История России. XX век. Деградация тоталитарного государства и движение к новой России (1953—2008). Том III

Зубов Андрей Борисович

Дело в том, что полная оценка деятельности коммунистов была возможна только исходя из внесоветских юридических норм. Но для того, чтобы выйти за пределы советского закона, надо было дать правовую оценку самому октябрьскому перевороту 1917 г. в системе законов докоммунистических, как это и сделал Правительствующий Сенат России 22 ноября 1917 г. (см. 2.2.1). Для этого надо было совершить акт формального правопреемства с докоммунистической Россией. Тогда бы всё коммунистическое право предстало, как говорят юристы, «от начала порочным» – ab initio vitiosum. Именно путем правопреемства и отвержения того в праве коммунистического периода, что противоречит докоммунистическому правопорядку, пошли в той или иной форме все восточноевропейские страны, и с этого начали восстановление своей политической и правовой жизни.

Ельцин мог избрать тот же путь,

но не избрал. Он решил следовать советским законам (признав молчаливо их изначальную правомерность), что решительно сузило рамки разбирательства и сохранило под антикоммунистическим российским режимом зыбкое и ложное основание советского права. Подобный же принцип лег в основу реабилитации жертв коммунистического режима. Если кто-то был расстрелян как шпион, а на самом деле шпионом не был, а служил, скажем, Сталину не за страх, а по партийной совести, то он подлежал реабилитации («необоснованная репрессия»). Если же он действительно боролся против коммунистической власти, как боролись генерал Кутепов или вождь Тамбовского восстания – Антонов, то реабилитации не подлежал, оставался «врагом».

Ельцин, пришедший к власти на волне народного протеста против тоталитарного коммунизма, разрушать правовую основу старой власти не решился или не захотел. И новая Россия осталась в системе коммунистической государственности, продолжательницей именно СССР, со всеми его беззакониями и преступлениями против человечности.

Меры по ограничению деятельности КПСС начались еще до августа, 20 июля 1991 г., когда Ельцин указом о департизации запретил первичные ячейки компартии в учреждениях и на производстве. Указ об окончательном запрете КПСС и КП РСФСР вышел 6 ноября 1991 г., но он не распространялся на коммунистические партии под другими названиями.

КГБ, хотя и был разделен на несколько ведомств и не раз переименован (на короткое время слит с МВД), сохранил свою преемственность от Дзержинского и Андропова. Отстраивать «с чистого листа» службу безопасности демократического государства, раскрывать все архивы, имена и жертв, и доносчиков, как было сделано в послевоенной Германии, и не пытались. По существу между силовыми ведомствами и Ельциным был заключен негласный контракт: вы нас не трогайте, а мы вам будем служить. ВЧК – ОГПУ – МГБ – КГБ не был объявлен преступной организацией, как, например, гестапо. Это тоже внесло двусмысленность в антикоммунистическую позицию Ельцина.

Придя к власти на гребне августовской народной революции, Ельцин (подобно большевикам в конце 1917 – начале 1918 г.) попытался стихию общественного возмущения как можно быстрее успокоить, чтобы исключить возможность появления нового лидера, более радикального (тем более что антикоммунистическая революция далеко не была завершена), а потому и более популярного, чем он сам. Президент РСФСР предпочитал теперь общаться не с народом, а с чиновниками, «отстраивать вертикаль власти».

В сентябре-октябре 1991 г. Ельцин уделил большое внимание радикальному обновлению исполнительной власти в регионах России, назначив в них своих наместников, призванных возглавить на местах фундаментальные преобразования. В кабинет в качестве вице-премьеров вошли Геннадий Бурбулис, Александр Шохин и Егор Гайдар – тридцатипятилетний профессиональный экономист, ответственный за переход к рынку и в 1992 г. исполнявший обязанности премьер-министра.

К концу 1991 г. в России магазины были пусты, люди стояли по 3–4 часа в очередях, чтобы хоть что-то получить по государственным ценам, а по предприятиям, а порой даже и прямо на улицах европейские организации бесплатно раздавали масло, сыр и другие продукты в порядке «гуманитарной помощи» («гум-по», как тогда её называли). Между тем на руках у населения скопился избыток денег: с 1985 по 1991 г. средняя зарплата поднялась со 190 до 580 р., а производство многих товаров сократилось. Деньги, выданные населению советской властью, были в значительной мере фиктивны, поскольку купить на них было нечего. В 1990 г. Г. А. Явлинский предлагал начать массовую продажу населению государственной собственности, чтобы сперва избавиться от «денежного навеса», а потом уже отпускать цены. Но такая продажа требовала подготовки и времени, которого в конце 1991 г., казалось, уже не было. Не было, по всей видимости, и желания создавать широкий слой независимых от государства частных собственников. После некоторых колебаний Б. Н. Ельцин принял программу не Григория Явлинского, но Егора Гайдара, считавшего необходимым сначала отпустить цены, сжечь в инфляции денежные накопления населения, а затем уже проводить приватизацию, передавая крупную собственность не кому попало, а «своим людям», от которых власть не могла ждать неожиданностей.

