История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции
Шрифт:
Исследователи партийных документов приводят многочисленные факты «политических ошибок» со стороны редакционных работников издательств, журналов, газет, со стороны известных прозаиков, поэтов и драматургов. Но главное не в этом, а в том, какую позицию занимали Щербаков, Маленков, Александров, Пузин, Еголин, Федосеев. Нарком государственной безопасности СССР В.Н. Меркулов в своей информации от 31 октября 1944 года, поданной на имя Жданова (см.: Родина. 1992. № 1. С. 92–96), сообщает, что почти все ведущие писатели резко критикуют позицию Агитпропа и готовы вслед за И. Сельвинским сказать: «И эти люди руководят нашей литературой!»
Торжественным парадом Победы закончилась война. Люди вздохнули с надеждой и облегчением, основная тяжесть прошла, писатели надеялись, что идеологический контроль уйдёт вместе с военными днями. Но факты политической жизни развеяли эти надежды.
3 августа 1945 года заместитель начальника Управления пропаганды и агитации ВКП(б) А.М. Еголин подал докладную записку секретарю ЦК ВКП(б) Г.М. Маленкову о положении в литературе после отчёта издательства «Советский писатель» несколько месяцев тому назад. А.М. Еголин отмечает, что многие писатели работают над крупными произведениями: Фадеев – над романом «Молодая гвардия», В. Гроссман – над романом «Сталинград», Л. Соболев – над романом «Зелёный луч», А. Калинин – над романом «На юге», входят в литературу В. Овечкин, поэты Захарченко, Гудзенко, Николаева. Есть надежды ожидать нового расцвета советской литературы. Но это на первых порах, а на самом деле многие писатели не соглашались с политикой партии и правительства, установившей строгую цензуру. Так, писатель-коммунист Илья Сельвинский на совещании 6 апреля 1945 года «заявил, что существует противоречие между методом социалистического реализма и теми задачами, которые сейчас стоят перед искусством, что современному искусству тесно в рамках социалистического реализма, поэтому социалистический реализм надо заменить социалистическим символизмом. Обосновывая свою точку зрения, этот писатель объявил всех русских классиков символистами, причём Пушкин, по утверждению новоявленного «теоретика», – «вершина символизма»… Несомненно, что такая попытка пересмотреть самые основы нашей эстетики глубоко ошибочна и порочна». А. Еголин напоминает Г. Маленкову, что К. Федин, Вс. Иванов, В. Луговской не написали в это время ни одного художественного произведения, «отсиживались», а такие писатели, как Н. Асеев, М. Зощенко, И. Сельвинский, К. Чуковский, «создали безыдейные, вредные произведения». А. Еголин приводит список писателей, допустивших ошибки в своём творчестве, таких как Н. Шпанов, В. Вишневский, Е. Рысс, В. Лившиц, М. Дудин, В. Рождественский, О. Берггольц, А. Межиров, М. Алигер, называет новую поэму Н. Асеева «Пламя победы», приводит большие цитаты из названных произведений. Ни тогда, ни сейчас ничего удивительного и клеветнического в этих сочинениях нет, а есть попытка передачи сложного и противоречивого положения человека, когда на него падают бомбы или другие военные неожиданности. А. Еголин отмечает, что многие писатели жалуются на строгости цензуры, а писатель В. Вишневский, член партии, главный редактор журнала, «чрезвычайно бестактно выступил на пленуме, требуя по сути дела буржуазной свободы слова». А между тем В. Вишневский на пленуме сказал: «Я выступал в Москве этой зимой и весной несколько раз на различных собраниях Москвы и в своих речах касался насущной для всех нас свободы слова. Тысячи и тысячи людей верно поняли то, что я говорил, что отстаиваю, что думаю и чем живу. А я говорил о положении Сталинской Конституции». Свобода слова – «это высшее требование к самому себе. Выступай, борись сам с собой, если тебе трудно. Спорь сам с собой, но выкладывай всё, что у тебя на душе и на сердце, – это наше требование. И уважай, глубоко уважай слова товарища, мысли и чувства товарища своего писателя, творца, художника. Думай, что ему стоило создать его произведение, его труд. Старайся понять его всегда по-доброму, по-хорошему. Пойми это, и тебе будет хорошо». А перед этим на заседании Президиума Союза писателей В. Вишневский не раз повторял: «Мы воевали, мы боролись, дайте нам свободу слова». В. Вишневского критиковали, но его выступления оставили «определённый след в литературной среде» (Власть и художественная интеллигенция: Документы. М., 2002. С. 535–545).
