История села Мотовилово. Тетрадь 14
Шрифт:
– Ты опусти свою берданку и на меня её не наставляй! А то, не ровен час, и выстрельнет! – дрожа всем телом, сказал перепуганный мужик.
– А я и не ставил бы дуло-то, чтоб выстрелить в лесокрада, а то ведь вы без опуги-то слов не понимаете, что казённый лес воровать не положено! – казённым языком объяснил Николай, держа палец на спусковом крючке.
– Вот дурень! Ведь ни за что убить можешь, я ведь ещё не срубил, а только хотел, видишь: сосна-то стоит на своём месте! – оправдываясь, взмолился мужик.
– Ну ладно, на первый раз я тебе прощаю, учитывая, что дерево ты ещё не совсем загубил, а только попортил. Только не вздумай мне на глаза вторично попасться, – строго предупредил Николай мужика.
В это время в лесу смежного обхода раскатисто грянул выстрел, а вскоре запахло горелым порохом. Николай поспешил на выстрел и там встретил лесника, у которого в обходе он, Николай, ещё по зиме самовольно срубил берёзу на дрова.
–
– Здорово! – отозвался тот.
– Ты охраняешь или охотишься: из ружья-то палишь? – поинтересовался Николай.
– Конечно охочусь, вот видишь, какого глухаря я свалил! – показывая птицу-красавицу, только что подстреленную тем лесником.
– Я однажды вот так же, как и ты, один бродил по лесу с ружьём, охотился и вдруг заплутался, забрёл в какую-то чащобу, – начал в свою очередь рассказ Николай о своих охотницких страстях и похождениях. – Выбрался я тогда из чащобы, набрёл на свою дорогу и тилялся по ней ближе к дому. Гляжу, а невдалеке от дороги какой-то зверёк ходит. Поросёнок – не поросёнок, а похож на него. Я его давай ловить: цап, и в сумку. А он визжит. Только вышел я тогда из лесу, обернулся назад, а за мной кабан гонится. Носом фырчит и клыками щелкает. Думаю, мне от него несдобровать: вот-вот он меня настигнет, и Николаю Сергеичу хана наступит, в поминанье тут же запишут. Ладно я такой сметливый, догадался поросёнка-то из сумки достать да бросить. Только этим и спасся. А то бы кабан настиг и разорвал меня в клочки, у него клыки-то оскалились как у борзующей свиньи. Тогда я с этим поросёнком да с кабаном так измучался, да изрядно проголодавшись (что брал продукцию из дома – с утра съел), чувствую, а у меня силёнка-то на исходе. Руки едва ружье на плече сдерживают, а ноги – шагнуть бы, а они как деревянные стали. Совсем выбившись из сил (только бы не сесть на отдых да совсем не замёрзнуть). Я взором выбрал впереди себя высокую сосну и мысленно решил: дойду вон до этой сосны, отдохну. Дойдя до неё, я остановился: сделал один передых, чтобы не застояться, решил превозмогая себя идти до толстенной сосны, более приметной, чем первая. Однако, дойдя до «толстенной», я мысленно снова передумал встать на долгий отдых: а чем хуже этой сосны вон та, которая по вышине не ниже, и по толщине не тоньше – так и манит меня к себе: ползком доползу, а до неё достигну. И вот, веришь или нет, такими урывками я тогда все же добрался до края леса, а там до дому рукой подать. Слушай-ка, бишь друг, помнишь, я у тебя зимой-то берёзу-то срубил, – напомнил Николай.
– Помню, ещё не забыл, – отозвался его коллега.
– Я теперь имею возможность расплатиться с тобой: бери за ту берёзу в моем обходе две. И не жалко, их у меня в обходе много: за год не пересчитать! – разглагольствовал и раздобрился Николай.
– Нет, не надо, у меня берёз-то своих немало!
Пожар в Жигулях. Санька на пожаре
За неделю до Покрова, в Воскресенье, Василий Ефимович с Любовью Михайловной ещё с вечера стали собираться и хлопотать о поездке в город на базар. На базаре и в магазинах надо было многое что-либо приобрести к Манькиной свадьбе сродни закусок, а также и к Минькину отделу, ведь и ему на новоселье-то спонадобится немало разной хозяйственной утвари: горшков, чугунов, ухватьев.
– Ваньк, бери листок бумаги, карандаш в руки и пиши, а я буду тебе диктовать, чего надобно купить, а то без записи-то, бегая по базару-то, забудешь, – приказал отец Ваньке. – Пиши: перво-наперво, колбасы на закуску, пять кило; рыбы: сазана и леща с селёдкой, килов десять; кренделей связку, конфет с пряниками кила по два. Да бишь, арбуза не забудь, запиши штуки три, семечек с полпуда. Ну, а для Минькина новоселья напиши: два чугуна, чашек, ложек, солоницу не забудь, ухватов два, и сковородник с кочергой!
