История России. XX век. Как Россия шла к ХХ веку. От начала царствования Николая II до конца Гражданской войны (1894–1922). Том I
Шрифт:
На защиту правительства выступили учащиеся юнкерских училищ, казаки и конно-горная батарея под командованием георгиевского кавалера штабс-капитана Ираклия Виссарионовича Цагурии. Штабс-капитан оказался в Петрограде случайно: он приехал в командировку с Кавказского фронта. После первых же ее залпов толпы восставших стали рассеиваться.
Свидетельство очевидца
«Для первого выстрела Цагурия, оставшись один, без солдат, заряжает сам – первым попавшимся снарядом – гранатой; он бьет на 200 шагов по кучке солдат, окруживших первое орудие. Граната метко разрывается, наносит тяжелый урон противнику, который разбегается. К Цагурии подбегают свои: подъесаул гвардейского запасного батальона Филимонов и вахмистр. Второй выстрел Цагурия посылает по пушкам Гочкиса, обстреливавшим его с северного берега Невы. Наконец, третий снаряд разорвался перед домом Кшесинской. Там уже было объявлено новое правительство при участии Ленина и Рошаля. Разрыв перед окнами показал большевикам, что мы не только существуем, но и выступаем активно». – Б. В. Никитин. Роковые годы. – С. 170.
Историческая справка
Окончивший в 1913 г. Одесский кадетский корпус, а в следующем году Михайловское артиллерийское училище, Цагурия служил в Кавказском конно-артиллерийском дивизионе. Георгиевский кавалер. С 1918 г. командир конного полка грузинской армии, полковник. Скончался в Бельгии 15 ноября 1969 г.
В этом бою отряд Цагурия потерял 6 человек убитыми и 25 ранеными. Большевики нагнали толпы солдат запасных батальонов, которые даже толком не умели заряжать винтовки. Организаторы восстания растворились в огромной толпе. После выстрелов батареи солдаты, участвовавшие в мятеже, бросились кто куда, беспорядочно стреляя в воздух, убивая и раня своих. Однако спокойствия в городе к концу 4 июля не наступило. К ночи по всему центру Петрограда раздавались выстрелы. Казаки 1-го Донского полка, потерявшие убитыми около 20 человек, небольшой отряд Цагурии и юнкера не могли навести порядок в огромном городе. Ночью начались грабежи и убийства мирных жителей. В штаб Никитина, располагавшийся в Таврическом дворце, раздавались десятки звонков с мольбами о помощи, которой он оказать не мог, вследствие отсутствия у него достаточной вооруженной силы. Так наступило утро 5 июля.
Свидетельство очевидца
«В девятом часу прискакал доблестный Цагурия, но один из всего отряда. Он поистине „дошел во что бы то ни стало“: эфес шашки отбит пулями, фуражка и одежда прострелены в нескольких местах. Настроение прекрасное, а после пулеметного огня, под которым продержался, еще повышенное. Он сразу набрасывается на первых попавшихся депутатов Совета, и мне приходится их растаскивать». – Б. В. Никитин. Роковые годы. – С. 170.
Документ
Доказательства, достаточные для того, чтобы повесить Ленина и Троцкого за государственную измену по ст. 108 Уложения об уголовных наказаниях, поступили слишком поздно – в связи с открытием архивов германского министерства иностранных дел после II Мировой войны. Своему послу в Копенгагене Германское правительство, обеспокоенное арестом большевиков, сообщало: «Подозрение, что Ленин – германский агент, было энергично опровергнуто в Швейцарии и Швеции по нашему наущению. Поэтому все следы рапортов по этому вопросу, сделанных германскими офицерами, были тоже уничтожены». 3 (16) сентября, после взятия немцами Риги, германский государственный секретарь сообщил Императору Вильгельму: «Военные операции на Восточном фронте, широко запланированные и осуществленные с большим успехом, были поддержаны интенсивной подрывной деятельностью министерства иностранных дел внутри России… Наша работа дала конкретные результаты. Большевицкое движение никогда не смогло бы достичь тех масштабов и того влияния, которое оно имеет сейчас, если бы не наша непрерывная поддержка».
См.: Z. A. B. Zeman, ed. Germany and the Revolution in Russia 1915–1918. Documents from the Archives of the German Foreign Ministry. London, 1958.