В это время в одном из замков Нижней Силезии бойцы и офицеры советской армии обнаружили десятки вагонов архивов, которые гитлеровцы собрали со всей Западной Европы и поместили эти документы особой важности под охраной. При исследовании этих сверхсекретных документов было обнаружено, что это тайные архивы масонских организаций Германии, Франции, Бельгии, Голландии, Люксембурга, Польши, Чехословакии за сотни лет. Последовал приказ перевести архив в Москву, построить новое здание сверхсекретной важности, а архив получил название Особый архив СССР. Сразу состоялось ознакомление с Особым архивом, который раскрыл масонские тайные действия прошлых веков, тут были все документы, переписка, личные досье, списки, протоколы заседаний и пр. и пр., которые раскрывали тайный механизм произошедших и происходящих событий. Многие знали о связях масонства с сионистами, которые занимали ведущее положение среди «вольных каменщиков», но в этих архивах говорилось и о том, что и среди советских большевиков были члены масонских лож. «Факты о финансировании масонства еврейскими кругами и сионистскими организациями усилили беспокойство Сталина в период образования «еврейского государства» в Палестине и при попытке создать такое «государство» в Крыму, – писал Олег Платонов в статье «Одиннадцатый сталинский удар». – По-видимому, именно это подтолкнуло его на политику борьбы против космополитизма, главное содержание которой как раз и заключалось в противостоянии масонству и сионизму… Перестройка масонской работы на новый лад началась сразу же после того, как победа Советской Армии над Гитлером стала неминуемой. Ещё не была подписана капитуляция Германии, а группа российских масонов под видом «русских патриотов» уже посетила советское посольство в Париже, чтобы наладить контакты с советской властью. Возглавлял группу «патриотов» масон 33-й степени посвящения, известный политикан и участник убийства Г. Распутина В. Маклаков. В группу, в частности, входили: адмиралы Д.Н. Вердеревский и М.А. Кедров, литератор С.К. Маковский (сын известного художника), историк Д.М. Одинец, Г. Адамович, А.С. Альперин, А.Ф. Ступницкий и В.Е. Татаринов. Масоны подняли бокалы за здоровье Сталина, а Маклаков произнёс речь о сближении эмиграции (имея в виду её масонскую часть) с СССР… Часть из них в конце сороковых годов переселяется в СССР, по-видимому, не без особых заданий масонских организаций по налаживанию «братских» связей и лож. Именно с такой миссией выехал в 1948 году вместе с семьёй в СССР высокопоставленный масон (член теневого масонского правительства) И.А. Кривошеин. Однако чекисты, опираясь на хранившиеся у них масонские архивы, разгадали характер его миссии. Он был арестован, отбыл срок в лагере, а затем сослан. Лишь позднее его сумели выручить французские «братья», и он снова вернулся во Францию в 1974 году… Положение резко меняется лишь в период так называемой оттепели, когда под разными вывесками начинают действовать кружки, по своему характеру близкие к масонским, а также усиливается натиск на Русскую Церковь. Это было время возрождения космополитизма, яркими выразителями которого стали Е. Евтушенко, А. Вознесенский, Б. Окуджава, воспевавшие антирусскую романтику двадцатых годов…» (Советская Россия. 1996. 18 мая). Вполне можно предположить, что некоторые события последующих лет тоже были продиктованы материалами Особого архива СССР.
