История российского терроризма
Шрифт:
— Да, правда,— отвечал он,— но как вы думаете, здесь безопасно?
Он в волнении заговорил, что его многие знают, что конспиративные дела надо делать конспиративно, и в заключение предложил мне прийти к нему на квартиру. Я хотел сказать, что он выбирает самый неконспиративный способ свидания, но промолчал и согласился прийти к нему домой... Он говорил, что убийство великого князя — акт первостепенной политической важности и что несомненно можно надеяться на его помощь... Все оказалось болтовней... Я убедился, что мы должны полагаться только на свои силы...»
К покушению привлекли еще Куликовского, бывшего студента, но он вскоре сбежал. Бомбы
Поскольку как метальщик Куликовский отпал, бросать бомбу должен был Каляев. У остальных нашлись веские причины не делать этого.
С бомбой, завернутой в платок, Каляев в два часа дня был в Кремле, у памятника Александру II. Когда к крыльцу подали карету великого князя, Каляев медленно пересек площадь, обогнул дворец и мимо здания суда прошел через Никольские ворота к историческому музею, Постояв немного, он пошел обратно. Навстречу ему ехала великокняжеская карета.
«Против всех моих забот,— писал он товарищам,— я остался 4 февраля жив. Я бросал на расстоянии четырех шагов, не более, с разбега в упор, и был захвачен вихрем взрыва, видел, как разрывается карета. После того, как облако рассеялось, я оказался у остатков задних колес. Помню, на меня пахнуло дымом, сорвало шапку. Я не упал, а только отвернул лицо. Потом увидел шагах в пяти от себя, ближе к воротам, комья великокняжеской одежды и обнаженное тело... В шагах десяти за каретой лежала моя шапка, я подошел, поднял и надел. Я огляделся. Вся поддевка моя была истыкана кусками дерева, висели клочья, и вся она обгорела. С лица обильно лилась кровь, и я понял, что мне не уйти, хотя было несколько долгих мгновений, когда никого не было вокру г Я пошел,,. В это время послышалось сзади: «Держи, держи!» — и на меня чуть не наехали сыщичьи сани, и чьи-то руки овладели мной. Я не сопротивлялся. Вокруг меня засуетились городовой, околоточный и сыщик, противный... «Смотрите, нет ли револьвера? Ах, слава Богу, и как это меня не убило, ведь мы были тут же», — проговорил, дрожа, этот охранник. Я пожалел, что не могу пустить пулю в этого доблестного труса. «Чего вы держите, не убегу, я свое дело сделал»,— сказал я... «Давайте извозчика... Давайте карету!» Мы поехали через Кремль на извозчике, и я задумал кричать: «Долой проклятого царя, да здравствует свобода, долой проклятое правительство, да здравствует партия социалистов-революционеров!»
Меня привезли в городской участок. Я вошел твердыми шагами. Было страшно противно среди этих жалких трусишек... И я был дерзок, издевался над ними... Меня привезли в Якиманскую часть, в арестный дом. Я заснул крепким сном».
Из стихов Каляева:
Благодарю Тебя, Всевышний,
За то, что я недаром жил
И, как скиталец, в мире лишний,
На бездорожье не почил...
Ты знал,— не мог спокойно видеть
Я чуткой совестью моей
Насилье зло и гнет цепей,
И не любить, не ненавидеть...
В камеру к Каляеву пришла великая княгиня Елизавета Федоровна:
— Жена я его,— прошептала она, и слезы покатились из глаз. Далее Каляев так описывал их встречу.
— Княгиня, не плачьте... Это должно было случиться... Почему со мной говорят только после того, как я совершил убийство?
— Вы, должно быть, много страдали, что вы решились...— заговорила она. Каляев прервал:
— Что из того, страдал я или нет. Да, я страдал, но мои страдания я слил со страданиями миллионов людей. Слишком много вокруг нас льется крови, и у нас нет
— Да, о,чень жаль, что вы к нам не пришли и что мы не знали вас раньше...
— Но ведь вы знаете, что сделали с рабочими девятого января, когда они шли к царю? Неужели вы думали, это может пройти безнаказанно? Вы объявили войну народу, мы приняли вызов. Я отдал бы тысячу жизней, а не одну: Россия должна быть свободной!..
— Разве вы думаете, мы не желаем добра народу, мы не страдали?
— А! Теперь вы страдаете!
Елизавета Федоровна стала говорить о великом князе, каким он был добрым, хорошим человеком.
— Не будем говорить о великом князе, я не хочу с вами говорить о нем, я скажу все на суде. Вы знаете, что я совершил это вполне сознательно. Великий князь был определенный политический деятель. Он знал, чего хотел,
— Да, я не хочу вести с вами политических разговоров. Я хотела бы только, чтобы вы знали: я буду молиться за вас...
Приход великой княгини, видимо, вывел Каляева из некоторого торжественного равновесия, в котором он пребывал. Но не в сторону раскаяния и самоупреков, а гордыни. Он пишет письмо Елизавете Федоровне:
«Великая княгиня!
После Вашего посещения я дважды просил у Вас свидания и оба раза безуспешно. Не считаю себя вправе входить в рассмотрение мотивов Вашего отказа, хотя в объяснение дальнейшего должен тут же заметить, что, по-моему, самый этот Ваш отказ от вторичного свидания плохо рекомендует бескорыстие первого.
Ваше посещение, имевшее место при интимной обстановке 7 февраля, было для меня такой неожиданностью. Я не звал Вас, Вы сами пришли ко мне. Вы пришли ко мне со своим горем и слезами, и я не оттолкнул Вас от себя, непрошенную гостью из вражеского стана. Вы были так бессильны в ничтожестве своего развенчанного величия перед лицом карающего рока... Впервые член императорской фамилии склонил перед народным мстителем свою голову, отягченную преступлениями династии…»
Судили Каляева весной.
— Подсудимый Иван Каляев, получили ли вы обвинительный акт?
— Прежде всего фактическая поправка — я не подсудимый, а ваш пленник. Мы — две воюющие стороны. Вы — наемные слуги капитала и императорского правительства, я — народный мститель, социалист-революционер.
— Я вам запрещаю продолжать. Секретарь, прочтите список свидетелей.
Каляев настаивает, Председатель велит его вывести. Защита просит десять минут перерыва для разговора с подсудимым,
Председатель отвечает отказом. Защитник Жданов заявляет, что в таком случае он считает свое нахождение в зале бесцельным и удаляется для свидания с Каляевым.
То же делает и второй защитник — Мандельштам.
Спустя некоторое время приводят Каляева, который настаивает на привлечении третьего защитника. Председатель полагает, что достаточно двух.
После чтения обвинительного акта, где Каляеву ставилось в вину «принадлежность к тайному сообществу, стремящемуся путем убийств ниспровергнуть существующий в Российской империи установленный основными законами образ правления», убийство великого князя и кучера Рудинкина, председатель спросил его, признает ли он себя виновным.