История руссов. Держава Владимира Великого
Шрифт:
Пушкин чутко уловил это и выразил в эпиграмме на «Историю России» Карамзина, являющейся идейным продолжением летописи. Известно, что Карамзин был настолько «благонадежен» в политическом отношении, что с него личным распоряжением царя была даже снята цензура.
Эпиграмма гласит:
В его истории изящность, простота Доказывают нам без всякого пристрастья Необходимость самовластья, И прелести кнута.Идея единой династии Рюриковичей, единственно осуществляющей законную, освященную богом власть, господствует в летописи и определяет ее принципиальный стержень. Отсюда намеренное подчеркиванье летописцем одного и замалчиванье другого.
Летописи были орудием политической пропаганды. Различные редакции их, самое писание их, то в Печерском, то в Выдубецком монастыре, показывали, что это было делом торговли истиной. Объективность летописца либо покупалась за деньги для монастыря, где он подвизался, либо получалась путем административного давления.
На этой почве мы сталкиваемся с третьей отрицательной чертой летописи: она была и продажна, продажна в том смысле, что достаточно было князю, о котором летопись до сих пор отзывалась не слишком одобрительно, сделать крупное пожертвование монастырю, и он из черного делался белым.
Так как летописи писались в разных княжествах, а основой служил один главный свод, то нередко летописцу, начинавшему местную, провинциальную летопись, случалось натыкаться на не слишком-то положительную характеристику предков своего князя, — в таких случаях он частенько менял отрицательную характеристику на положительную.
Были и иные выходы из столь неприятного положения. Давно уже было замечено, что Галицко-Волынская летопись начинается с заголовка о княжении «самодержца» Романа Великого Галицкого. Но если мы заглянем в нее, то о Романе и его княжении мы почти ничего не найдем, речь в ней идет только об его потомках.
Объясняли, что летопись дефектна, что места, содержащие описание княжения Романа, утеряны. Однако недавно Пашуто (1950) довольно убедительно показал, что дело, по-видимому, обстоит иначе. Есть основания думать, что польский историк Длугош пользовался летописью, давшей основание Галицко-Волынской, летописью цельной, а не дефективной. В этой летописи Роман выставлен в довольно некрасивом виде.
Естественно, что составитель Галицко-Волынской летописи не мог начать ее с черной характеристики своего князя-основоположника, писать же новый, совершенно отличный вариант, он в силу каких-то причин не мог. Поэтому он поступил весьма радикально и просто: выпустил целиком княжение Романа, оставив только заголовок. Здесь мы, вероятно, имеем дело с тенденциозным замалчиванием истины.
Имеются, однако, основания думать, что не всегда было так, т. е. сравнительно благополучно, бывало и похуже — летописец не только замалчивал кое-что злостно, но и прибегал к вставкам, подчисткам и т. д.
Наконец, едва ли не самым главным недостатком летописи является то, что она неглубока, скользит преимущественно по поверхности фактов, вовсе не занимаясь их анализом. Очень часто она наивна и даже глупа, включая в себя народные сказки вроде падающих с неба молодых белок и т. д. и обращаясь с ними, как с чем-то ценным.
Кругозор летописца вообще необыкновенно узок, и вся жизнь Древней Руси сильно искажена в том отношении, что руссы изображены ужасными примитивами, без духовных запросов, без культуры. На самом деле таковыми были монахи-летописцы, в религиозном фанатизме отрицавшие все светское. Только из «Поучения» Владимира Мономаха, случайно включенного в летопись, мы узнаем, что Всеволод, отец Мономаха, никуда не ездив, знал 5 языков, и Мономах этим гордился.
Достаточно прочитать в особенности новгородские летописи, чтобы понять необыкновенную низменность интересов летописца: он отмечает только, что «была дороговь», т. е. дороговизна, что лето было очень «дожгево», что сгорело столько-то церквей, а между тем из кое-каких намеков видно, что были и иные, более важные события, о которых летописец умолчал только по полному отсутствию интереса к ним. Например, под 1186 годом находим, что «толь же лето приде цесарь грьцьскыи Алекса Мануиловиць в Новгород». Казалось бы, что такому, совершенно из ряда вон выходящему событию можно было посвятить больше внимания: сказать хоть, откуда и куда ехал цезарь, для чего он приезжал, какова была встреча и т. д.
Просто не верится, что греческий император чего-то вдруг вздумал посетить Новгород, находящийся за тридевять земель. Новгородского же летописца это так же взволновало, как и то, что лето было «дожгево» и что дожди смыли много сена.
Впрочем, удивляться нечего: в новгородских летописях мы находим вставки, где летописцы говорят о самих себе, — один был дьяконом, а другой даже пономарем, т. е. самым низшим членом духовного клира. Естественно, что выше уровня своих понамарских интересов он стать не мог.
Это упрощенчество наложило тяжелый отпечаток на всю нашу историю. Предки наши изображаются почти придуркуватыми лапотниками, ведшими полуживотное существование. А между тем имеется ряд фактов, совершенно неоспоримых, говорящих о весьма высокой культуре того же Новгорода. Открытие последних лет — берестяных грамот — показывает, что грамотность была весьма распространена в Новгороде и была обычным явлением. Берестяными письмами обменивались по поводу самых обычных житейских дел, например, муж уехал по делам и просит жену прислать рубашку и т. д. Наконец, водопровод и система сточных вод в Новгороде показывает необычайно высокую степень техники и культуры: в Европе того времени водопроводы не были известны.
«Темнота» летописца особенно чувствуется в татарский и послетатарский период — настоящее одичание шло быстрыми шагами, и вместо слов древнего летописца, что «книгы суть реки, напояющие вселенную», мы сталкиваемся с совсем иным отношением к книге: не только все светские книги были под величайшим подозрением, но и к духовным относились сугубо осторожно, боясь наткнуться на ересь. Именно в этот период копии летописей делаются особенно безграмотными и искаженными (см., напрмер Велико-Устюжскую летопись и т. д.).
До сих пор мы обсуждали основные недочеты летописи в общей форме. Обратимся непосредственно к примеру и возьмем для этого статью Н. Н. Масленниковой «Идеологическая борьба в псковской литературе». (Труды Отдела Древнерусской литературы Акад. Наук VII. 1951, 187–217.)
Статья эта интересна тем, что, рассматривая факты в несколько иной плоскости, приходит к тем же выводам, что и мы. В статье сличается несколько псковских летописей, основывающихся на одном материале, но расходящихся существенно в деталях. Дадим слово Н. Н. Масленниковой: