История Сэмюела Титмарша и знаменитого бриллианта Хоггарти
Шрифт:
ГЛАВА XII,
в которой бриллиант тетушки нашего героя сводит знакомство с его же
дядюшкой
Крах грандиозного Дидлсекского общества сразу стал притчей во языцех, и всех и каждого, кто имел к нему наималейшее касательство, газеты с возмущением выставили на позор как мошенников и негодяев. Говорили, будто Брафф скрылся, прикарманив миллион фунтов. Не погнушались даже такой мелкой сошкой, как я: намекали, что я отослал сто тысяч фунтов в Америку и только жду, чтобы миновал суд, после чего уже до конца своих дней буду жить припеваючи. Мнение это разделял кое-кто и в тюрьме, и, странное дело, это снискало мне почет и уважение, которые, как вы, наверно, понимаете, ничуть меня не радовали. Однако же мистер Аминадаб во время своих частых визитов в тюрьму упорно твердил, что я жалкое ничтожество, всего-навсего игрушка в руках Браффа, и не накопил ни шиллинга. Мнения, однако же, разделились, и, сдается мне, стражи наши
На фирму «Абеднего и Сын» тоже обрушилось всеобщее негодование, и, по совести сказать, я и по сей день не знаю, какие такие дела связывали этих господ с мистером Браффом. По книгам стало известно, что мистер Абеднего получал от Компании крупные суммы, но он предъявил документы, подписанные мистером Браффом, из коих явствовало, что и сам Брафф, и Западно-Дидлсекское общество задолжали ему и того больше. В день, когда меня вызвали на допрос в суд по делам о банкротствах, я повстречал там мистера Абеднего и обоих господ с Хаундсдича, которые показали под присягой, что мистер Брафф и фирма у них кругом в долгу, и подкрепляли свои претензии громким криком и самыми страшными клятвами. Но фирма «Джексон и Пэкстон» выставила против них того самого сторожа-ирландца, который считался виновником пожара, и дала понять, что, если господа иудеи будут настаивать на своих требованиях, у фирмы есть все основания подвести их под петлю. После этого Абеднего с компанией и след простыл, и больше речь об их потерях не заходила. Я склонен думать, что когда-то наш директор взял у Абеднего деньги, дал ему акции в качестве гарантии и обеспечения, а потом вдруг ему пришлось выкупить их за наличные и тем самым он ускорил погибель и свою собственную, и всего предприятия. Нет нужды перечислять здесь все компании, с которыми был связан Брафф. Та, в которую поместил свои деньги злосчастный Тидд, выплатила акционерам менее двух пенсов за фунт, а прочие и того не заплатили.
Что же до нашей Западно-Дидлсекской… когда меня — главного конторщика и бухгалтера в последнюю пору ее существования — доставили из Флитской тюрьмы в суд, чтобы снять с меня показания, ну и сцена же там разыгралась!
Бедная моя женушка, которая была уже на сносях, пожелала непременно меня сопровождать на Бейсингхолл-стрит; и честный Гас Хоскинс, мой преданный друг, тоже. Видели бы вы, какая там собралась толпа, слышали бы, какой поднялся шум и гам при моем появлении!
— Мистер Титмарш, — обратился ко мне судья наиязвительнейшим тоном, мистер Титмарш, вы были доверенным лицом мистера Браффа, главным его конторщиком и держателем весьма солидного пакета акций Компании, так?
— Только номинальным держателем, сэр, — отвечал я.
— Ну, разумеется, только номинальным, — презрительно подтвердил судья, оборотясь к своим коллегам. — Ловко придумано: ухватить свою долю награбленного, то бишь барыша, в этой бессовестной спекуляции, а потом увильнуть от ответственности за потери, отговорясь тем, что акции были ваши только номинально.
— Гнусный злодей! — выкрикнули из толпы. Это оказался разгневанный капитан в отставке Спар, наш бывший акционер.
— К порядку! — возгласил судья.
А тем временем Мэри, бледная как смерть, с тревогой переводила взгляд с него на меня. Гас же, напротив, был красен как рак.
— Мистер Титмарш, — продолжал судья, — я имел удовольствие получить из суда по делам о несостоятельности перечень ваших долгов. И обнаружил, что вы задолжали солидную сумму знаменитому портному мистеру Штильцу; а также известному ювелиру мистеру Полониусу и, кроме того, модным портнихам и модисткам. И все это при жаловании двести фунтов в год. Надобно признать, что для столь молодого человека вы времени не теряли.
— Разве об этом речь, сэр? — спросил я. — Разве я здесь затем, чтобы отвечать за свои частные долги, а не затем, чтобы рассказать, что мне известно о делах Компании? Что до моего в ней участия, сэр, то у меня есть матушка и сестры…
— Чертов висельник! — выкрикнул капитан.
— Призовите к порядку этого молодчика! — распетушился Гас.
Ответом был взрыв хохота, и это придало мне храбрости.
— Моя матушка, сэр, — продолжал я, — четыре года назад получила в наследство четыреста фунтов и спросила совета своего поверенного мистера Смизерса, как ими получше распорядиться; а так как в те поры только что было учреждено Западно-Дидлсекское независимое страховое общество, она и вложила в него эти деньги, дабы получать ежегодную ренту, а я получил там место конторщика. Вы, может статься, почитаете меня закоренелым преступником оттого, что я заказывал платье у мистера фон Штильца. Но навряд ли можно говорить, что девятнадцати лет от роду я был посвящен в дела Компании, в которую меня приняли двадцатым конторщиком, да и то лишь потому, что матушкин вклад пошел как бы в уплату за мое место. Так вот, сэр, процент, предложенный Компанией, был столь соблазнителен, что моя богатая родственница поддалась уговорам и купила некоторое количество
— А кто уговаривал вашу родственницу, нельзя ли узнать?
