История русской революции, том 2, Октябрьская революция
Шрифт:
Чтобы объяснить это, достаточно ближе присмотреться к силам, вступившим в борьбу. Прежде всего мы вынуждены будем установить - и это открытие не будет для нас неожиданным, - что штаб заговорщиков был все тем же царским штабом, канцелярией людей без головы, не способных заранее обдумать в затеянной ими большой игре два-три хода подряд. Несмотря на то что Корнилов за несколько недель вперед назначил день переворота, ничто не было предусмотрено и как следует рассчитано. Чисто военная подготовка восстания была произведена неумело, неряшливо, легкомысленно. Сложные перемены в организации и командном составе предприняты были перед самым выступлением, уже на ходу. "Дикая" дивизия, которая должна была нанести революции первый удар, насчитывала всего 1350 бойцов, причем для них не хватало 600 винтовок, 1000 пик и 500 шашек. За пять дней [207] до открытия боевых действий Корнилов издал приказ о переформировании дивизии в корпус. Такого рода мера, осуждаемая школьными учебниками, была, очевидно, сочтена необходимой, чтобы увлечь офицеров повышенным содержанием. "Телеграмма о том, что недостающее оружие будет отпущено в Пскове, - пишет Мартынов, - была получена Багратионом только 31 августа, после окончательного провала всего предприятия".
Командировкой инструкторов с фронта в Петроград ставка тоже занялась лишь в самую последнюю минуту. Принимавшие поручение офицеры широко снабжались деньгами и отдельными вагонами. Но патриотические герои не так уж спешили, надо думать, спасать отечество. Через два дня железнодорожное сообщение между ставкой и столицей оказалось прервано, и большинство командированных вообще не попало к месту предполагаемых подвигов.
В столице была, однако, своя организация корниловцев, насчитывавшая до двух тысяч членов. Заговорщики были разбиты группами по специальным заданиям: захват броневых автомобилей, аресты и убийства наиболее видных членов Совета, арест Временного правительства, овладение важнейшими учреждениями. По словам уже известного нам Винберга, председателя союза воинского долга, "к приходу войск Крымова главные силы революции должны были уже быть сломленными, уничтоженными или обезвреженными, так что Крымову оставалось бы дело водворения порядка в городе". Правда, в Могилеве эту программу действий считали преувеличенной и главную задачу возлагали на Крымова. Но и ставка ждала от отрядов республиканского центра очень серьезной помощи. Между тем петроградские заговорщики решительно ничем себя не проявили, не подали голоса, не пошевелили пальцем, как если бы их вовсе не было на свете. Винберг объясняет эту загадку довольно просто. Оказывается, что заведовавший контрразведкой полковник Гейман самое решительное время провел в загородном ресторане, а полковник Сидорин, объединявший по непосредственному поручению Корнилова деятельность всех патриотических обществ столицы, и полковник Дюсиметьер, руководивший военным отделом, "исчезли бесследно, и нигде их нельзя было найти". Казачий полковник Дутов, который должен был выступить "под видом большевиков", жаловался впоследствии: "Я бегал... звать выйти на улицу, да за мной [208] никто не пошел". Предназначенные на организацию денежные суммы были, по словам Винберга, крупными участниками присвоены и прокучены. Полковник Сидорин, по утверждению Деникина, "скрылся в Финляндию, захватив с собою последние остатки денег организации, что-то около полутораста тысяч рублей". Львов, которого мы оставили арестованным в Зимнем дворце, передавал впоследствии об одном из закулисных жертвователей, который должен был вручить офицерам значительную сумму, но, приехав в назначенное место, застал заговорщиков в таком состоянии опьянения, что передать деньги не решился. Сам Винберг считает, что, если бы не эти поистине досадные "случайности", замысел мог бы вполне увенчаться успехом. Но остается вопрос: почему вокруг патриотического предприятия оказались сгруппированы преимущественно пропойцы, растратчики и предатели? Не потому ли, что каждая историческая задача мобилизует адекватные ей кадры?
С личным составом заговорщиков дело обстояло плохо, начиная с самой верхушки. "Генерал Корнилов, - по словам правого кадета Изгоева, - был самым популярным генералом... среди мирного населения, но не среди войск, по крайней мере тыловых, которые я наблюдал". Под мирным населением Изгоев понимает публику Невского проспекта. Народным массам на фронте и в тылу Корнилов был чужд, враждебен, ненавистен.
Назначенный командиром 3-го конного корпуса генерал Краснов, монархист, вскоре попытавшийся устроиться вассалом у Вильгельма II, удивлялся тому, что "Корнилов задумал великое дело, а сам остался в Могилеве, во дворце, окруженный туркменами и ударниками, как будто и сам не верящий в успех". На вопрос французского журналиста Клода Анэ, почему в решающую минуту Корнилов сам не пошел на Петроград, глава заговора ответил: "Я был болен, у меня был сильный приступ малярии, и мне не хватало моей обычной энергии".
Слишком много несчастных случайностей - так всегда бывает, когда дело заранее обречено на гибель. В своих настроениях заговорщики колебались между пьяным высокомерием, которому море по колено, и полной прострацией перед первым реальным препятствием. Дело было не в малярии Корнилова, а в гораздо более глубокой, роковой, неизлечимой болезни, парализовавшей волю имущих классов.
Кадеты серьезно опровергали контрреволюционные намерения Корнилова, понимая под этим реставрацию [209] романовской монархии. Как будто в этом было дело! "Республиканизм" Корнилова нисколько не мешал монархисту Лукомскому идти с ним в паре, как и председателю Союза русского народа Римскому-Корсакову телеграфировать Корнилову в день восстания: "Горячо молю бога помочь вам спасти Россию, предоставляю себя в полное ваше распоряжение". Черносотенные сторонники царизма не останавливались перед дешевеньким республиканским флажком. Они понимали, что программа Корнилова была в нем самом, в его прошлом, в его казачьих лампасах, в его связях и финансовых источниках, а главное - в его неподдельной готовности перерезать горло революции.