К середине дня 5 июля по всем воинским частям распространилась весть о том, что у правительства есть точные данные об измене большевиков и что Ленин – немецкий шпион. К 9 часам вечера к Таврическому дворцу прибыли солдаты ближайшей к нему воинской части – гвардейского саперного батальона. Потом с оркестром и знаменами подошли на защиту правительства части гвардейских полков – сначала Измайловского, потом Преображенского и Семеновского. «Теперь они нас перестреляют. Самый для них подходящий момент», – прошептал Ленин Троцкому и исчез из Таврического дворца. Многотысячные толпы революционных рабочих как ветром сдуло. Некоторые от ужаса вбегали в сам дворец под защиту своего Совдепа. Ночью стали прибывать вызванные с фронта боевые части, которые ненавидели отсиживавшихся в тылу запасных, и безжалостно раздавили все очаги восстания в столице. Июльский путч постыдно провалился.
В ходе мятежа погибло около 400 человек. Несколько сот зачинщиков, в том числе Троцкий, Стеклов и вожаки кронштадтских матросов, были арестованы. 10 июля Ленин, надев рыжий парик и сбрив бородку, под именем рабочего Иванова, к возмущению своих соратников, бежал в Финляндию. Редакция «Правды» была разгромлена. Самым серьезным обвинением против арестованных была оплаченная врагом деятельность по ослаблению обороноспособности страны. За это полагалась виселица. Сами большевики, понятно, отрицали эти обвинения, называя их злостной ложью. Им вторили меньшевики и эсеры. Свой брат социалист был им дорог, даже если только что пытался отнять у них власть. Они требовали, чтобы следствие по делу о предательстве большевиков было прекращено, но Керенский, вернувшись с фронта, распорядился следствие продолжать.
После подавления июльского путча множество фальшивых десятирублевок, сделанных в Германии, было найдено у арестованных солдат и матросов. Большевики обманывали вполне беззастенчиво даже тех, кого сами нанимали на «революционную службу».
Свидетельство очевидца
Молодой сотрудник Российского МИД Г. Н. Михайловский писал:
«Привыкшая к автомобильным парадам и антиправительственным демонстрациям при начале событий петроградская публика с любопытством наблюдала происходящее. Когда, однако, послышалась стрельба и улицы наполнились приехавшими кронштадтскими матросами (как раз тогда было сказано В. М. Черновым крылатое слово о „красе и гордости революции“ – кронштадтских матросах, которые оправдали это наименование в октябре 1917 г.), город вымер.
После Февральской революции не было такого положения в Петрограде. Я прошел в эти дни несколько раз весь город из неудержимого любопытства, хотя, признаюсь, несколько раз вынужден был пережидать перестрелку в первом попавшемся доме. Надо сказать, что эти столь знаменательные дни, которым предстояло стать грозным предвестником Октябрьской революции, ни в малейшей мере не походили на Февральскую революцию и даже на апрельскую попытку свержения Временного правительства, закончившуюся уходом Милюкова и первым кризисом Временного правительства. Июльские дни имели свое собственное cachet (фр. – оттенок, печать. – Отв. ред.), которое им придавали именно кронштадтские матросы, раньше не принимавшие такого участия в петроградских событиях.
Эти матросы группами и в одиночку, с ружьями наперевес, с загорелыми лицами и с лентами, перевернутыми внутрь на своих шапках, чтобы скрыть свою принадлежность к тому или иному судну, эта анонимная атака приехавших извне людей, ставшая надолго символом большевицкой революции, не имели ничего общего с февральской толпой или же с апрельскими военными демонстрациями, несшими, правда, плакаты с надписями „Долой войну“, „Долой Милюкова“, но несшими их открыто, с полковыми знаменами и в строю. Здесь же это была не демонстрация, а нападение людей, которые опасались расплаты и скрывали свои воинские звания, перевертывая ленту с обозначением своей части или своего судна, как бы стыдясь того, что делают…
Они рассыпались по всем улицам, примыкавшим к Невскому, но особенно любили перебежки по набережным, как будто близость воды придавала им бодрость. Никогда еще уверенность, что чужая рука движет этими людьми, направляет их и оплачивает, не принимала у меня такой отчетливой формы. После июльских дней всякая тень сомнения в германской завязи большевицкого движения у меня исчезла. В этих кронштадтских матросах не было ни малейшей искры энтузиазма или же того мрачного фанатизма, который заставляет человека идти на смерть за свое дело. Нет, как раз обратное – это было скорее хладнокровное и деловое исполнение определенного, заранее обдуманного другими плана, который мог и не удаться, и тогда эти анонимные наемники могли безнаказанно вернуться в свое разбойничье гнездо, не оставив даже видимых следов принадлежности к определенной воинской части. Наконец, невиданная до сих пор на петроградских улицах регулярная атака рассыпной цепью и в одиночку – все это были методы не народной революции и даже не гражданской войны, это была неприятельская вылазка, изменническое нападение внешнего врага, старавшегося врасплох овладеть городом.