История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции
Шрифт:
После этого посещения барака с рабочими Нина направила письмо в Петербург Прохору: «Обстановка хуже каторжной. Она вызывает справедливый укор хозяину, низведшему людей до состояния скотов, и нехорошие чувства к этим самым людям-рабам, которые способны переносить такую каторжную жизнь и терпят такого жестокосердного хозяина, как ты. Прости за резкость. Но я больше не могу. Я приказала партии лесорубов заготовить материалы для постройки жилых домов, просторных и светлых…» (Там же. С. 17). Но Громов отменил это решение. Если в начале жизненного пути Прохор впадал в противоречивое положение и не знал, что делать, то через десять лет он был твёрд и упрям: «Но весна брала своё, хмелем сладким опьяняла кровь. Мечталось о женщине, о Ниночке, и мечталось как-то угарно, дико. А Анфиса? Об Анфисе всё молчало в нём. Иногда, впрочем, подымалось острое желание обладать ею и, стиснув зубы, так мучить её, чтоб она кричала криком, чтоб из её сердца выплеснулась кровь. Тот поцелуй в церкви, как можно его забыть? Но и обиды матери и весь ад в доме из-за ведьмы он никогда забыть не сможет. Однако нет такого человека, который бы знал себя до дна. Даже вещий ворон не чует, где сложит свои кости» (Там же. Т. 3. С. 182).
Такие умные и отважные люди, как Прохор Громов, осваивали Сибирь, строили заводы и фабрики, возводили торговые предприятия, но эти же люди испытывали и трагические противоречия, когда ради цели все средства были хороши, и то, что предлагала ему Нина Яковлевна, разрушало его замыслы. Ему казалось, что и недовольство рабочих он может победить. Но не получилось. Отсюда и его трагедия. За год Громов получил два миллиона рублей прибыли, а нужно всего лишь четыреста тысяч рублей, говорит ему Протасов, потратить на улучшение жизни рабочих. Но Прохор отказался, на эти четыреста тысяч рублей он может ещё что-то купить… И вот вспыхнули забастовки, затем расстрел бастовавших, а за этим – психологическая драма, раздумья, видения, взятки, старцы, их поучения… Вроде бы Прохор казался здоровым, с ним был врач, но это мало помогало. Любовь ушла из его сердца, даже дочь Верочка не радовала его. Он взобрался на крышу дома и бросился вниз.
У Вячеслава Шишкова и в этом романе – потрясающий юмор, неожиданный и острый.
Роман «Угрюм-река» был подарен Горькому с дарственной надписью: «Дорогому Алексею Максимовичу Горькому, когда-то направлявшему мои первые шаги в литературе (1916 г.) – с чувством искренней благодарности. Вяч. Шишков. 11/Х11.33».
После этой книги, вышедшей в Ленгизе в 1933 году, в середине 30-х годов В.Я. Шишков начал работу над романом «Емельян Пугачёв». В России всерьёз заговорили о необходимости патриотического воспитания в школе, в вузе, в литературе, в искусстве, когда был окончательно разгромлен троцкизм во всех областях идеологической жизни страны. По воспоминаниям А. Симановича, отечественную школу, школу Ушинского, в 20-х годах ломали по программам ненавистников России, которые трудились в теснейшем контакте с крупнейшими банкирами из-за океана над тем, чтобы «превратить Россию в груду погребальных обломков», чтобы «раздавить Россию». Школу Ушинского тогда пытались заменить заокеанским «дальтон-планом», всякими бригадно-лабораторными методами и прочим прожектёрством, которое насаждало в стране безграмотность, поверхностность знаний, затрудняло доступ к знаниям детям трудящихся. Из школы в те годы была изгнана история России. «Реформаторы» тех лет наставляли нас: «Особой беды не будет, если дети не усвоят некоторые факты и события, которые имели место до Октябрьской революции», «Время героического в истории России ушло безвозвратно», «Патриотизм – ложное чувство». Троцкистские «реформаторы» учили нас: «Мы должны воспитывать не русского ребёнка, не ребёнка для русского государства, а гражданина мира». Именно в этих целях уничтожалась отечественная школа (см.: Советская Россия. 1998. 25 июня).
К этому времени В.Я. Шишков был уже сложившимся художником. Его «Тайга» (1918), «Ватага» (1925), «Пейпус-озеро» (1925), а главным образом его замечательный роман в двух книгах «Угрюм-река» (1933) прочно вошли в большую русскую советскую литературу.
Решительный поворот идеологической работы в России произошёл после постановления ЦК ВКП(б) и СНК «О преподавании отечественной истории в школах СССР» от 15 мая 1934 года. Вновь заговорили о русской истории и Русском государстве, разгромив до этого историческую школу М.Н. Покровского, пытавшуюся в своих трудах представить историю России только в чёрном или искажённом свете. И. Сталин, А. Жданов и С.М. Киров в августе 1934 года написали «Критические заметки к проекту школьного учебника истории СССР», опубликованные в 1936 году.
