История русской литературы XIX века. Часть 3: 1870-1890 годы
Шрифт:
Проект долгожданной конституции, уже было подготовленный Александром II (по одной из версий, царя убили как раз в тот день, когда он должен был его подписать), навечно положили под сукно. Преемник убитого, Александр III, на первом же заседании правительственного кабинета счел обнародование проекта преждевременным актом. Он во всеуслышание заявил, что русское общество "не готово" к "демократической", цивилизованной свободе. Министр внутренних дел граф М. Т. Лорис-Меликов, сторонник политики "диктатуры сердца", немедленно был отправлен в отставку. "Ушами" и "глазами" новоиспеченного монарха становится Константин Петрович Победоносцев, обер-прокурор Святейшего Синода. Для Александра III он стал подлинным духовным отцом. А для России – "злым гением". В кабинете этого "государственного колдуна", заставленном колоссального размера письменным столом и бесчисленными полками книг ("он все читал, за всем следил, обо всем знал", свидетельствовал
Победоносцев развернул настоящий крестовый поход против интеллигенции. Основой прогресса он провозгласил "натуральную, земляную силу инерции", живущую в "простом" человеке, т. е. силу пресловутого "здравого смысла", силу привычки, не рассуждающего уважения к "традиции", мнению "старших", "отцов", "начальников", "властей" и, конечно, "церкви". Несомненно, к этим постулатам Победоносцева восходит знаменитый чеховский образ "человека в футляре", ревностно, как святыню, чтящего всякие запреты, правила и циркуляры, боящегося всякой самостоятельности мысли и принятия ответственных решений.
Кризис общественного сознания, переживаемый Россией в 1880-е годы, затронул и народническую идеологию. Ослабленное расколом и повальными арестами своих членов, народническое движение переживало далеко не лучшие времена. Потерпели окончательный крах надежды народников 1870-х на особый путь экономического развития России – через крестьянскую общину, минуя стадию капитализма. Увы, реальное миросозерцание русского крестьянина оказалось далеко от вожделенной идиллии патриархального, артельного труда. Бесстрашный взгляд Глеба Ивановича Успенского, одного из самых талантливых и остро мыслящих публицистов старой народнической гвардии, показал безотрадную картину расстройства крестьянской жизни, не миновавшей влияния частнособственнической психологии. Органическая, "природная" "власть земли" (так назывался известный очерк Успенского) сменилась в крестьянском сознании властью капитала. Рубль медленно, но верно "съедал" устои, уклады, обычаи… Диалога между интеллигенцией и народом не получалось. Вчерашний крепостной видел в народнике "ряженого", чужака-горожанина и на все попытки образованного "ходока" влезть в его крестьянскую душу резко протестовал словами одного из героев так и озаглавленного очерка Успенского – "Не суйся!".
Читая сегодня этот горько-правдивый очерк, невольно вспоминаешь до боли знакомую картину И. Е. Репина "Арест пропагандиста". Мрачная и озлобленная фигура "пропагандиста", группа безучастных к происходящему крестьян у окна и разбросанный вокруг по полу теперь уже никому ненужный конспиративный "мусор" вперемешку с окурками и грязью от полицейских сапог – не поэзией, а холодом и унылой, казенной "безнадегой" веет от этого "подвига гражданского самопожертвования", который сами народники часто любили сопоставлять чуть ли не с участью распятого Христа. Достаточно повнимательнее присмотреться к картине Репина, чтобы понять: интеллигенту 1880-х годов такие параллели представлялись скорее смешными, чуть ли не кощунственными.
Отказавшись от наследства 1860–1870-х годов, русское общество изжившей себя идеологии противопоставило две теории – "малых дел" и "личного самосовершенствования". Первая свое программное обоснование нашла на страницах газет "Неделя" и "Новое время", вторая – в поздней публицистике Льва Николаевича Толстого.
Апологетом теории "малых дел" выступил критик "Недели" Яков Васильевич Абрамов (отсюда другое название этой теории – "абрамовщина"). В своих статьях и книгах он призывал интеллигенцию к "тихой культурной работе" среди народа: в земствах, воскресных школах, больницах. Это была чисто либеральная программа, противопоставившая историческому эгоцентризму героев-одиночек, героев-"титанов" идеал "обыкновенного" работника на ниве народного просвещения, убежденного в том, что история идет своим мудрым, постепенным шагом и не нуждается в понуканиях и подхлестывании слишком нетерпеливых ревнителей народного блага. Не Пророк и непогрешимый Судья, а друг и помощник, разделяющий с народом все беды и радости, – таков идеал исторического деятеля в теории "малых дел". За подобной сменой ориентиров ощущалась вера "среднего интеллигента" 1880-х годов в культуру и плодотворное значение совместной, без крика и героической позы просветительской работы.
