История русского романа. Том 2

Бушмин А. С.

Вследствие своей душевной опустошенности не только Горданов, но и почти все остальные нигилисты в романе Лескова — аморальные, внутренне ничтожные люди. Таковы разбогатевший на темных делах ростовщик Кишенский, замышляющая убийство своего мужа Глафира Бодро- стина, пустая, легкомысленная Лариса Висленева и др.

Только очень немногие из нигилистов, по мысли Лескова, устояли против этого общего идейного и морального перерождения. Такими исключениями из общей массы представлены в романе Ванскок и Форов.

Ванскок (сокращенное имя от Анны Скоковой, — Ред.), возглавляющая партию беспокойных староверов нигилизма, — наиболее живой и яркий образ романа. Как и Бертольди в «Некуда», она неумна и ограниченна и поэтому выглядит несколько смешной в своем неукоснительном следовании нигилистическим принципам. Однако ее искренняя преданность идеям, нигилизма, строгое следование им в собственном поведении, самоотверженность и бескорыстие, бесконечное участие и детская доверчивость к своим бывшим товарищам

делают ее образ трогательным и героическим одновременно. При этом она вызывает тем большее уважение к себе, что прямота и безапелляционность ее суждений составляет резкий контраст с гибкостью беспринципной гордановской мысли. Недаром честный, благородный Форов относится к Ванскок с бесконечным преклонением перед нравственной чистотой и цельностью ее личности. Ф. М. Достоевский еще в 1871 году писал А. Н. Майкову: «Читаете ли Вы роман Лескова в Русском вестнике? — Много вранья, много черт знает чего, точно на луне происходит. Нигилисты искажены до бездельничества, но зато отдельные типы! Какова Ванскок! Ничего и никогда у Гоголя не было типичнее и вернее… Это гениально!.; Удивительная судьба этого Стебницкого (псевдоним Лескова, — Ред.) в нашей литературе. Ведь такое явление, как Стеб- ницкий, стоило бы разобрать критически, да и посерьезнее». [435] М. Горький, в целом считавший роман «На ножах» самым слабым произведением Лескова, также высоко оценил образ Ванскок. «Эта девица — тип, мастерски выхваченный из жизни рукою художника, изображенный удивительно искусно, жизненный до обмана, — таких Ванскок русское революционное движение создавало десятками… Этот человек — орудие, но это и святой человек, смешной, но прекрасный, точно добрая фея сказки, человек, воспламененный неугасимой, трепетной любовью к людям — священной любовью, хотя она и напоминает слепую привязанность собаки… Величайшая заслуга Лескова в том, что он прекрасно чувствовал этих людей и великолепно изображал их». [436]

435

Ф. М. Достоевский. Письма, т. II. Госиздат, М. — Л, 1930, стр. 320–321.

436

М. Горький, Собрание сочинений, т. 24, Гослитиздат, М., 1953, стр. 231.

Увлеченный образом Ванскок, Горький в своей эпопее «Жизнь Клима Самгина» создал образ русской революционерки Любаши Сомовой, в ха рактере которой, несмотря на все различие эпох, проступают черты любимой героини Лескова. [437]

Не только нигилисты выступают в романе «На ножах» носителями разъединяющей общество вражды и ненависти. Обобщение писателя, лаконично сформулированное в заглавии произведения, распространяется на все современное ему общество. «На ножах», т. е. в состоянии враждебного разъединения, находятся в романе и крупные официальные лица правительственной партии, и рядовые чиновники департаментов, и промышлен- ники — предприниматели, и многие другие.

437

См.: К. Д. Муратова. Горький и Лесков. В кн.: Вопросы изучения русской литературы XIX-XX веков. Изд. АН СССР, М. —Л., 1958, стр. 253–259.

Однако в романе «На ножах» эта мысль о всеобщей вражде и ненависти осталась в значительной степени авторской декларацией. Главным объектом критики Лескова снова явились нигилисты, что не только сузило полемический пафос произведения, но и сделало его политически реакционным.

Миру враждебной разъединенности, мошеннических интриг и спекуляций в романе, как всегда у Лескова, противостоит мир любви и единения «маленьких людей», воодушевленных в своей деятельности идеей христианского служения людям. Это отец Евангел, его кроткая жена и добрая, отзывчивая майорша Форова. Открыто симпатизируя им, Лесков в то же время сознает их бессилие изменить существующие отношения, указать молодому поколению новые формы жизни. Вопрос об идеале, о положительном герое снова в значительной мере остается открытым, хотя некоторые его черты не подлежат сомнению: это подлинная гуманность, доходящая до самоотвержения, и близость к народной, национальной стихии.

