История русской литературы XX века. Том I. 1890-е годы – 1953 год. В авторской редакции
Шрифт:
Близко знавший Блока и часто бывавший у него В.А. Зоргенфрей, вспоминая дни после Октябрьского переворота, рассказал, как Блок резко осуждал пальбу под окнами его квартиры, вместе с тем, наблюдая, как грабят погреба, говорил: все это сложившееся надо принять; он же упомянул, как Блок лихорадочно составлял письмо М. Пришвину, назвавшему Блока в газете «Воля страны» (16 февраля 1918 года) «большевиком из «Балаганчика» (Ответ Александру Блоку). Но самое интересное в воспоминаниях В.А. Зоргенфрея – это отношение к поэме «Двенадцать», которую он прочитал ещё в рукописи в конце января 1918 года. «О «Двенадцати» написано много и будет написано еще больше, – отмечал он. – Одни видят в «Двенадцати» венец художественного достижения и все творчество Блока предыдущих периодов рассматривают как подход к этому достижению; для других «Двенадцать» – стремительное падение с художественных высот в бездну низкого политиканства… Туман
«…На память о страшном годе» — написал Блок на моем экземпляре «Двенадцати», а весною этого года, перебирая вместе со мною возможные названия для моей книги, сказал уверенно: «Следующий сборник (после «Седого утра»), куда войдут «Двенадцать» и «Скифы», я назову «Черный день».
Этого «страшного» и «черного» не обходил он молчанием в разговорах, не смягчая и не приукрашивая, а лишь пытался осмыслить и освятить… После «Скифов» и «Двенадцати» перестал А.А. писать стихи. Неоднократно пытался я говорить с ним об этом, но объяснения А.А. были сбивчивы и смутны. «Разреженная атмосфера… множество захватывающих и ответственных дел…» (Зоргенфрей В.А. Александр
Александрович Блок // Александр Блок в воспоминаниях современников: В 2 т. М., 1980. Т. 2. С. 27–28).
О судьбе Александра Блока, «очень значительной и знаменательной судьбе», откровенно и смело написал Николай Бердяев в статье «Мутные лики» (1923), посвящённой анализу воспоминаний о Блоке Андрея Белого: «В ней совершилась трагическая гибель ложной софианской романтики, изобличалось ее внутреннее бессилие. «Прекрасная Дама» не реальна, не онтологична у А. Блока. К бытийственной Софии тут нет даже отдаленного касания. Все погружено в мутную и двоящуюся атмосферу. И нет духовного сопротивления этой мути и двоению. «Балаганчик», очень замечательная вещь А. Блока, есть гибель «Прекрасной Дамы». Изобличается нереальность, неподлинность, неонтологичность всего. Мрак нарастает в душе А. Блока. Но вот за несколько лет до смерти ещё раз А. Блоку является призрак «Прекрасной Дамы», София в страшном небывалом обличье. Он увидел ее в образе русской революции. Тут образ Софии погружается в окончательную муть, погибает всякая явность в восприятии образа божественности. А. Блок жестокой смертью поплатился за свою галлюцинацию, за странный обман, которому он поддался. Он пишет «Двенадцать» – изумительную, почти гениальную вещь, лучшее, что было написано о революции. В «Двенадцати» дается подлинный образ революции со всей ее страшной жутью, но двойственность и двусмысленность доходят до кощунства. Тут А. Блок позволяет себе страшную игру с ликом Христа. Романтически мечтательное софианство А. Блока не открыло ему пути к восприятию лика и образа Христа. Через Христа только можно было преодолеть соблазн двоящихся мыслей. После этого жизнь А. Блока погружается в окончательный мрак. Вновь меркнет для него обманчивый образ «Прекрасной Дамы», и он остается перед бездной пустоты. Он умирает от духовной болезни, от объявшего его душевного мрака и неверия. А. Блок – неверующая душа, всю жизнь тосковавшая по вере. Он видел обманчивые зори, миражи в пустыне и не увидел истинной зари. Так в трагической судьбе его изобличается ложь всего этого пути, всего этого течения в русской духовной жизни. Литература предчувствовала революцию, революция в литературе совершилась раньше, чем в жизни. Но пророком может быть назван лишь тот, кто духовно возвышается над этой стихией, о которой он пророчествует» (В кн.: О русских классиках. М., 1993. С. 324).
В последние годы жизни Блока часто говорили о его пессимизме. В письме 10 декабря 1920 года Г.П. Блоку Александр Блок писал: «Не принимайте во мне за «страшное» (слово, которое Вы несколько раз употребили в письме) то, что другие называют еще «пессимизмом», «разлагающим» и т. д. Я действительно хочу многое «разложить» и во многом «усумниться», но это – не «искусство» для искусства, а происходит от большой требовательности к жизни; от того, что, я думаю, то, что нельзя разложить, и не разложится, а только очистится. Совсем не считаю себя пессимистом» (Собр. соч. Т. 8. С. 531).
