История русского романа. Том 1
Шрифт:
В антинигилистическом романе критика разночинно — демократического движения приобрела сознательно и открыто реакционный характер, а тургеневская «апофеоза» Базарова исчезла. Салтыков — Щедрин писал о Тургеневе и его романе: «Последнее, что он написал, — „Отцы и дети“— было плодом общения с „Современником“. Там были озорники неприятные, но которые заставляли мыслить, негодовать, возвращаться и перерабатывать себя самого». [752] А революционная молодежь в день похорон Тургенева имела основание во всеуслышание заявить о том, что при всех расхождениях с ней он служил ее делу «сердечным смыслом своих произведений». [753]
752
Н. Щедрин (М. Е. Салтыков), Полное собрание сочинений, т. XVIII, 1937, стр. 343.
753
И.
ГЛАВА II. РОМАНЫ ГОНЧАРОВА
«ОБЫКНОВЕННАЯ ИСТОРИЯ» (Н. И. Пруцков)
«В роман всё уходит — это не то, что драма или комедия — это, как океан: берегов нет, или не видать; не тесно, всё уместится там». «Только- роман может охватывать жизнь и отражать человека». [754] Так говорит Райский, герой последнего романа Гончарова «Обрыв».
Ту же оценку романа, как наиболее емкого, широкого и свободного литературного жанра, Гончаров — уже от своего имени — повторил в послесловии к «Обрыву» (напечатанном посмертно).
754
И. А. Гончаров, Собрание сочинений, т. V, Гослитиздат, М., 1953. Все последующие ссылки на это издание (тт. I-VIII. 1952–1955) даются в тексте.
«Европейские литературы вышли из детства — и теперь ни на кого- не подействует не только какая-нибудь идиллия, сонет, гимн, картинка или лирическое излияние чувства в стихах, но даже и басни мало, чтобы дать урок читателю. Это всё уходит в роман, в рамки которого укладываются большие эпизоды жизни, иногда целая жизнь, в котором, как в большой картине, всякий читатель найдет что-нибудь близкое и знакомое ему.
«Поэтому роман и стал почти единственной формой беллетристики, куда не только укладываются произведения творческого искусства, как, например, Вальтера Скотта, Диккенса, Теккерея, Пушкина и Гоголя, но и не художники избирают эту форму, доступную массе публики, чтоб провести удобнее в большинство читателей разные вопросы дня или свои любимые задачи: политические, социальные, экономические…» (VIII, 211).
Три главных произведения Гончарова — романы «Обыкновенная история» (1847), «Обломов» (1859) и «Обрыв» (1869) — явились ярким воплощением обоснованных Гончаровым принципов широкого и многостороннего по охвату жизни идейного реалистического романа.
В написанпом в конце жизни автокомментарии к своим романам Гончаров предложил читателю рассматривать их все как части единой исторической трилогии.
«Я… вижу не три романа, а один, — писал он, разъясняя единство- своего замысла. — Все они связаны одною общею нитью, одною последовательною идеею — перехода от одной эпохи русской жизни, которую- я переживал, к другой — и отражением их явлений в моих изображениях, портретах, сценах, мелких явлениях и т. д.» (72).
Романы Гончарова посвящены изображению трех последовательных этапов общественного развития России в середине и во второй половине-
XIX века. Они рисуют различные моменты процесса исторической эволюции от России патриархально — дворянской к России буржуазной, какою она стала в результате крестьянской реформы 1861 года, освободившей крестьян от личной зависимости, но сохранившей в России власть помещиков и многочисленные пережитки крепостного права.
Рисуя переломную историческую полосу в общественной жизни России, Гончаров — романист, благодаря широкому и свободному поэтическому освещению центральных вопросов исторической жизни этой эпохи, поднимается до такой моральной и художественной высоты, которая навсегда обеспечивает его романам место среди классических шедевров русского и мирового романа.
Убежденный враг патриархального застоя и праздной мечтательности, Гончаров не мог относиться с симпатией к изображенной им победе в общественной жизни буржуазно — чиновничьей умеренности, холодного расчета, трезвого и сухого практицизма.