В октябре 1945 года Сталину дали отпуск на два месяца, он уехал на юг. Замещавший его Молотов тут же совершил две «ошибки»: сначала разрешил опубликовать фрагменты речи Черчилля, в которой тот дал высокую оценку роли Сталина в войне, а потом разрешил корреспондентам западной печати без цензуры отправлять свои сообщения. Сталин тут же телеграфировал в Москву: «У нас имеется теперь немало ответственных работников, которые приходят в телячий восторг от похвал со стороны Черчиллей, Трумэнов, Бирнсов и впадают в уныние от неблагоприятных отзывов этих господ… Что касается меня лично, то такие похвалы только коробят меня». А о второй ошибке Молотова он отозвался ещё резче: «Я не могу более считать такого товарища моим первым заместителем». Вроде бы открылась возможность заменить Молотова, ведь на это место, как утверждали историки и исследователи, претендовали Берия, Маленков, Микоян. Но в феврале 1946 года А.А. Жданов за свою работу в годы войны получил орден Ленина, стал в партии и правительстве вторым руководителем после Сталина, подписывал вместе с ним важные документы. С точки зрения претендентов это было ошибкой. Вокруг Жданова завертелись интриги, которые и свели его в могилу в августе 1948 года. В марте 1946 года ленинградец А.А. Кузнецов стал правой рукой Жданова, возглавив Оргбюро ЦК и став начальником Управления кадров. В марте 1946 года ленинградец А.Н. Косыгин стал кандидатом в члны Политбюро, а ленинградец Н.А. Вознесенский председательствовал на заседаниях Совета Министров СССР в отсутствие Сталина. К этому времени закончилось дело авиаторов (гибли самолёты, а вместе с ними лётчики, Василий Сталин открыто говорил об этом), Маленков, как шеф авиационной промышленности, отвечал за многие недостатки в авиационной промышленности, как и главный маршал авиации, дважды Герой Советского Союза А.А. Новиков. Постановление ЦК ВКП(Б) о деле авиаторов подписал А.А. Жданов.
«Как я помню, – вспоминал К. Симонов, – и в конце войны, и сразу после нее, и в сорок шестом году, довольно широким кругам интеллигенции, во всяком случае, художественной интеллигенции, которую я знал ближе, казалось, что должно произойти нечто, двигающее нас в сторону либерализации, что ли, – не знаю, как это выразить не нынешними, а тогдашними словами, – послабления, большей простоты и лёгкости общения с интеллигенцией тех стран, вместе с которыми мы воевали против общего противника… в общем, существовала атмосфера некой идеологической радужности, в чём-то очень не совпадающая с тем тяжёлым материальным положением, в котором оказалась страна, особенно в сорок шестом году, после неурожая» (Симонов К. Глазами человека моего поколения. Размышления о И.В. Сталине. М., 1988. С. 109).
Но, в сущности, ничего не изменилось, поиски грубых политических ошибок продолжались. Только вместо А.С. Щербакова, в мае 1945 года скончавшегося, идеологической работой стал заниматься Г. Маленков. Это был третий член Политбюро, после Сталина и Жданова, имевший полноту власти. На Оргбюро ЦК ВКП(б) поставлен отчёт о работе издательства «Советский писатель». 3 августа 1945 года А. Еголин подготовил отчёт, в котором упоминались не только привычные имена Зощенко, Асеева, Сельвинского, но и десятки других писателей, в том числе и таких, как В.С. Вишневский, сказавший на заседании президиума СПП, что писателям пора дать свободу слова: «Мы воевали, мы боролись, дайте нам свободу слова».