В это же время с проповедью личного самосовершенствования выступил Лев Николаевич Толстой. Во что верить, какими ценностями следует жить человеку в период ломки всех личных и общественных устоев – на эти животрепещущие вопросы современности писатель попытался ответить в своей знаменитой "Исповеди". По мнению Толстого, суть веры заключается не в исполнении обрядов, не в постах и молитвах, а в единстве жизни и веры. "Знать Бога и жить – одно и то же: Бог есть жизнь", – утверждал Толстой. Он мечтает о вере, обещающей человеку не загробное
Оценивая объективно вклад и Л. Толстого, и создателей теории "малых дел" в формирование положительного мировоззрения русского общества 1880–1890-х годов, нужно сказать, что обе теории содержали в себе немало противоречий. Так, печальную, а подчас и скандальную известность принесли Толстому его несправедливая критика гениальных творений Шекспира и Пушкина, отрицание поэзии в целом как самостоятельной сферы творчества, ревизия православного катехизиса, основ семьи и брака. Кроме того, как Л. Толстой, так и Я. Абрамов имели своих многочисленных эпигонов, которые неизбежно утрировали и обессмысливали наиболее существенные идеи своих "кумиров". Так, теория "малых дел" в трактовке ее некоторых сторонников порой оборачивалась проповедью мелочной благотворительности, унизительным "задабриванием" неимущих и обездоленных, оголтело-мещанской моралью "премудрого Пескаря" ("Всяк сверчок должен знать свой шесток").
В силу этих причин отношение общества к "абрамовщине" и "толстовству" было крайне неоднозначным и колебалось от восторженного поклонения до яростного неприятия.
Творчество писателей-классиков в 1880–1890-е годы
В 1880-е годы продолжалась активная писательская деятельность авторов, художественные формы которой сложились еще в классическую, "докризисную" эпоху отечественной словесности: это Л. Н. Толстой, Ф. М. Достоевский, Н. С. Лесков, И. С. Тургенев, А. Н. Островский, Г. И. Успенский, М. Е. Салтыков-Щедрин… Продолжалось, и весьма продуктивно, творчество поэтов так называемого "чистого искусства – А. А. Фета, А. Н. Майкова, Я. П. Полонского. Новые идеи времени не прошли для них бесследно. В результате художественный облик классических течений отечественной литературы в 1880-е годы существенно изменился.
Ощущение "безвременья", идейного тупика, атмосферы "сумеречности" эпохи не могли не сказаться на художественных способах изображения человеческого характера. Масла в огонь всеобщей сумятицы умов добавила дискуссия о спиритизме, захватившая широкие круги научной и околонаучной общественности. Публичные сеансы всякого рода "медиумов" и "спиритов" обсуждались в прессе. Нет ничего удивительного в том, что и писателей все сильнее притягивает сфера подсознательного в человеке, исследование аномальных явлений психики (болезненные сны, видения, галлюцинации, "лунатические" состояния). Поступки героев все чаще получают двойную мотивировку – естественно-научную и мистическую. Герои лицом к лицу сталкиваются с таинственным в окружающем мире и в самих себе. Резко возрастают драматизм и масштаб конфликтов. Любовь и смерть, правда и ложь, служение обществу и служение Богу – вот примерно те "весы", на которых героям приходится взвешивать коллизии своей повседневной жизни. Сюжету, насыщенному социально-бытовой, исторической конкретикой, явно тесно в ее рамках. Он тяготеет к универсальному смыслу – смыслу притчи. Закономерно возрастает количество легендарно-сказочных и фантастических сюжетов с подчеркнуто условной прорисовкой фона. Действие нередко переносится в далекие времена и чужие страны или в необычную, экстремальную обстановку, в ситуацию на грани жизни и смерти.
Например, сказочно-легендарную основу имеют знаменитый рассказ Н. С. Лескова "Левша", а также "святочные рассказы" писателя 1880-х годов ("Привидение в Инженерном замке"). Ситуация на грани жизни и смерти является главной темой фантастического рассказа Ф. М. Достоевского "Бобок". В "Сне смешного человека" писатель, наоборот, описывает утопическую картину счастливого общества будущего. К аллегорическому смыслу притчи тяготеют и поздние повести Л. Толстого "Смерть Ивана Ильича", "Чем люди живы", "Хозяин и работник". Тайны человеческого подсознания, необъяснимые с научной точки зрения возможности психики (ясновидение, телепатия, способность оживлять умерших и т. п.) все больше привлекают И. С. Тургенева, автора "таинственных повестей" "Песнь торжествующей любви" и "Клара Милич". Почерк Тургенева-психолога в 1880-е годы начинает заметно сближаться с "болезненным" психологизмом Достоевского.