История семилетней войны
Шрифт:
Война теперь получила иной оборот. Все владения Фридриха, от Бреславля и до крайних границ Пруссии, были свободны от неприятелей, и нечего было больше опасаться опустошительных вторжений. Опять вернулось веселье к монарху, он по-прежнему шутил, призвал вновь своих французских поваров и опять отыскал свою флейту.
Петр потребовал от Фридриха Зибургский пехотный полк и дал ему взамен Шуваловский драгунский полк, вытребованный королем; император захотел также получить орден Черного Орла, который носил впоследствии почти ежедневно. Могущественный государь, надевший с этих пор прусский мундир и целовавший ежедневно изображение короля в присутствии русских, как будто считая его своим повелителем, хотел лично соединиться с ним во главе сильной армии. Все были вправе ожидать чего-нибудь необыкновенного.
С такими блестящими надеждами Фридрих открыл кампанию 1762 года, в которой участвовал и наследный принц Фридрих Вильгельм [294] . Он теперь в юношеском возрасте вступал на военное поприще, на котором подвизались все принцы его дома без исключения. Все приносили жертвы богу войны, и в истории нет другого такого примера, поданного
294
Имеется в виду Фридрих Вильгельм II (1740–1797), племянник Фридриха II, правивший Пруссией с 1786 г. Известно, что король относился к нему настороженно – прежде всего из-за легкомыслия Фридриха Вильгельма – и не подпускал ни к делам управления, ни к командованию какими-либо воинскими частями.
Фридрих, превосходящий прочих смертных столькими необыкновенными качествами, в этом случае словно отмстил за человечество, униженное его гением. Надежда на нового союзника заставила его позабыть о заботах для своих храбрых войск, которых он впервые лишил теперь так называемых зимних гостинцев, т. е. денег, которые необходимы были для предстоящей кампании многим бедным офицерам, живущим исключительно на свое скудное жалованье, и которые теперь неизвестно почему, в минуту счастья, были удержаны. Даже благовидного предлога не было дано для объяснения, почему этот столь необходимый, справедливый и обязательный подарок, раздаваемый каждую зиму, был теперь отнят у патриотических и обожающих своего короля воинов [295 *]. Всякий унтер-офицер получал 50 рейхсталеров, капитан – 500; сумма эта увеличивалась, таким образом, с каждым чином, с помощью ее приобретались лошади и военные принадлежности, взамен сделавшихся негодными в предыдущей кампании. Ротные командиры должны были на них снабдить своих солдат всем необходимым, так что деньги эти являлись не столько справедливым благодеянием, сколько величайшим долгом чести. Вместо этого подарка получены были строгие распоряжения, касавшиеся незначительных формальностей. Во все время войны офицеры употребляли всегда в походах шпагу вместо эспонтона [296] , который в поле совершенно не нужен, даже обременителен и совершенно не годится для защиты. Теперь же это парадное оружие должно было употребляться во всех случаях; то же можно было заметить и во многих мелочах, обнаруживавших беззаботность, уверенность и сознание счастья гордого вождя.
295*
Автор слышал, что некоторые полки, стоявшие тогда в Саксонии, по ошибке кассиров, получили эти деньги, об упразднении которых никому даже не снилось. Но армия самого короля в Саксонии, согласно его положительному приказанию, не получала ничего. [Прим. автора]
296
Имеется в виду протазан, облегченная разновидность алебарды; он действительно использовался во время парадов, но в середине XVIII в. был уже бесполезен на поле боя.
Фридрих в эту зиму был посещен новым послом татарского хана, который обещал прислать весной Фридриху 40 000 человек. Посол был снова осыпан подарками, и хан сначала сдержал слово. Татары выступили в поход, но не против России, а для вторжения в Венгрию. Генерал Вернер, уроженец этой страны, должен был тогда присоединиться к ним у Офена с небольшим прусским корпусом. От этой операции можно было ожидать многого, так как сильно теснимые в то время венгерские протестанты наверное тотчас же взбунтовались бы; но татары не явились. Походив некоторое время возле границ Польши, они вернулись обратно.
Король усилил все части своей армии, особенно же свои легкие войска, так что в этом отношении превзошел теперь императорские. Были основаны новые батальоны волонтеров-гусар и драгун. Босняки, особый вид всадников, одетых подобно туркам и вооруженных копьями, составляли отряд лишь в 100 человек; теперь он был увеличен до 1000, а начальство над ними поручено весьма заслуженному императорскому офицеру, майору Ланге, который, претерпев обиды за свою протестантскую веру, покинул австрийскую службу и вступил на прусскую [297] . Это сильное увеличение войск совершилось с необыкновенной быстротой, так что солдаты словно бы появлялись из земли по могучему мановению Фридриха. Артиллерия была тоже весьма значительно увеличена, так как Фридрих только во время этой войны убедился в важности ее при целесообразном употреблении; он ее усилил 3500 человек. Чтобы облегчить ее движение и извлечь наилучшую пользу из ее страшных услуг, он изобрел прекрасную методу – она лишь недавно, после стольких перенятых австрийцами у пруссаков мелочей, была заимствована императорской армией, которая одна пользуется ею и поныне. Он снабдил несколько сотен артиллеристов лошадьми; под именем конной артиллерии они сопровождали отныне легкие орудия; когда же являлась к тому необходимость, они соскакивали с коней и стреляли из пушек, которые теперь не оставались позади, а могли даже упредить пехоту и даже сопровождать гусар в случае надобности. Кроме того, этим облегчалась тяжелая служба во время битвы при перевозке и больших грузов, так как солдаты, не утомленные предшествовавшим ей маршем, быстрее могли справиться со своим делом.