Критическое отношение не только к патриархально — дворянскому прошлому, но и к шедшим ему на смену буржуазному общественному строю и буржуазной психологии (там, где сложившиеся черты последних становились доступными наблюдению писателя) неизменно лежало в основе творчества Гончарова. Гончаров относился одинаково отрицательно к праздной романтической мечтательности, уводящей в сторону от жизни (в которой он обнаруживает оборотную сторону застойного патриархального быта), и к бескрылому, узкому реализму буржуазного дельца. И праздный, односторонне — мечтательный идеализм, лишенный практической энергии и чувства жизни, и узкий практицизм, чуждый идеалам и жизненному величию, осуждались великим писателем. Идеал, который он стремился утвердить, — идеал человека, соединяющего в себе глубокую мысль, тонкое и гуманное чувство, высокое развитие художественно — артистических способностей с практической энергией и жизненной трезвостью, человека, для которого постоянный труд является необходимым элементом жизни. Такой широкий, светлый и гуманный жизненный идеал давал Гончарову необходимую свободу мысли, которая позволила ему с большой объективностью обрисовать светлые и темные стороны различных общественных типов и человеческих характеров изображенной им переходной эпохи. Это превратило каждый из его романов в подлинное эпическое полотно большого масштаба.
В историю русского романа 40–х годов Гончаров вошел как автор «Обыкновенной истории», опубликованной на страницах обновленного «Современника» в 1847 году (№№ 3,4). Первый роман Гончарова, как и вышедший в том же году отдельной книгой роман Герцена «Кто вино- нат?», имел огромный успех у публики. Эти два выдающихся произведения были проникнуты сильным чувством современности, они давали ответы на самые острые вопросы жизни того времени. При всем своеобразии каждого из названных романов, различии талантов и идейных позиций их творцов в этих произведениях есть и нечто общее, что делает их творениями одной исторической эпохи. Борьба с ложным, безжизненным барским романтизмом, призыв к знанию жизни и к труду, поиски положительного деятеля для России и безрезультатность этих поисков, наконец, высоко поэтический, но скорбный образ женщины, нравственно возвышающейся над остальными героями, — вот что объединяет романы Герцена и Гончарова.
Роман Гончарова близок не только Герцену — реалисту, но и Герцену- мыслителю, критику романтического мировоззрения. Н. К. Пиксанов справедливо обратил внимание на то, что во второй статье Герцена «Диле танты — романтики» из цикла «Дилетантизм в науке» (1843) Гончаров, творец Адуева — младшего, мог почерпнуть ценнейшие для себя характери стики «мечтательного романтизма» и враждебной ему «поэзии индустриальной деятельности», «материального направления» нового века. [755]
755
А. И. Герцен, Собрание сочинений, т. III, Изд. АН СССР, М., 1954, стр. 28; см. также: Н. К. Пиксанов. Белинский в борьбе за Гончарова. «Ученые записки Ленинградского гос. университета», № 76, серия филологических наук, вып. И, 1941, стр. 67–68.
С другой стороны, не трудно заметить, и об этом уже не раз убедительно писали, [756] сильную перекличку идей Белинского 40–х годов с основными идейными тенденциями «Обыкновенной истории». Достаточно вспомнить хотя бы ироническую трактовку Белинским намеченного Пушкиным возможного («прозаического») варианта судьбы романтика Ленского. Именно по этому пути, развивая намек Пушкина и следуя за Белинским, пойдет Гончаров в трактовке образа Адуева — младшего, всесторонне пока зывая драматический процесс изживания им романтизма.
756
Особенно обстоятельно и обоснованно об этом говорит Н. К. Пиксанов в своих работах о творчестве Гончарова, а также А. Г. Цейтлин в своей монографии «И. А. Гончаров» (Изд. АН СССР, М., 1950, стр. 60 и сл.).
Это определило родословную Адуева — племянника. Вести ее следует не от Онегина и Печорина, а именно от Ленского. Младший Адуев не принадлежит к поколению «лишних людей» 40–х годов, [757] в нем нет черт, характерных для типа «лишнего человека», — стремления к общественной деятельности, политического и философского радикализма, всего того, что делало «лишних людей» 40–50–х годов наследниками декабристских традиций. Да и жизненный итог Адуева был исключен для «лишних людей» :никто из них не завершил своих исканий тем, что Помяловский позднее назвал «честной чичиковщиной». [758] Другое дело, что некоторые из них могли стать и становились прекраснодушными фразерами, не могли отмежеваться от адуевщины, элементы которой в той или другой степени им всегда были свойственны. К тому же в жизни Адуева — племянника были минуты, когда он становился лицом трагическим. В эти минуты Адуев напоминал «лишних людей» 40–х годов, например, Бельтова.
757
Н. К. Пиксанов включает Александра Адуева в галерею «лишних людей», ставит его в один ряд с Онегиным, Печориным, Бельтовым, Нагибиным, Мичулиным и т. д. (см.: История русской литературы, т. VIII, ч. 1, Изд. АН СССР, М. —Л., 1956, стр. 410). А. Г. Цейтлин не считает возможным принять подобную типологию гончаровского героя (И. А. Гончаров, стр. 73).
758
Н. Г. Помяловский, Сочинения, Гослитиздат, М. — Л, 1951, стр. 303.