История семилетней войны
Шрифт:
Во время всей этой кампании принц Генрих удерживался в Саксонии, имея против себя большую австрийскую армию с Дауном во главе и имперцев, причем приобрел значительные преимущества. Особенно отличились генералы Зейдлиц и Клейст, разбивавшие несколько раз неприятельские корпуса и тем уничтожавшие предприятия главной армии. Но все же пруссаки могли занять лишь часть этой области, а гарнизоны, оставляемые в городах, состояли большей частью из перебежчиков и самых плохих легких войск и потому были весьма ненадежны.
Фридрих разрешил одному французскому авантюристу, по имени Ла Бади, основать полк добровольцев, исключительно французов, называвшихся «etrangers prussiens (прусскими иностранцами). Это сборище солдат, офицеры которых были сами большей частью искателями приключений, не знало никакой дисциплины, а меньше всего прусской. Три роты их взбунтовались однажды при выходе из Лейпцига, ограбили обильно наполненную полковую кассу, багаж своего отсутствующего командира и других офицеров, застрелили начальствующего майора, захватили две принадлежащие полку пушки и направились в Альтенбург к имперским войскам. Предводителями мятежников были капитаны Фонтэн, Мерлен и лейтенант Эстаньоль, изображения которых лейпцигский палач прикрепил за это
Императорские войска под начальством Дауна направились в Дрезден и Богемию, а имперцы – обратно во Франконию; но они оставили гарнизоны в самых важных пунктах. Несмотря на это, пруссаки остались, как обыкновенно, на зиму в Саксонии, не надеясь, однако, на удачи будущей кампании.
Теперь русские впервые поселились на зиму в Померании и Неймарке, а австрийцы – в Силезии. Потеря Кольберга и Швейдница в столь короткое время была поэтому для короля неизмеримо большим несчастьем. Все военные принадлежности и съестные припасы могли быть теперь доставляемы русским в Померанию морем, а австрийцам удалось наконец утвердиться в Силезии. Чтобы прогнать неприятелей из этих областей, надо было много крови, много времени, много денег и еще больше счастья. Но где их найти? Самые опытные полководцы пали вместе с цветом дворянства, а старые солдаты лежали рядами на полях сражений. Доходы из большей части прусских земель либо совсем прекратились, либо сильно оскудели; оставшиеся саксонские источники тоже начинали иссякать, англичане не давали больше субсидий, Дрезден и часть Саксонии были в руках австрийцев, и все неприятельские армии находились на самом удачном пути к дальнейшим завоеваниям. Таким образом, королю было так худо, как никогда еще при окончании кампании, притом что он даже не проиграл ни одного сражения. Но неутомимое мужество его войск, неослабевающее усердие и беспрерывная деятельность его генералов, еще не совсем опустевшая казна и многочисленные источники помощи, изобретаемые его гением, сделали эти неудачи переносимыми. Многое было выиграно тем самым, что не потеряли еще надежды. Но не так думали его союзники и приверженцы внутри и вне Германии, которые уже трепетали перед падением самого могущественного из германских протестантских государей, столь грозного доселе соперника австрийской монархии, способного и твердо решившего отстоять права менее могущественных имперских чинов против незаконного распространения императорской власти, защищать протестантские государства от фанатизма и сохранить в неприкосновенности политическую организацию Германии.