После всех этих решений на законных основаниях в школу, в литературу, культуру вернулась патриотическая идея. Появились фильмы, книги, оперы, спектакли, художественные выставки, фестивали народного творчества. Ожили великие имена России, такие как Александр Невский и Дмитрий Донской, Иван Грозный и Пётр Великий, Минин и Пожарский, Суворов и Кутузов, Пушкин и Лев Толстой, Чайковский и Глинка, Репин и Суриков.
20 апреля 1940 года, завершая первую книгу «Емельян Пугачёв», В.Я. Шишков писал своему другу А. Суслову: «Работа идёт хорошо. Пугачёв получается довольно живым: в меру весёлый, в меру жестокий, но довольно умный, сообразительный, с большой волей». Сначала Шишков раздумывал над вопросом, писать ли своё сочинение в форме фабульного романа или в форме исторической хроники, но после тщательного изучения огромного фактического материала пришёл к выводу: «Пугачёв» не роман будет, а повествование, историческая хроника. Хотя я и не плохо справляюсь с сюжетом («Угрюм-река»), но в данном случае от сюжетной линии я совершенно отказался. Сюжет увёл бы в дебри ненужного вымысла, удлинил бы и без того затянувшуюся работу. Вся пугачёвская эпопея (корни, предпосылки, окружение, последствия) сама по себе – готовый сюжет», – писал он в письме А. Суслову.
Мучается превосходный писатель В. Шишков и над извечными вопросами исторического романиста: есть ли границы творческого вымысла и в какой степени он может использовать домысел в изображении тех или иных событий и поступков избранного героя. Пугачёв у Шишкова ухаживает за раненым Михельсоном, который спустя годы будет гоняться за Пугачёвым. Нигде не зафиксирован этот факт, но Пугачёв и Михельсон участвовали в Семилетней войне, вполне могли встретиться, разговаривать, и храбрый Пугачёв мог восхищаться бесстрашным офицером Михельсоном и ухаживать за ним. Правда в том, что оба участвовали в этой войне, а домысел оживил это участие. Домысливает Шишков и пребывание Пугачёва в Берлине и Кёнигсберге. «Судя по показаниям Пугачёва, он ни в Кёнигсберге, ни в Берлине не был. И я боюсь, – признавался Шишков, – прав ли я был дать волю фантазии и на фоне исторически верных событий показать (не в центре, а с краюшку) Пугачёва? С другой стороны, он, может быть, и был в Берлине (ведь четыре года провёл человек на войне), да не хотел об этом рассказывать следователю, а следователь не считал нужным интересоваться столь отдалёнными от пугачёвщины событиями» (Шишков В.Я. Неопубликованные произведения. Письма. Л., 1956. С. 312). Не зафиксирован в документах и эпизод, когда бесстрашный казак Емельян Пугачёв в ходе Гросс-Эггерсдорфской битвы отдал своего коня генералу Петру Панину, под которым только что убили коня, и тем самым спас его от неизбежного плена, а через два десятка лет получил от главного усмирителя пощёчину, гром от которой раздался по всей России.
«Вымысел исторического романиста – это стремление уйти от рутины следования за фактами в сторону наиболее сильных и свободных раскрытий своей творческой мысли» (Вопросы литературы. 1958. № 1. С. 88) – вот ещё одна точка зрения на соотношение исторической правды и вымысла.
А завершая своё историческое повествование «Емельян Пугачёв», В.Я. Шишков признавался в марте 1944 года: «Да, да, мой Емельян Иваныч добропорядочным человеком получается, он, несомненно, таким и был. Милостию своею – пленял народ, силой воли – всех держал в руках, искусством воевать побеждал царицынских генералов». Под воздействием времени В.Я. Шишков несколько выпрямлял сложный и противоречивый характер народного вождя, чаще всего отбирая в своём историческом повествовании только те эпизоды и события, в которых «мужицкий царь» предстаёт с наилучшей стороны. Не случайно академик Тарле, рецензируя рукопись второй книги повествования, писал: «Роман тов. Шишкова был мною прочитан с неослабевающим интересом и удовольствием. И со стороны чисто эстетической я бы затруднился отметить сколько-нибудь бросающиеся в глаза неровности или погрешности. Но от меня редакция ведь не требует критики художественной, – но исключительно историческую. С этой точки зрения роман «Пугачёв» тоже производит очень благоприятное впечатление. Может быть, чуть-чуть идеализирован Пугачёв и не оттенены тоже присущие Емельяну Ивановичу некоторые разбойничьи черты». И, высказав ряд предложений по доработке рукописи, Е. Тарле заключает, что «все эти мелкие замечания не могут никак повлиять на высказанную вначале положительную оценку правдивого и содержательного, а также художественно ценного произведения» (Бахметьев Вл. Вячеслав Шишков. Жизнь и творчество. М.: Советский писатель. 1947. С. 128).
