История России. XX век. Деградация тоталитарного государства и движение к новой России (1953—2008). Том III
Шрифт:
Другим лидером, получившим к тому времени всемирную известность, стал писатель Александр Исаевич Солженицын. Еще до снятия Хрущёва началась травля писателя комсомольскими вожаками. С 1965 г. за ним начал следить КГБ, которому удалось захватить в рукописи новое произведение Солженицына – «В круге первом».
ДОКУМЕНТ
КГБ и «консультанты» из Союза писателей доносили партийному руководству, что писатель стремится доказать, что «строительство социализма – это прежде всего необузданная эксплуатация людей, система лагерей, бесправный труд заключенных… На протяжении всей книги, – сообщали они, – автор пытается проводить нить, что вся история Советского государства – это неоправданные и ненужные жертвы (Гражданская война, коллективизация,
10 марта 1967 г. Секретариат ЦК оценил деятельность Солженицына как антисоветскую. По словам Петра Ниловича Демичева, секретаря ЦК КПСС по культуре, «это свихнувшийся писатель… с ним надо вести решительную борьбу». В. В. Гришин добавил: «Он клевещет на все русское, на все наши кадры». Председатель КГБ Семичастный предложил исключить Солженицына из Союза писателей.
Перед лицом опасности Солженицын перешел в наступление. Он направил IV Съезду советских писателей открытое письмо, призывая добиваться отмены цензуры, которая десятилетиями душила русскую литературу. Письмо поддержали около ста литераторов. Одновременно Солженицын передал письмо через своих друзей-иностранцев в мировую печать. Началась неравная борьба между всесильным аппаратом и писателем.
В 1965–1967 гг. правозащитному движению сочувствовали уже десятки тысяч человек, прежде всего в Москве и Ленинграде. Илья Эренбург, Корней Чуковский, Вениамин Каверин, Белла Ахмадулина, Булат Окуджава, Давид Самойлов и др. подписали коллективное письмо, требуя освободить Синявского и Даниэля. КГБ арестовал тех, кто собирал материалы о суде и направлял их за границу, – Юрия Галанскова, Александра Гинзбурга, Веру Лашкову и Александра Добровольского. Правозащитников коммунистическая пропаганда умышленно называла нерусским словом «диссиденты».
Новые аресты вызвали еще больший поток писем поддержки арестованных. «Подписанты» были во многих институтах, университетах, учреждениях культуры России. Люди, преодолевая страх, собирали одежду и деньги женам арестованных. Некоторые историки – Рой Медведев, Александр Некрич – собирали и суммировали факты о преступной деятельности Сталина. Сопротивление «неосталинизму» также пользовалось поддержкой среди «старых большевиков» и «просвещенных» аппаратчиков в ЦК. Солженицын вспоминал: «Самиздат пошел как половодье, множились имена, новые имена в протестах, казалось – еще немножко, еще чуть-чуть – и начнем дышать».
Энергия движения питалась еще живой памятью сталинской эпохи. Политика новой власти: замалчивание, извращение, обеление недавних событий – оскорбляла эту память. Александр Твардовский в своей поэме «По праву памяти» (1966–1969 гг.) писал:
Забыть велят и просят лаской не помнить – память под печать, Чтоб ненароком той оглаской непосвященных не смущать. О матерях забыть и женах, своей не ведавших вины, О детях, с ними разлученных, и до войны, и без войны. А к слову – о непосвященных: Где взять их? Все посвящены.В салонах, в том числе и высокопоставленных, читали и стихотворение Евтушенко «Памяти Есенина», запрещенное к публикации:
Есенин, милый, изменилась Русь, И плакаться от этого – напрасно. Но говорить, что к лучшему – боюсь, А говорить, что к худшему – опасно.Евтушенко признавался, что ему «не хочется, поверь, задрав штаны, бежать вослед за этим комсомолом». В стихотворении было еще много наивной веры в «хороший ленинский социализм», но и было уже решительное утверждение неправды нынешней жизни. И слушатели соглашались с поэтом.
Томясь в забвении, бывший Первый секретарь ЦК КПСС Никита Сергеевич Хрущёв тоже стал «диссидентом». Нарушив запрет ЦК писать мемуары, он надиктовал сыну Сергею на магнитофон воспоминания. Прежде всего, говорил он сыну, «я хочу рассказать… о Сталине, о его ошибках и преступлениях. А то, я вижу, опять хотят отмыть с него кровь и возвести на пьедестал». Также, говорил он, «хочу рассказать правду о войне. Уши вянут, когда слушаешь по радио или видишь по телевизору жвачку, которой пичкают народ». В 1971 г. книга под названием «Хрущёв вспоминает» вышла в Бостоне. И хотя перед смертью Хрущёва вынудили подписать заявление, что издаваемая за границей книга – «это фальшивка», всё же сам факт написания и заграничной публикации бывшим Первым секретарем своих мемуаров – совершенно новое явление в советском обществе, свидетельствующее о его ускоряющемся разложении.
Георгий Константинович Жуков тоже написал воспоминания, которые оказались слишком «правдивыми» для новой власти. Мемуары маршала были изданы только после того, как из них была выкинута критика Сталина и сделаны многочисленные купюры в описании войны. (Рабочая запись заседаний Политбюро ЦК КПСС. 1968. Л. 92).
Но всё меньшая часть русского общества соглашается оставаться в прокрустовом ложе официальной идеологии, определяемой «мудрецами» в ЦК КПСС. Даже их собственные жены и дети часто становятся активными потребителями не санкционированной сверху культуры.
Поездки за рубеж и встречи в России с иностранными деятелями науки и культуры, обмен гастролями, как бы он ни был дозирован и как бы он ни распространялся только на избранные коллективы (Большой театр, МХАТ и др.), приезд крупнейших иностранных музыкантов, выставки, издания альбомов зарубежных художников XX в., демонстрация современных французских и итальянских фильмов, учреждение журнала «Иностранная литература» и публикация романов зарубежных писателей XX в. в толстых литературных журналах, издание однотомников и двухтомников незаурядных иностранных писателей – кумирами советской интеллигенции становятся Ремарк и Хемингуэй, – возможность включать в репертуар театров современных зарубежных драматургов – итальянца Эдуарде де Филиппо, француза Жана Поля Сартра, американца А. Миллера и др. – все это расширяло кругозор молодого и не очень молодого русского читателя и зрителя. Конечно, Запад уже перестал быть для русских людей «страной святых чудес», как для западников XIX в., но в XX в., после десятилетий разрыва с ним, Запад становился «страной чудес» в конце 1950-х и, особенно, в 1960-е гг.
Однако для становления российского самосознания куда более важную роль сыграла встреча и постепенное усвоение опытов «другой России», России эмиграции, России изгнания. Так, со второй половины 50-х гг. стал постепенно возвращаться в русскую культуру Иван Бунин. Издание однотомника его прозы, затем пятитомного собрания его сочинений, в качестве приложения к журналу «Огонек» и, наконец, девятитомное собрание сочинений (1966–1967 гг.), включившее в себя и такие произведения, как «Жизнь Арсеньева», сборник «Темные аллеи» и даже часть его публицистики, привлекло к нему внимание читателей России. С Александром Куприным, поскольку он еще при жизни вернулся в Советский Союз, было еще проще, и его творчество, разумеется, еще не в полном объеме, становится доступным российскому читателю, включая и лучшее из всего, что он написал, – полуавтобиографический роман «Юнкера». Издаются дореволюционные произведения Ивана Шмелева, проходят выставки и выпускаются буклеты таких художников, как Коровин, Бенуа, Рерих. Очереди на эти выставки выстраиваются огромные. Чтобы попасть «на Рериха» в Музее искусств народов Востока в Москве, люди стояли чуть ли не с вечера предшествующего дня. Это была колоссальная тяга к культурному и духовному обогащению опустошенного в сталинские десятилетия русского общества.