Но самым удивительным в это время и откровенным было выступление М. Шагинян (1888–1982) на партийном собрании Союза писателей 21 августа 1945 года. Она не говорила о партийной работе в Союзе писателей, она говорила о положении в стране, о страшных вещах на Урале: «Я расскажу жуткие вещи, что у нас творится?! Я была на Урале, там 15 000 рабочих Кировского завода взбунтовались, бунт самый настоящий, потому что плохие условия. Об этом узнали райкомы и обкомы ВКП(б) только тогда, когда наехали во время бунта. Директор на заводе не был два месяца. После этого бунта он отпустил 2 млн рублей на благоустройство. Инвалидов Великой Отечественной войны кормят болтушкой. Они голодают. На заводах работает много детворы, детвору… истощают, обрекают… Я была на Алтае, а там что делается, ужас. Обкомы, райкомы обжираются, жрут пайки рабочих, а рабочие голодают, ходят как тени, усталые, истощённые. Где же ленинское учение, где Сталинская Конституция?.. Входит в мягкий вагон в сопровождении другого военного. Вы ведь знаете, что мы – писатели, ездим в мягких вагонах; проверяя документы, видит молодую женщину и предлагают ей освободить место для генерала. Разве это терпимо? Рядом сидел раненый подполковник, освобождает место генералу. Где это видано, что это делается? Генералы наши разъезжают, разгуливают, а им почёт и уважение. Вот какие у нас порядки, вот что у нас делается. При этом при всем у нас много пишут похвалы. Вот куда надо смотреть, вот о чём надо писать нам… «М. Шагинян напомнила писателям, что они не должны приукрашивать жизнь, как это порой замечается, а создавать честные, правдивые книги» (Бордюгов Г.А. Великая Отечественная: подвиг и обманутые надежды // История отечества: люди, идеи, решения. Очерки истории Советского государства. М., 1991. С. 280; подлинник письма Ликовенкова: Источник. 1996. № 2. С. 83–84. «А ей аплодируют»).
О выступлении М. Шагинян на партийном собрании писателей сохранилось несколько документов: Н.Г. Ликовенков 23 августа 1945 года представил секретарю МК и МГК ВКП(б) Г.М. Попову справку «О выступлении т. Шагинян М.С. на партийном собрании Союза Советских писателей»; начальник Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Г.Ф. Александров (1908–1961) и А.М. Еголин написали письмо Г.М. Маленкову о выступлении М. Шагинян на этом собрании, что свидетельствовало «о наличии крупных недостатков в идейно-политической работе в партийной организации Союза советских писателей» (Литературный фронт. История политической цензуры 1932–1946 гг.: Сб. документов. М., 1994. С. 171–174).
Но чаще всего появлялась не критическая литература, а лакировочная, бесконфликтная. И после войны установился лишь победоносный взгляд на происшедшее в то время, да, терпели поражение, были недостатки, но ведь победили, а победителей не судят.
Многие документы того времени рассекречены, и яснее и отчётливее становится обстановка военного времени. «Моральное состояние людей в Москве показалось мне очень плохим, – писал в своём отчёте сотрудник британского посольства Дж. Рассел. – Всеобщее чувство недовольства направлено большей частью против евреев и коммунистов, которых обвиняют в том, что 15 октября они, как крысы, покинули тонущий корабль, ища спасение на востоке.
Все военные, прибывающие в Москву с Западного фронта, рассказывают одну и ту же историю об армиях, которые сражаются с исключительной харабростью, но постоянно страдают от плохого снабжения, нехватки боеприпасов и несогласованного командования. Если правительство примет решение оборонять Москву, войска, без сомнения, будут сражаться самоотверженно, но я не уверен, что они получат достаточно активную и добровольную поддержку со стороны гражданского населения: стоит немцам прорвать внешнее кольцо укреплений города – и главное желание жителей будет покончить со всем этим как можно скорее. Уже сейчас они спрашивают, почему должны рушиться их дома и гибнуть близкие ради спасения шкуры правительства, навязавшего им четыре пятилетки, а теперь неспособного обеспечить достаточное количество боеприпасов, чтобы не пустить немцев в Москву. «Двадцать лет у нас не было масла, а теперь у нас нет пушек…» (Там же. С. 260). Уже в самом начале войны наметили крупные противоречия между правительством и думающим народом. И таких свидетельств приводится множество. В записях знаменитого режиссёра А. Довженко, в дневнике крупного учёного В. Вернадского много говорится о просчётах правительства, но главное, записывает В. Вернадский в ноябре 1941 года, «крупные неудачи нашей власти – результат ослабления её культурности: средний уровень коммунистов… ниже среднего уровня беспартийных… Цвет нации заслонен дельцами и лакеями-карьеристами…» (Там же. С. 274).