Именуя себя в воззваниях "сыном крестьянина", Корнилов строил план переворота целиком на казачестве и горцах. В войсках, брошенных на Петроград, не было ни одной пехотной части. К мужику у генерала не было путей, и он даже не пытался открыть их. При ставке нашелся, правда в лице некоего "профессора", аграрный реформатор, готовый обещать каждому солдату фантастическое количество десятин земли. Но заготовленное на эту тему воззвание не было даже и выпущено: от аграрной демагогии генералов удержало вполне основательное опасение испугать и оттолкнуть помещиков.
Могилевский крестьянин Тадеуш, близко наблюдавший окружение ставки в те дни, рассказывает, что среди солдат и в деревнях манифестам генерала никто не верил: "хочет власти, а о земле ни слова, а об окончании войны ни слова". В самых жизненных вопросах массы как-никак научились разбираться за шесть месяцев революции. Корнилов нес народу войну, защиту генеральских привилегий и помещичьей собственности. Больше ничего он им не мог дать, и ничего другого они от него не ждали. В этой заранее очевидной для самих заговорщиков невозможности опереться на крестьянскую пехоту, не говоря уже о рабочих, и выражалась социальная отверженность корниловской клики.
Картина политических сил, которую нарисовал дипломат ставки князь Трубецкой, была верна во многом, но ошибочна в одном: того равнодушия, которое готово "подчиниться всякому удару хлыста", в народе не было и в помине; наоборот, массы как бы только ждали угрозы хлыстом, чтобы показать, какие источники энергии и самоотвержения скрываются в их глубинах. Ошибка в оценке настроения масс обращала в прах все остальные расчеты. [210]
Заговор велся теми кругами, которые ничего не привыкли и не умеют делать без низов, без рабочей силы, без пушечного мяса, без денщиков, прислуги, писарей, шоферов, носильщиков, кухарок, прачек, стрелочников, телеграфистов, конюхов, извозчиков. Между тем все эти маленькие человеческие винтики, незаметные, бесчисленные, необходимые, были за советы и против Корнилова. Революция была вездесуща. Она проникала всюду, обволакивая заговор. У нее везде был свой глаз, свое ухо, своя рука.
Идеал военного воспитания состоит в том, чтобы солдат действовал за глазами начальства так же, как и на глазах его. Между тем русские солдаты и матросы 1917 года, не выполнявшие официальных приказов и на глазах командиров, с жадностью подхватывали приказы революции на лету, а еще чаще - выполняли их по собственной инициативе прежде, чем они до них доходили. Бесчисленные слуги революции, ее агенты, разведчики, бойцы не нуждались ни в понукании, ни в надзоре.
Формально ликвидация заговора находилась в руках правительства. Исполнительный комитет содействовал. В действительности же борьба шла по совсем иным каналам. В то время, когда Керенский, сгибаясь, измерял одиноко паркеты Зимнего дворца. Комитет обороны, называвшийся также Военно-революционным комитетом, разворачивал широкую работу. С утра разосланы телеграфные инструкции железнодорожным и почтово-телеграфным служащим и солдатам. "Все передвижения войск, - как докладывал Дан в тот же день, - совершаются по распоряжению Временного правительства и контрассигнуются Комитетом народной обороны". Если отбросить условности, то это означало: Комитет обороны распоряжается войсками под фирмой Временного правительства. Одновременно приступлено к уничтожению корниловских гнезд в самом Петрограде, произведены обыски и аресты в военных училищах и офицерских организациях. Рука Комитета чувствовалась во всем. Генерал-губернатором мало кто интересовался.
Низовые советские организации, в свою очередь, не ждали призывов сверху. Главная работа сосредоточивалась в районах. В часы наибольших колебаний правительства и томительных переговоров Исполнительного комитета с Керенским районные советы теснее сплотились между собою и постановили: объявить межрайонное совещание беспрерывным; включить своих представите[211] лей в состав штаба, сформированного Исполнительным комитетом; создать рабочую милицию; установить над правительственными комиссарами контроль районных советов; организовать летучие отряды для задержания контрреволюционных агитаторов. В совокупности своей эти мероприятия означали присвоение не только значительных правительственных функций, но и функций Петроградского Совета. Логикой положения высшим советским органам пришлось сильно потесниться, чтобы дать место низам. Выступление петроградских районов на арену борьбы сразу изменило ее направление и размах. Снова раскрылась на опыте неиссякаемая жизненность советской организации: парализуемая сверху руководством соглашателей, она в критический момент возрождалась снизу под напором масс.
Для вдохновлявших районы большевиков восстание Корнилова меньше всего было неожиданностью. Они предвидели, предупреждали и первыми оказались на посту. Уже на объединенном заседании исполнительных комитетов 27 августа Сокольников сообщил, что большевистской партией приняты все доступные ей меры для осведомления народа об опасности и для подготовки к обороне; свою боевую работу большевики изъявили готовность согласовать с органами Исполнительного комитета. В ночном заседании Военной организации большевиков, с участием делегатов многочисленных воинских частей, решено было требовать ареста всех заговорщиков, вооружить рабочих, привлечь для них инструкторов из солдат, обеспечить оборону столицы снизу и в то же время готовиться к созданию революционной власти из рабочих и солдат. Военная организация проводила митинги во всем гарнизоне. Солдаты призывались стоять под ружьем, чтобы выступить по первой тревоге.