслава Смелого не желали расстаться с этим краем, говорят Длугош и Стрыйковский.
Существует список с жалованной грамоты Андрея Боголюбского Киево-Печерскому монастырю на город Василев с принадлежавшими ему владениями и угодьями; как родина святого Феодосия этот город, то есть княжие доходы с него отдаются Феодосиеву монастырю. Грамота была бы очень важна для знакомства с положением этого края в XII в., если бы она была достоверна. Но митрополит Евгений, напечатавший ее, называет ее сомнительной, и вполне справедливо. (См. его описание Киево-Печ. лавры.) Однако весьма возможно, что в основу сего велеречивого и необыкновенно щедрого позднейшего произведения легла какая-нибудь действительно древняя грамота. В ней можно отыскать следы этой древности. Между прочим она говорит о городах «Поросских», иначе «Завальских», то есть лежавших за Стугненским валом: упоминает следующие могильные курганы: Великую могилу на Белокняжеском поле, курган на Невеселовском поле, Перелетов и Перепетовку. Любопытно, что все эти четыре древних кургана сохранились до нашего времени. А последние два удержали свои древние названия и украсились народною легендою о погребенных под ними князе Перелете и его супруге Перепетихе. Курган Перепетиха подвергнут был тщательной раскопке Киевскою комиссиею для разбора древних актов; в нем под обрушившимся сводом из дубов и камней найдены остатки скелетов, глиняных сосудов, деревянных щитов с металлическими бляхами, стрел, железных ножей и топоров, ожерелья из шариков, стеклянных, костяных и цветных камушков и некоторые металлические украшения. (См. «Древности», изданные этой комиссией, СПб., 1846, с атласом.) М. Андриевского «Перепетово поле» (Киев. старина. 1882. Т. IX) и «Летописный Юрьев» (Ibid. 1883. Т. IX).
Мнения о положении Торческа весьма разнообразны. По одним, он лежал на берегу реки Торы, впадающей справа в Рось в Тарашанском уезде Киевской губернии. Этого мнения держались Карамзин (т. II, примеч. 165), Надеждин и Неволин (см. Исследования и лекции Погодина. Т. IV. С. 153). Другие указывают на село Безрадичи на левой стороне Стугны в Киевском уезде (Ревякин в «Киевских губернских ведомостях 1863. № 33 и 34). К этому мнению склоняются Пахилевич (с. 39) и Барсов (с. 200). Последнему мнению противоречит известие летописи о походе 1093 г.: князья, идя на половцев, осадивших Торческ, перешли Стугну и затем уже встретились с варварами. Следовательно, этот город лежал на правой стороне Стугны. Первое мнение имеет более вероятия; но по смыслу летописных известий о Торческе скорее можно его предположить внутри Поросья, то есть не на правом притоке Роси, а на левом (может быть, на Руте). См. также некоторые соображения Лебединцена в Чт. Нест. лет. Кн. 2. Впрочем, в Древней Руси, по-видимому, был не один город с названием Торческа, или Торцкаго. Относительно положения киевского Звенигорода также высказывались разные мнения. Наиболее вероятно предположение киевского профессора Антоновича, который указывает на городище близ села Хотова, в 15 верстах от Киева по дороге в Васильков («О местоположении древнего киевского Звенигорода» в: «Древности». Труды Моск. археологич. общ-ва. Т. IV. Вып. 1. М., 1875 и в кн. 2. Чт. Нестора лет. 1879). Его же «О городищах в западной части Киевской земли», ibid. Кн. 3. О положении Заруба и Зарубского пещерного монастыря около теперешних сел Трахтемирова, Зарубниц и деревни Монастырек см. несколько соображений и указание на остатки пещер у И. И. Срезневского в: «Сведения и заметки о малоизвестных и неизвестных памятниках». 1867; проф. Богданова «Древние киевляне по их черепам и могилам» (Издание Об-ва любителей естествознания, антропологии и этнографии. 1879).
Известия русской летописи о черных клобуках собраны в Исследованиях и лекциях Погодина. Т. V. С. 181–208; а также в статье Самчевского «Торки, берендеи и черные клобуки» (Архив Калачова. Т. I., Ч. I). Замечание о наружности их сделано на основании мадьярского писателя Эрнея, который говорит о печенегах, поселившихся в Венгрии: там они имели значение той же пограничной конницы, как и у нас. (См. «О торках, печенегах и половцах по мадьярским источникам» Куника в Ученых записках Академии наук по 1 и 3 отд. Т. III. Вып. 5.) Арабские писатели X в. также изображают печенегов (баджнаки) народом длиннобородым и усатым (Абу Дулаф в «Сказаниях мусульманских писателей о славянах и русских». Пер. А. Я. Гаркави. С. 185). По известию Константина Багрянородного (De administr. imperio), печенеги отличались от узов, или торков, более коротким и безрукавным платьем. Но когда остатки тех и других смешались вместе в Южной Руси под именем берендеев, или черных клобуков, то, конечно, с течением времени сгладились их различия в одежде. Проф. П. В. Голубовский «Печенеги, торки и половцы до нашествия татар». Киев, 1884, и его же «Половцы в Венгрии». К., 1889. Его же «Болгары и хазары» (Киев. старина. 1888. Т. X).