297
Отряд «босняков», имевший уланское вооружение, был составлен главным образом из южных славян, прибывших на прусскую службу из турецких владений или же дезертировавших из австрийской армии.
Много иноземных офицеров, даже из неприятельских армий, поступили теперь на прусскую службу. Между ними был
Тюрригель избирал для основы шпионства какой-нибудь центр, откуда он высылал все свои распоряжения и куда должны были направляться все письма его помощников. Там он глубокомысленно сопоставлял их и результаты сообщал французским полководцам. Если он объезжал свой кордон разведок, то оставлял временного правителя для упорядочения своей благородной корреспонденции. Главные его квартиры находились большей частью в Готе или в Эрфурте. Неутомимые старания этого офицера отчасти заменяли французам недостаток легких войск. Многие неудачи, грозившие их магазинам, крепостям и армиям, были предотвращены его своевременными донесениями, кроме того, многие предложенные им планы были удачно исполнены. И все это происходило в стране, где французов не любили и где Тюрригель мог добиться своей цели лишь с помощью золота и хитрости. Маршал Саксонский [298] первый заметил его способности и выбрал его для таких поручений; перед войной двор посылал его на Менорку, и обстоятельное донесение его о всем, виденном там, немало способствовало к овладению этим островом. Уход этого обиженного ими офицера был для них истинной потерей, а перемена его службы обещала пруссакам двойные выгоды.
298
Имеется в виду Мориц Саксонский, прославившийся в войну за Австрийское наследство и командовавший на завершающем ее этапе французской армией.
Но честолюбие и злоба Гешрея уничтожили эти надежды. Он завидовал уважению, оказываемому его другу, и, с целью удалить его, возбудил у короля подозрение, что Тюрригель, так хорошо знакомый с профессией шпионства, может быть, с недобрыми намерениями вступил на его службу. Этого подозрения, хотя и лишенного всяких оснований, было достаточно, и король велел, в виде предосторожности, препроводить командира добровольного корпуса в Магдебург, где он при полном окладе жалованья должен был проживать, но не в крепости, а лишь в черте города. Там он и остался до конца войны. Судьба отмстила за его отставку, так как вскоре, благодаря оплошности генерала Гешрея, часть корпуса последнего и он сам попали в плен при нападении на Нордгаузен. Впоследствии Тюрригель заселил испанские пустоши, известные под именем Сьерра-Морена; он привел сюда несколько тысяч немцев, которые в короткое время превратили их в цветущие поля.
В Лейпциге был урегулирован контрибуционный вопрос предыдущего года при содействии берлинского купца Гоцковского, и город свободнее вздохнул; но это длилось всего один год. Продолжавшаяся война породила новые требования, простиравшиеся теперь до 3 000 000 рейхсталеров. Эта контрибуция, которая, несмотря на сильное сокращение торговли, павший кредит и преобладавшую бедность, была больше всех предыдущих, должна была быть исторгнута насильственными мерами. Поручение это было дано жестокосердным людям, а король был тогда далеко. В этой крайней нужде город снова обратился к Гоцковскому, который тотчас же отправился к Фридриху в Бреславль и стал ему делать самые энергичные представления. Монарх отвечал: «Столько моих земель находится в неприятельских руках, где ж мне взять денег для продолжения войны?» Но он все же уменьшил контрибуционную сумму до 1 000 000 рейхсталеров, на которые Гоцковский дал ему свои собственные векселя и взял ответственность на себя. Фридрих опять напомнил ему, что он не должен при этом забывать о себе. Гоцковский ему не перечил, но поступил согласно своим обыкновенным принципам, совершенно бескорыстно и с величайшей готовностью, хотя город был ему еще должен в счет предыдущих контрибуций 200 000 рейхсталеров. Новый декрет совета от 20 января 1762 года представил новое доказательство этого великодушия и новые выражения своей благодарности. Ужасные бедствия прошлых лет были предотвращены этим его поручительством.
Продолжавшаяся при венском дворе система не обменивать пленных была причиной ужасной сцены в Кюстрине. Часть предместий уцелела от поджога русских, и тут жили оставшиеся граждане и гарнизон. В других предместьях начинали уже отстраивать дома или в ожидании мира делать обитаемыми оставшиеся развалины. Прежние жители города постепенно стали являться и заниматься, насколько было возможно, своим делом. Прусский гарнизон состоял тут всего из 550 человек гарнизонных солдат и земской милиции, между которыми находилось немало инвалидов. Это небольшое число людей должно было не только защищать валы крепости, но и оберегать 4900 австрийских военнопленных, которых водворили тут с некоторых пор. Из них 4100 человек принадлежали к регулярным войскам, а остальные 800 человек были кроаты, тип войск, столь деятельных в этой и предыдущих войнах этой монархии и потому заслуживающих ближайшего ознакомления с ними.