В этом столь ужасном положении над прусским королем чуть было не стряслась беда страшнее всех остальных, которой он даже не предчувствовал. В Магдебурге находилось в то время множество пленных разных наций: австрийцев, русских, французов, саксонцев, шведов и имперцев. Это была главная крепость Пруссии. Здесь хранилась прусская сокровищница – загадка для стольких живших тогда политиков и для потомства – и архив прусской монархии; здесь же пребывала тогда королевская семья вместе со многими знатными лицами страны. В городе находился большой военный магазин Фридриха и средоточие его могущества; множество драгоценностей были свезены сюда на сохранение самыми богатыми частными лицами изо всех прусских областей. В новейшей истории нет примера, чтобы судьба целой монархии зависела от необходимости отстоять один город. Если бы Магдебург со своими сокровищами был утерян, то напрасны были бы все победы, одержанные в поле, и война была бы кончена. Но крепость эта не была охраняема согласно той важности, которую она имела. Гарнизон ее состоял всего из нескольких тысяч человек, частью туземцев, частью иностранцев, частью дезертиров. Между тем осада ее была невозможна из-за необходимости больших приготовлений, связанных с таким предприятием, его весьма правдоподобной продолжительности и прусской армии, находившейся в поле. Фридрих пожертвовал бы Саксонией, Силезией, всем – чтобы только спасти Магдебург, и яростно атаковал бы самые многочисленные осадные войска под стенами этой крепости, даже если бы неприятель находился под охраной самого крепкого лагеря. Зная об этом, враги его оставили всякие попытки осады, и король был совершенно спокоен насчет Магдебурга.
Но то, что нельзя было сделать внешней силой, могла бы удачно исполнить измена, которая не раз уже готовилась к этому. Фридрих даже не думал о возможной опасности с этой стороны в то время, когда содержимый им в жестоком заточении императорский ротмистр Тренк, в отвратительной тюрьме, под бременем своих цепей раздумывал о том, как бы захватить Магдебург врасплох, – и вот судьба монарха, которого не могли одолеть сильнейшие державы Европы, чуть не была решена человеком, обреченным на скорую погибель, закованным в железо, который, лежа на своем надгробном камне и питаясь заплесневелым черным хлебом, все же глубоко чувствовал права человечества, оскорбленные могуществом более сильного, и дышал лишь жаждой свободы и мщения. Но к счастью для короля отважная попытка эта была неудачна.
Фальшивый характер Тренка, известный всем, внушал людям недоверие и к той доле правды, которую он говорил. Но несомненна и неоспорима все же неустрашимая решительность этого человека, его неутомимые и весьма изобретательные планы с целью вырваться на свободу, которые ему удавалось доводить всегда почти до полного их осуществления. Несомненно и то, что он и тогда был весьма близок к исполнению своего желания, что в то время в Магдебурге находилось множество военнопленных, что гарнизон, подобно всем прусским крепостям, состоял большей частью из перебежчиков и людей, насильно взятых в солдаты, и весьма слабых даже по численности [288] .
288
Тренк составил заговор вместе с многими заключенными и некоторыми солдатами и офицерами гарнизона. Он даже завел переписку с австрийцами, предлагая передать город какому-либо из их подвижных корпусов, однако, к счастью для семьи Фридриха, эта переписка была открыта и заговор пресечен.
В Вене продолжали все еще не выдавать прусскому королю его пленников. Австрийский государственный совет объявил даже капитуляцию при Пирне несуществующей, под предлогом, что Фридрих – враг Империи, а так как пруссаки полонили в Лейпциге
Во всех новейших германских войнах необыкновенная храбрость, великие благородные подвиги и смерть за отчизну награждались лишь холодной похвалой. О горячем национальном чувстве не было и речи; хотя и старались принять притворное участие в военной славе народа и государя, но в сущности воинам настолько лишь симпатизировали, насколько они увеличивали или уменьшали поносимые расходы. Но особая культура эпохи – и порожденный ею взгляд на свободу в этой войне – повергла всю Европу в удивление, пробудив в жителях северной Германии, особенно же Пруссии, патриотизм, который до сих пор был ей совершенно чужд. Прусские подданные всех областей приносили всевозможные жертвы. То в самый разгар вражеских опустошений учреждали на свой счет земскую милицию, то вооружали суда для защиты берегов, то добровольно отдавали в кавалерию своих лошадей, приобретенных за дорогую цену. Поселяне, лишившиеся всего своего состояния в войне и не имевшие ничего более, кроме детей, наперерыв старались определять своих сыновей солдатами в прусскую армию. Радостно расставались они с ними, хотя разлука их была почти всегда вечной. Великие подвиги и события воспевались теперь поэтами, увековечивались памятными медалями. Над павшими в битве героями произносились торжественные хвалебные речи, а на могилах и гробницах их вырезали всевозможные сентенции. Лучшие живописцы Берлина употребляли все свое искусство, чтобы самым подобающим образом представить великих деятелей эпохи – Шверина, Винтерфельда, Кейта и Клейста; изображения эти поставлены были в качестве памятников в гарнизонной церкви. Граверы не менее усердно старались увековечить для современников и потомства портреты этих славных воинов. Не отстали и скульпторы, так как, по приказу Фридриха, желавшего почтить память своих ратных товарищей и возбудить усердие их последователей, были сооружены статуи полководцев Шверина, Винтерфельда, Зейдлица и Кейта, причем их поставили не во дворах, залах и арсеналах, как доселе водилось, а в Берлине на открытой Вильгельмовой площади, которая благодаря этому стала первой и единственной в Европе галереей героев.
