История рыжего демона
Шрифт:
— А теперь, сударь, — сказал Аретино после того, как они осушили кубки за здоровье друг друга, — разрешите спросить, чем я могу быть вам полезен.
— Точнее, — улыбнулся Аззи, — чем я могу быть полезен вам, мой друг. Ведь вы — первый поэт в Европе, в то время как я — всего лишь скромный почитатель вашего таланта, в некотором роде меценат, покровительствующий тем, кто отдал свою жизнь служению прекрасному. Я должен открыть вам свой секрет: я задумал одну вещь, имеющую прямое отношение к театру…
— Вы не могли бы рассказать подробнее, сударь? Какого рода вещь вы задумали?
— Ну, мне бы хотелось поставить пьесу.
— Прекрасная идея! — воскликнул Пьетро. — У меня как раз готово несколько новых безделок, которыми я забавлялся на досуге. Все они как нельзя лучше подойдут для вашего театра. Хотите, я покажу вам их? Черт, куда только запропастились эти рукописи…
Но Аззи остановил его:
— Мой дорогой мастер, я не сомневаюсь, что те пьесы, которые вы хотите показать мне, — шедевры, достойные того, чтобы быть представленными самой взыскательной публике. Но мне от вас нужно совсем другое. Мне хочется, чтобы вы написали совершенно новую пьесу, в основу которой легла бы идея, давно вынашиваемая мной.
— Понятно. — Аретино был разочарован. На своем веку он повидал немало господ, желающих воплотить свой замысел в художественном произведении. Однако большинству таких непризнанных гениев не хватало таланта и трудолюбия, чтобы самим написать хоть несколько строк. Они предпочитали взвалить всю скучную работу на других — профессиональных поэтов, писателей, драматургов. Они пользовались плодами чужого труда, делая заказы на пьесы прославленным мастерам так же легко, как если бы речь шла, например, о паре новых башмаков, заказываемых сапожнику, или о модном платье, пошитом у портного. Однако он не стал показывать свое недовольство гостю, а просто прибавил вслух: — В таком случае не расскажете ли вы мне, сударь, несколько подробнее о своем замысле?
— В основу моей пьесы я хочу положить простую жизненную правду, — сказал Аззи, — правду, которой, однако, постоянно пренебрегали все известные мне драматурги. Большинство из них не поднимается выше обыкновенных банальностей, превращая драматическое произведение в скучный урок, где мораль, уже успевшая порядком надоесть зрителю, подносится в готовом виде на неизменном фарфоровом блюдечке с золотой каемкой. Вот и проповедуют, что, мол, всякий порок в итоге будет наказан, а добродетель вознаграждена: под лежачий камень вода не течет, жадность до добра не доводит с милым рай и в шалаше, терпенье и труд все перетрут, и тому подобное. Так повелось со времен Аристотеля, и теперь множество писателей и поэтов идет по проторенной дорожке. Чтобы хоть как-то привлечь внимание зрителя, они пускаются на всевозможные хитрости, соревнуясь друг с другом в том, кто ловчее надует аудиторию, всегда готовую простодушно проглотить приманку. И нужно сказать, что до сих пор они неплохо справлялись с этим делом. Многие их крылатые фразы стали пословицами и поговорками, на которых держится народная мудрость, чаще именуемая у нас общественным мнением. Однако люди наблюдательные и не лишенные здравого смысла прекрасно знают, что в жизни редко бывает так, как написано в книгах или показано на сцене. Помимо художественной правды, существует еще одна правда — правда жизни, но вот об этом вся пишущая братия как раз предпочитает помалкивать.
— Так, значит, сударь, вы хотите опровергнуть законы морали?
— Ну да, конечно! Хоть смертные и держатся за них крепко, как утопающий за соломинку, я хочу найти способ освободить их от глупейших предрассудков. Я хочу показать им жизненную правду. Задуманная мною пьеса сильно отличается от детского лепета так называемых добродетельных людей. По моему замыслу, семь смертных грехов не только не станут препятствием на пути к блаженству, но как раз наоборот — если не помогут его достичь, то уж, во всяком случае, никак не помешают. Одним словом, Аретино, я собираюсь ставить безнравственную пьесу.
— Что за благородный замысел! — воскликнул Аретино. — Меня восхищает ваша попытка противостоять потокам сладенькой водички, льющейся на нас с небес, всей этой дешевой пропаганде, цель которой — наставить нас на тот путь, что объявляется истинным. Но позвольте вам заметить, сударь, что, если мы попробуем разыграть такую пьесу, лицемерный гнев государства и церкви падет на наши головы. И потом, где мы найдем труппу, способную сыграть такую пьесу? И как мы укроемся от всевидящего ока церкви, легко проникающего за кулисы?
— Не беспокойтесь, дорогой мастер, — улыбнулся Аззи. — Для постановки моей пьесы не нужна сцена, не нужны актеры. И зрительный зал и публика тоже не нужны. Моя пьеса пойдет как бы сама собой. Действие будет разворачиваться в привычных условиях, а актерами будут самые обыкновенные люди, мыслящие и чувствующие, а не изображающие чувства. Мы ничего не будем придумывать заранее. Мы дадим своим актерам только самые общие указания и предоставим им позаботиться о деталях, а уж как они поведут себя в той или иной ситуации, будет зависеть только от них самих.
— Но как же быть с моралью вашей безнравственной пьесы? — удивился Аретино. — Ведь для того, чтобы вывести подобающую мораль, нужно заранее знать, чем все закончится.
— У меня есть несколько идей на сей счет, — сказал Аззи, — и я непременно поделюсь с вами своими планами после того, как мы договоримся. Пока же я ограничусь только намеком. Видите ли, я до известной степени могу управлять сложной механикой причинно-следственных связей в подлунном мире.
— Однако для того, чтобы сделать подобное утверждение, сударь, необходимо быть посланцем небес или ада — одним словом, принадлежать к миру сверхъестественного, — заметил Аретино.
— Сядьте ближе, — сказал Аззи, — и слушайте меня внимательно.
Аретино, немного смущенный повелительным тоном Аззи, придвинул свое кресло поближе к креслу гостя.
— Я, кажется, забыл представиться, — продолжал Аззи, — и хочу исправить свою ошибку. Я Аззи Элбуб, демон благородного происхождения, и я к вашим услугам, Аретино.
Тут Аззи сделал небрежный жест рукой, и тотчас вокруг кончиков его пальцев заплясала голубоватая молния, извиваясь, словно змея.
Глаза Аретино расширились.
— Черная магия! — прошептал он.
— Я вынужден прибегнуть к подобным фокусам лишь для того, чтобы вы сразу поняли, с кем имеете дело, — сказал Аззи.
Сцепив пальцы обеих рук, он сотворил один за одним шесть крупных изумрудов. Разложив их рядышком на низком столике, где стоял серебряный кувшин с вином, Аззи несколько секунд сосредоточенно смотрел на драгоценные камни. Затем одним быстрым взмахом руки он сгреб их в кучу и превратил в один большой изумруд — самый большой из всех, когда-либо существовавших в мире.