— Не могу не признаться, сэр, — отвечал я, заливаясь краской, — что я сам написал к ней письмо. Но возьмите в расчет, сэр, что родственнице моей было шестьдесят лет, а мне двадцать один. Она размышляла над моим предложением не один месяц и, прежде чем согласиться, советовалась со своими поверенными. И подстрекнул меня на это мистер Брафф, это он продиктовал мне письмо, а я в те поры почитал его богачом не хуже самого Ротшильда.
— Ваша родственница положила свои деньги на ваше имя, а вас, мистер Титмарш, ежели я не ошибаюсь, в награду за эдакую услугу, за то, что вы помогли их заполучить, спешно перевели, в обход двенадцати ваших сослуживцев, на более высокую должность.
— Все это правда, сэр, чистая правда, — признался я. И бедняжка Мэри принялась утирать слезы, а уши Гаса (лица его мне не было видно) запылали, как уголья. — И теперь, когда все так обернулось, а глубоко сожалею об своем поступке. А в те поры думал, что делаю доброе дело и для тетушки, и для себя самого. Ведь не забывайте, сэр, акции наши стояли очень высоко.
— Итак, сэр, доставив мистеру Браффу своими стараниями эдакую сумму, вы сразу же вошли к нему в доверие. Вас стали принимать в его доме, вскорости произвели из третьих конторщиков в главные, и на этом посту вы и оставались вплоть до исчезновения вашего достойного патрона, так?
— Я уверен, сэр, что вы не вправе учинять мне такой допрос, но здесь собрались десятки наших акционеров, и я с охотою чистосердечно расскажу все, что мне известно, — сказал я, сжимая руку Мэри. — Я и вправду был главным конторщиком. А почему? Да потому, что прочие наши джентльмены ушли со службы. Меня ж вправду принимали в доме мистера Браффа. А почему? Да потому, сэр, что у тетушки были еще деньги, которые она могла бы поместить в наше дело. Сейчас я все это вижу как нельзя лучше, а тогда ничего не понимал. Когда тетушка моя приехала в Лондон, наш директор силком увез ее из моего дома к себе в Фулем, а ни меня, ни мою супругу даже и не подумал туда пригласить, — это ли же доказательство, что у него была нужда не во мне, но в тетушкиных деньгах? Да, да, сэр, уж он бы выудил у ней и эти денежки, но, спасибо, ее поверенный вовремя вмешался. Еще до того, как предприятие наше окончательно лопнуло, едва тетушка прослышала, что оно не совсем надежно, она забрала свои акции — как вам известно, сэр, то были лишь квитанции о подписке на акции — и распорядилась ими по своему усмотрению. Вот, господа, и вся история, — сказал я, — по крайности, все, что тут касается меня. Ради того, чтобы обеспечить своему единственному сыну хлеб насущный, матушка моя вложила свое скромное достояние в наше Страховое общество — и деньги эти потеряны. Тетушка моя вложила куда более крупную сумму, со временем предназначавшуюся мне, — и эти деньги тоже потеряны. И вот, прослуживши в Компании четыре года, я опозорен и остался без гроша. Найдется ли здесь хоть один человек, которому — как бы ни был велик ущерб, причиненный ему крахом нашей Компании, — выпал бы жребий горше моего?
— Мистер Титмарш, — обратился ко мне судья, на сей раз куда дружелюбнее, и покосился при этом на сидящего тут же газетного репортера, рассказ ваш не предназначен для газет, ибо, как вы сказали, это все ваше частное дело, и вы могли бы не говорить об этом, ежели не полагали бы нужным, а потому мы можем счесть это конфиденциальной беседой. Но ежели вы не против сделать ее достоянием публики, она может принести немалую пользу и предупредить многих людей, — буде они только пожелают прислушаться к предостережениям, — чем грозит участие в подобных предприятиях. Из вашего рассказа совершенно ясно, что вы, как и все здесь присутствующие, пали жертвой бессовестного обмана. Но поймите, сэр, ежели бы вы так не гнались за наживой, вы, я полагаю, не поддались бы на обман, сохранили бы деньги вашей родственницы и, согласно вашим же словам, рано или поздно унаследовали бы их. Стоит человеку погнаться за большим барышом — и он будто лишается разума. И, мечтая о прибыли, он уверен, что получит ее, и уже не слушает никаких предостережений, забывает об осмотрительности. Помимо сотен честных семейств, кои были разорены оттого лишь, что доверились вашему Обществу, и кои можно только пожалеть от всего сердца, есть еще и сотни таких, что, подобно вам, вступили в Общество не ради того, чтобы просто поместить свой капитал, но того ради, чтобы нажиться на спекуляциях; и вот они, поверьте мне, заслужили свою горькую участь. Лишь бы выплачивались дивиденды, и никто ни об чем не спросит. Мистер Брафф мог бы добывать деньги для своих акционеров хоть разбоем на большой дороге, они все равно преспокойно клали бы их в карман и ни о чем бы не спрашивали. Но что толку в моих разговорах, — с жаром продолжал судья. — Стоит появиться одному жулику — и к его услугам тысячи простофиль. И коли завтра объявится другой мошенник, через год у этого самого стола соберется тысяча жертв. И так, я полагаю, будет до скончания века. А теперь, господа, перейдем к делу, и прошу прощенья за эту проповедь.