Ночью в Арзамас выехали рано: в час ночи, с тем расчётом, чтобы в город приехать с рассветом, ведь осенний-то день не долог, а надо везде успеть побывать, и что надо закупить. Санька в это время ещё гулял: наслаждался в любезных похождениях с Наташкой. Вдруг до Санькина слуха донёсся приглушенный расстоянием, тревожный крик, просящий о помощи, с диким воплем: «Горим!». «Ох, где-то горит», – тревожно произнёс Санька и, оставив Наташку, бросился по задам, напрямик домов по берегу озера, по направлению дикого крика. Саньку окутывала ночная темень, слегка озарённая разгоравшимся пожаром. Санька ястребом перескочил через плетень чьего-то огорода, попавшегося ему на пути, и что есть сил побежал в Щегалев к загорающемуся дому. «Галка» горящего клока соломы, подхваченная ветерком, коварно упала возле кучи соломы, сложенной позади двора Матвеечего дома. Не дав разгореться огню, и превратиться ему в пожар, Санька, сняв с ноги калошу, зачерпнул ею воды в озере, живо залил огонь. Подбегая к загоравшемуся дому, Санька
Подъезжая к Ломовке, от нахлынувшей на все тело какой-то неловкости и тревоги, Василий Ефимович внезапно оглянулся назад. Завидев зарево над своим селом, он с тревогой в голосе вскрикнул:
– Эх, горит у нас в Мотовилове!
– Эх, чай уж не наш дом! – встревожилась и Любовь Михайловна, пугливо вглядываясь в зарево.
– Я сейчас распрягу вон у крайнего дома и верхом помчу туда – узнаю, а ты здесь с телегой оставайся! – проговорил Василий Ефимович, подгоняя лошадь к крайней ломовской избе.
Он торопливо выпряг Серого из телеги, вскочил на него верхом и с места галопом помчался в Мотовилово. Подъезжая к селу и видя, что пожар с краю села – в Жигулях, Василий Ефимович сбавил лошади бег и рысцой подскакал к самому пожару. Около пожарища под треск и гул ещё слышны визг, стон, оханье, тревога и смятенье. У догорающей избы с ребёнком на руках с причетами выла баба, видимо, хозяйка этого пепелища; подойдя к ней и, видимо, только сейчас осознав случившееся, взвыл и мужик, видимо, муж этой бабы и хозяин огарышей, оставшихся им от пожара. Губы старухи, стоявшей около дороги у мазанки, судорожно трясутся, беззвучно шепча молитву. Видит отец, как в сероватой ночной полутьме около пожарища белой бабочкой порхает кремовая рубаха сына Саньки. Санька, помогая мужикам тушить пожар, всюду толмошился среди толпы: то качая на пожарной машине, то тяня за багор, роняя стену горевшей избы, то залезая на крышу двора, веником брызгая воду из ведра, не давая огню притулиться к соломе, то сидя и заливая огонь уже на горевшей крыше. Конечно, сидеть на горевшей крыше опасно: достаточно одного неосторожного человеческого вступа, и вся система перекрытия крыши рухнет в огненное пекло, а из него выбраться живым – большое счастье!
Пожар стал постепенно стихать, огонь затухать, зарево стало блекнуть. Видя, что пожар вдалеке от своего дома, Василий Ефимович снова ускакал в Ломовку, где его тревожно поджидала Любовь Михайловна.
– Ну, где горит-то?!
– В Шегалеве, в Жигулях, вот отсюда с краю! – ответил Василий, запрягая Серого.
Огонь на пожаре стал совсем утихать, опасность разгорания пожара миновала. В стороне, около сваленного в кучу домашнего скарба, куда столпились мужики, натрудившись на тушении, отдыхали. К мужикам, развесив уши и полуразинув рты, присоединились и парни: любители послушать «скромные» мужичьи рассказы. Девки овечьим гуртом собрались поодаль, воспользовавшись полутемнотой, втихомолку их пощипывали парни-женихи, от приятной щекотки девки звонко визжали. На пожар сбегаются кто зачем: кто самоотверженно тушить, кто только поглядеть, как горит, кто покурить и понюхать табачного дымку (а он на пожаре особо ароматен), а парни с девками – чтобы повидаться.
– Воры хоть стены да оставляют, а пожар все метёт! Все подчистую подбирает! Собравшиеся кучей мужики и бабы, рассуждая о пожаре, ведут такой разговор:
– Хотя бог не без милости: вон у Петра – дом со двором натло сгорели, а сарай с баней остались! – вклинилась в общий разговор Дарья Федотова.
– Как-никак, а с огнём шутки плохи: за каких-нибудь час с лишним, а двенадцать домов как корова языком слизнула! – с сожалением произнёс Михаил Максимович.
– Да, двенадцать добротных домов, как и не бывало! – поддержал его и Иван Фёдоров.