Вторая книга повествования была опубликована ещё во время Великой Отечественной войны, и чуть ли не во всех центральных газетах и журналах, начиная с «Литературы и искусства» (1943. 15 мая) до «Нового мира» и «Большевика», появились статьи и рецензии, высоко оценившие исторические и художественные достоинства произведения.
В самом начале своей работы над произведением автор поставил перед собой цель передать историю в её подлинном виде, во всей правдивости, достоверности, многогранности, соблюдая главное правило писателя-реалиста: «Характеры и душевные движения действующих лиц должны быть раскрыты не так, как хочет автор, а в подчинении логике исторической необходимости». Он считал, что живописать прошлую эпоху можно лишь тогда, когда всесторонне исследовал её, собрал все известные по различным источникам факты, только тогда автор может вжиться в уклад тогдашней жизни, всмотреться в ход исторических событий, представить себя в тогдашней церкви, на паперти с нищей братией, побывать в кабаках и кружалах, потолковать с завсегдатаями, мысленно пробраться в царские дворцы, в палаты вельмож, побывать в монастырях и рудниках, в простых крестьянских хижинах, вообще представить себя на месте действующих лиц, исторических и вымышленных, только тогда он может понять и художественными средствами объяснить поведение своих героев, обрисовать их такими, какими они были на самом деле, не улучшая их и не ухудшая, не подлаживаясь под сиюминутные социологические трафареты. Вот почему его персонажи и предстают во всей красочности своей натуры и многообразных связях со своими современниками.
Своеобразие композиции «Емельяна Пугачёва» в том, что в романе не отыщешь традиционных завязки, кульминации и развязки, все эпизоды и картины представлены для того, чтобы отыскать, понять и показать причины возникновения недовольства народа своим зависимым положением, показать, как появилась легенда о добром царе Петре III и почему недовольные восшествием Екатерины II на престол породили слух якобы о том, что Пётр III жив, успел сбежать в свою Голштинию, и как у Пугачёва возникла мысль, что он похож на свергнутого царя. Автору порой приходится отступать от принятой стройной композиции и что-то очень важное пояснять читателям; так в размеренный ход исторических событий врываются главы об Иоанне-императоре и Мировиче, о Салтычихе, о заговоре Хрущёва и братьев Гурьевых, которые как бы не связаны с основным ходом сюжетного развития событий, но многое объясняют. И лирические отступления о храбрости русской армии, о тяготах русского народа, о крепостнических порядках помогают создать целостную широкую панораму русской жизни XVIII века. Автор свободно изливает свою душу и в изображении сложных разветвлённых эпизодов и авторских отступлениях. Порой лирическое отступление похоже на авторское комментирование текста, но Шишков осознавал, что и лирические отступления, и комментарии вредят художественности произведения, придают ему известную описательность. «Экскурсы в историю, написанные мною в помощь читателю разобраться в эпохе, несколько портят вещь, переводят внимание читателя из одного жанра в другой, из показа истории в рассказ о ней. Но на это я шёл умышленно, я думал, – пусть будет вещь с погрешностями против канонов, но зато в познавательном отношении книга выиграет», – писал Шишков К. Федину» (Шишков В.Я. Неопубликованные произведения. Письма. Воспоминания. Л., 1956).
Сюжет романа развивается как противостояние двух классовых групп эпохи: Елизавета, Пётр I, Екатерина и их приближённые – с одной стороны, Пугачёв, крестьянство, казаки, солдаты, работный люд – с другой. Картины, изображающие одну сторону, закономерно следуют за картинами, изображающими другую. Так параллельно развиваются события, мелькают действующие лица одно за другим, одни надолго приковывают внимание автора и читателей, другие эпизодически появляются на страницах и надолго пропадают, выполнив отведённую ему роль. Такое построение сюжета и даёт возможность писателю широко, правдиво, полнокровно показать бескомпромиссность классовых и социальных противоречий, неизбежность столкновения этих разнородных сил в остром трагическом конфликте, пролившем много крови с обеих сторон. С одной стороны – богатство, роскошь, борьба за власть, мелкие и крупные интриги между приближёнными царствующих особ; нищета, бесправие, забота о куске хлеба – с другой. Императрица Екатерина II действовала в интересах господствующего класса дворян, Пугачёв – в интересах большинства простого народа. Как художник-реалист, Шишков стремился избежать в показе противоборствующих сторон симпатии той или иной группе действующих лиц, что обычно происходило у средних беллетристов и историков: если граф Салиас в своих «Пугачёвцах» идеализировал Екатерину II, а Пугачёва представлял как разбойника, то в биографических произведениях советского времени Пугачёв изображался как героический защитник народных интересов, чаще всего образ его представал идеализированным, как в некоторых народных песнях и преданиях.