Так как все сильные державы Европы решили погубить Фридриха, который все еще продолжал бороться со своими врагами, вопреки полному неравенству сил, а единственный могущественный союзник его, король английский Георг III, равнодушно относился к его положению, то он обратил свои взоры на Азию и пытался с помощью переговоров склонить турецкого султана и татарского хана к нападениям на Венгрию. Слава о подвигах Фридриха достигла даже тех стран, а имя его произносилось с благоговением у Черного моря и у Китайской стены, на Кавказе и на берегах Ганга. Восточные народы, не знакомые с географией, изумлялись, каким образом государь, о существовании которого они никогда не слыхали, мог в течение целого ряда лет сопротивляться оружием могущественнейшим народам Запада, не будучи ими осилен. Турки больше всех качали на это головами, зная страшное могущество немецкой султанши, громадные силы русского государства и имея самое высокое представление о военных дарованиях шведов [289 *]. Поэтому необъяснимой загадкой являлось для них то, что все они, в союзе с могущественным французским султаном, не в состоянии были подчинить себе какого-то незначительного короля. Послы воюющих держав, вопрошаемые по этому поводу турками в Константинополе, обвиняли во всем счастье, но мусульмане не удовлетворялись таким ответом, уважение их к прусскому королю все возрастало, и Оттоманская Порта, побуждаемая к тому же интересами собственного государства и пользуясь истечением срока перемирия с Австрией, по всей вероятности, заключила бы с Пруссией союз в 1761 году, если бы этому не помешал французский двор, имевший столь большое влияние на решение Порты. К тому же великий визирь был старик, не знакомый с войной и страшившийся стать во главе войск. Порта ограничилась тем, что собрала у Белграда 110 000 человек, оцепивших кордоном границы Венгрии, что, впрочем, нисколько не обеспокоило Венский двор, уведомленный заранее о резолюции Дивана.
289*
Эффенди Ахмет, турецкий посол при берлинском дворе в 1764 году, в присутствии автора спросил одного прусского офицера, не были ли шведы самыми страшными врагами пруссаков в Семилетней воине. Отрицательный ответ сильно, по-видимому, изумил его. [Прим. автора]
Однако король был посещен посольством от татарского хана, которое прибыло в главную прусскую квартиру вскоре после потери Швейдница. Посол занимал почетную в Крыму должность – он был цирюльником татарского государя и его поверенным. Хан предлагал 16 000 вспомогательного войска взамен значительных субсидий. Фридрих на аудиенции выслушал это предложение, осыпал посла подарками, предназначавшимися ему и его государю, и отослал его, вручив проект договора. Гольц, молодой офицер из свиты короля, сопровождал его, чтобы ускорить исполнение этого договора и руководить татарами, которые должны были вторгнуться в Венгрию. Это прусское посольство сопровождал еще немецкий врач, по имени Фрезе, который при помощи своего искусства весьма легко мог способствовать приобретению дружбы и уважения этого невежественного народа. Король с некоторых пор работал уже над иным замыслом, который, однако, представлял больше затруднений. Бокамп, бывший доселе представителем его в татарской Орде, изо всех сил старался побудить хана к вторжению в Россию, так как Порта принуждена будет тогда поддерживать его даже вопреки своему желанию. На этих шатких основах покоились теперь надежды Фридриха.