Между тем, положение становилось критическим. К концу ноября, за 7 месяцев до нового урожая, правительство располагало примерно двухмесячным запасом зерна. Дефицит госбюджета, составлявший на заре «перестройки» около 2 % валового внутреннего продукта (ВВП), составил в последнем квартале 1991 г. 30 %. Накопленный советским правительством иностранный долг вырос с 20 млрд долл в 1985 г. до 76 млрд. долл. в 1991 г. и требовал платежей. Между тем от почти полутора тысяч тонн золотого запаса в стране осталось 290 тонн. Мировые цены на нефть упали почти наполовину по сравнению с 1985 г., и соответственно упали доходы от советского экспорта. В конце 1991 г. Внешэкономбанк прекратил какие-либо платежи за границу, кроме процентов по займам. Это стало одним из крупнейших международных финансовых скандалов. Внутреннее производство за 1991 г. упало на 11–15 %.

Выступив 28 октября 1991 г. с большой речью по программе реформ, Ельцин получил от Съезда народных депутатов РСФСР чрезвычайные полномочия и 6–8 ноября 1991 г. образовал «кабинет реформ», а затем подписал 10 указов о переходе к рыночной экономике.

С конца 1991 – середины 1992 г. были запущены три главные экономические реформы: либерализация внутренней и внешней торговли, свободное ценообразование и, чуть позднее, массовая приватизация. Последовательность реформ, предложенных Гайдаром (приватизация по порядку не первая, а третья), как и их реализация на основе «шоковой терапии», то есть в максимально краткий срок, по сути – молниеносно, вызвали серьезные возражения даже среди экономистов-рыночников. Отвечая критикам, Гайдар указывал, что у России в конкретных условиях конца 1991 г. иного выбора не существовало. Главным среди этих условий были распад властных институтов, способных хоть как-то управлять промышленностью и сельским хозяйством, и плачевное состояние экономики, приблизившейся вплотную к полной остановке хозяйственной деятельности. Реформатор был убежден, что экономику могли спасти только силы и законы рынка в их наиболее чистом виде.

В декабре началась свободная продажа валюты населению по курсу 90 советских рублей за доллар – вместо официального курса 90 копеек за доллар (то есть средняя советская зарплата стала равняться 4–6 долларам в месяц). Вышли указы о принципах приватизации и, тут следуя примеру Европы, о введении налога на добавленную стоимость. 2 января 1992 г. Ельцин подписал указ «О свободе торговли».

Люди с экономическим образованием понимали, что отпуск цен приведет к многократному удорожанию всех товаров и услуг. При этом зарплата будет расти существенно медленней, чем цены, что ввергнет большую часть населения в нищету. Но «народу» реформаторы говорили несколько иное – «все быстро стабилизируется». Восточноевропейский вариант перехода к рынку также предполагал отпуск цен «в свободное плаванье», но эта мера компенсировалась другой – в соответствии с правопреемством, признававшим действия коммунистических режимов противозаконными, гражданам возвращалась конфискованная у их отцов и дедов собственность (или в натуральном виде, например, крестьянская земля, или в форме государственных обязательств). Обретение собственности в условиях бедности, порожденной отпуском цен, стимулировало индивидуальную хозяйственную активность и сравнительно быстрое складывание широкого слоя мелких и средних собственников-хозяев, которые и должны были вытянуть народное хозяйство из упадка, а заодно и создать прочную базу гражданского общества. Человек, обладающий собственностью, обычно более ответственен в принятии политических решений – ведь от его решений зависит сохранность его богатства.

Известно, что советники Ельцина, в частности, Егор Гайдар, обсуждали возможность проведения реформ в России по восточноевропейской схеме ещё в июле 1991 г., и отвергли её: «слишком долго и сложно, а нам надо было сделать победу рынка необратимой в кратчайшие сроки, чтобы исключить коммунистический реванш», – как сказал Егор Гайдар еще в середине 1990-х гг. одному из авторов этой книги. Команда Ельцина предпочла свой путь к капитализму.

Цены в России отпустили, а о возвращении собственности никто и не заикнулся из руководителей «демократического государства». Нищета, без перспектив обретения собственности естественными и законными путями, направила силу большей части общества с политической активности на простое выживание, а меньшинства – на добывание этой ставшей «ничейной» собственности всеми правдами, а чаще – неправдами. Общество, где одни выживают, а другие безоглядно наживаются, не может быть политически бурливым. Подобно большевицкому голоду 1921–1922 гг., экономическая реформа уняла политические страсти, переключила интерес толпы с политики на «хлеб насущный» и позволила Президенту действовать без постоянной оглядки на общество.