И словно напутственным завещанием служат слова Александра Блока в письме Надежде Александровне Нолле-Коган от 8 января 1921 года. Поэт, «бесконечно отяжелевший от всей жизни, на 99/100 слабый, грешный, ничтожный, но 1/100, лучшую свою часть, готов передать её ребенку, «человеку близкого будущего»: «Это пожелание такое: пусть, если только это будет возможно, он будет человек мира, а не войны, пусть он будет спокойно и медленно созидать истреблённое семью годами ужаса. Если же это невозможно, если кровь все ещё будет в нём кипеть, и бунтовать, и разрушать, как во всех нас, грешных, – то пусть уж его терзает всегда и неотступно прежде всего совесть, пусть она хоть обезвреживает его ядовитые, страшные порывы, которыми богата современность наша и, может быть, будет богато и ближайшее будущее… Жалейте и лелейте своего будущего ребёнка; и если он будет хороший, какой он будет мученик, – он будет расплачиваться за всё, что мы наделали, за каждую минуту наших дней» (Там же. С. 532).
И дети, рождённые после Октябрьского переворота, в самом деле «мученики» и действительно расплачивались за всё то, что сделали революционеры в ходе новых преобразований, «за каждую минуту наших дней».
Блок А.А. Собр. соч.: В 8 т. М.—Л., 1960–1963.
Александр Блок в воспоминаниях современников: В 2 т. М., 1980.
Бекетова М.А. Воспоминания об Александре Блоке. М., 1990.
Николай Степанович Гумилёв
(3 (15) апреля 1886 – 25 августа 1921)
В семье морского врача коллежского советника Степана Яковлевича Гумилёва (через полгода произведён в статские советники) и его жены Анны Ивановны (в девичестве Львовой, дворянский род Львовых внесён в родословную книгу Тверской губернии), обоих православного исповедания, в Кронштадте 3 апреля 1886 года родился сын Николай – поэт, критик, общественный деятель. После отставки С.Я. Гумилёва, последовавшей за рождением Николая и получением пенсии, чаще всего жили в Царском Селе, где купили двухэтажный дом с садом и флигелями. В детстве произошло несчастье: пьяная нянька уронила Николая на разбитую бутылку, была повреждена бровь, что сделало его косоглазым и не пригодным, как показало будущее, к воинской службе. Начальное образование Николай получил дома, как только научился читать, рано стал сочинять басни, а потом – стихи. Весной 1895 года поступил в приготовительный класс царскосельской гимназии, но тягот её не выдержал, родители наняли домашнего учителя. Через год он поступил в гимназию Я.Г. Гуревича. Учился плохо, особенно по языкам, но увлекался зоологией и географией.
Летом 1897 года по состоянию здоровья С.Я. Гумилёва переехали в Железноводск, но, вернувшись в Петербург, Николай стал ходить во второй класс гимназии Гуревича.
Все эти годы Николай очень много читал – Майн Рид, Жюль Верн, Фенимор Купер, Гюстав Эмар, Луи Буссенар, Пушкин, Лермонтов, Жуковский, Тютчев, Лонгфелло, Мильтон, Кольридж, Ариосто, посещал Мариинский театр, Александринский, присутствовал на пушкинских торжествах в Царском Селе, где с торжественной речью выступал директор Николаевской царскосельской гимназии Иннокентий Анненский.
По рекомендации врачей С.Я. Гумилёв с семьёй переехал в Тифлис, не сдавший экзамены за четвёртый класс в Петербурге Николай Гумилёв второй раз учился в четвёртом классе 1-й Тифлисской мужской гимназии, много писал, прозу и стихи, 8 сентября 1902 года газета «Тифлисский листок» напечатала стихотворение Н. Гумилёва «Я в лес бежал из городов…» – такое бывало в его юности: убегал, скрывался, потом возвращался. В Тифлисе он познакомился с дочерью основателя тифлисского русского театра М.М. Маркс, которой посвятил 14 любовных стихотворений, которые были записаны в альбом, случайно сохранившийся. В 1903 году семья вернулась в Царское Село, Н. Гумилёв учился в седьмом классе царскосельской гимназии, читал Бальмонта, Брюсова, философа Владимира Соловьёва, Ф. Ницше. 24 декабря 1903 года он познакомился с Анной Горенко, тоже учившейся в Царском Селе. Месяца через три Анна впервые побывала у Гумилёвых. На выпускном вечере брата Дмитрия Горенко Анна и Николай Гумилёв объяснились, Николай сделал ей предложение, но получил отказ.
«Страсть к путешествиям рано начала волновать душу Коле, – вспоминала его сестра Александра. – Ему хотелось ехать в неизведанные страны, где ещё не ступала нога европейца. Для этой цели он начал тренироваться: много плавал, нырял, стрелял без промаха, но охотиться не любил…» (В кн.: Гумилёв Н. Сочинения: В 3 т. Т. 3. М., 1991. Хроника. С. 349). В этой же «Хронике» много приведено документов и свидетельств о детских и юношеских годах становления поэтического таланта Николая Гумилёва, собранных Е. Степановым и другими литературоведами и историками литературы.