Еще более тенденциозный, чем «Некуда», роман «На ножах» окончательно закрепил за его автором репутацию реакционного писателя. Однако и этот роман Лескова существенно отличался от обычных реакционных романов, печатавшихся в «Русском вестнике», что особенно очевидно при сопоставлении «На ножах» с «Панурговым стадом» В. В. Крестовского. В романе Крестовского критика нигилизма не исчерпывается обличением мнимой нравственной распущенности нигилистов; как правильно отметил в свое время рецензент этого романа, передовое движение 60–х годов Крестовский рассматривает главным образом со стороны политической. [438] В его романе очень большое место занимает официозная проповедь, в которой под видом защиты патриотических интересов автор развивает реакционные идеи о глубоком, органическом единении царя и народа, о якобы антинародных замыслах революционеров — демократов, виновных, по утверждению автора, в знаменитых июньских пожарах, о будто бы непреодолимом противоречии национальных интересов России и Польши, о необходимости строгого надзора за поляками и т. п. Роман Лескова свободен от подобной официозной политической агитации.

438

См.: «Русский вестник», 1875, № 3, стр, 335.

По своему критическому пафосу он более близок к «Бесам» Достоевского. Для современников Лескова идейная общность этих романов была тем заметнее, что оба они печатались почти одновременно в журнале Каткова. Рецензент «Дела» ядовито писал о «Бесах» и «На ножах» как об одном цельном произведении «Лескова — Достоевского — Стебницкого». [439]

Обостренно полемическая направленность антинигилистических романов Лескова, тенденциозная упрощенность изображенных в них характеров определили художественный строй этих произведений.

439

«Дело», 1871, № И, стр. 58.

Прежде всего бросается в глаза стремление Лескова акцентировать основную идею своих романов. Этим объясняются, в частности, их символические названия, выражающие главную мысль. На протяжении по-

вествования писатель не раз заставляет героев обстоятельно развивать ту же самую мысль в своих монологах. Так, предсмертный монолог Лизы Бахаревой служит непосредственным комментарием символическому заглавию первого романа Лескова. В романе «На ножах» много раз повторяется вынесенная в его заглавие обобщающая формула, означающая и перерождение нигилистов в банду уголовных преступников, и враждебный характер личных взаимоотношений между героями романа, и общий процесс разрушения общественных связей. По ходу романа постепенно раскрывается политический смысл этой формулы, настойчиво разъясняемый автором.

Открытая авторская тенденциозность сказалась и в изображении Лесковым внутренней жизни его героев. Писатель отказывается от психологического раскрытия процесса становления их оппозиционной общественной настроенности, заменяя художественный анализ формулами публициста-. ческого характера. Так, о важном переломе в духовной жизни Лизы Бахаревой Лесков сообщает следующим образом: «Семья не поняла ее чистых порывов; люди их перетолковывали; друзья старались их усыпить; мать кошек чесала; отец младенчествовал. Все обрывалось. Некуда было деться… живых людей по мысли не находилось, и началось беспорядочное чтение… Лиза порешила, что окружающие ее люди — „мразь“, и определила, что настоящие ее дни есть приготовительный термин ко вступлению в жизнь с настоящими представителями бескорыстного человечества, живущего единственно для водворения общей высокой правды» (II, 172–173). Часто это стремление Лескова к максимальной логической четкости в выражении своих идей приводит к разрушению впечатления непосредственности художественного образа, делает его роман неким публицистическим трактатом, иллюстрируемым художественными сценками.

Полемическая направленность определила собой и четкость композиционной расстановки образов в романах Лескова, доходящую до схематизма. В каяэдом из них открыто противостоят друг другу два мира: мир разъединенности людей, претендующих на роль передовых деятелей, и мир любви и взаимного дойерия «маленьких людей с большими сердцами».

В результате такого контрастного изображения героев — носителей противоположных идейных начал — одни из них предстают в романах Лескова беспринципными мошенниками, а другие— «умными дураками», детски непосредственными и наивными. Поэтому естественно, что в романах писателя почти отсутствуют идейные споры, а их место занимают декларации (от лица автора), существенно искажающие сущность передовых идей 60–х годов. Главным художественным средством изображения персонажей становится портрет, рисуемый Лесковым резко тенденциозно: все герои, не входящие в разряд общественных деятелей, имеют приятную, благообразную внешность, все «деятели» — не только отталкивающую, но и явно шаржированную.

В этом отношении интересно сопоставить друг с другом портреты Розанова и организатора петербургской коммуны Белоярцева. Портрет Розанова рисуется Лесковым следующим образом: «… на пороге залы показался человек лет тридцати двух, невысокого роста, немного сутуловатый, но весьма пропорционально сложенный, с очень хорошим лицом, в котором крупность черт выгодно выкупалась силою выражения. В этом лице выражалась какая-то весьма приятная смесь энергии, ума, прямоты, силы и русского безволья и распущенности» (II, 74). А вот портрет Белоярцева: «Черты лица его были тонки и правильны, но холодны и дышали эгоизмом и безучастностью. Вообще физиономия этого красивого господина тоже говорила „не тронь меня“; в ней, видимо, преобладали цинизм и половая чувственность, мелкая завистливость и злобная мстительность исподтишка» (И, 297–298).