История Сэмюела Титмарша и знаменитого бриллианта Хоггарти
Шрифт:
В субботу Абеднего-младший навсегда покинул нашу контору, и я сделался главным конторщиком с жалованьем четыреста фунтов в год. То была роковая неделя и для нашей Компании тоже. В понедельник, когда я пришел в должность, занял место за первой конторкой и первый, как мне теперь полагалось, раскрыл газету, мне сразу же бросилось в глаза следующее сообщение: «Страшный пожар на Хаундсдиче! Сгорела дотла сургучная фабрика мистера Мешаха и соседний с нею склад готового платья мистера Шадраха. На фабрике находилось на двадцать тысяч фунтов стерлингов лучшего голландского сургуча, который в мгновение ока был поглощен ненасытным пламенем. Уважаемый хозяин склада как раз только что заготовил сорок тысяч мундиров для кавалерии его высочества касика
Оба этих почтенных иудея, добрые знакомые Абеднего, были застрахованы в нашей Компании на всю сумму их нынешнего убытка. Виновником несчастья сочли подлого пьяницу ирландца, ночного сторожа, который опрокинул бутылку виски в складе мистера Шадраха и неосторожно зажег свечу в поисках пролитого напитка. Хозяева привели сторожа к нам в контору, и мы имели возможность убедиться собственными глазами, что даже и тогда он был еще вдребезги пьян.
И, словно этого было не довольно, в той же газете был некролог, извещавший о кончине олдермена Пэша, — зная его как гурмана, мы в веселую минуту называли его между собою Пэш-поешь; но в тот час нам было не до шуток. Он был застрахован у нас на пять тысяч фунтов. Тут я понял, как прав был Гас, когда говорил, что общества по страхованию жизни преуспевают первые год или два, а потом застрахованные начинают умирать, и тогда доходу получается куда меньше.
Эти два еврейских пожара оказались тяжелейшим из всех ударов, которые обрушились на нашу Компанию; ибо хотя хлопкопрядильные фабрики Уодингли, сгоревшие в 1822 году, стоили Компании восемьдесят тысяч фунтов, а фабрика патентованных спичек «Герострат», взлетевшая на воздух в том же году, еще четырнадцать тысяч фунтов, поговаривали, что Компания потеряла на этом куда менее, нежели предполагалось, и даже что Компания сама сожгла эти предприятия для собственной рекламы. Но об этих делах я не могу ничего утверждать с определенностию, так как отчеты тех лет через мои руки не проходили.
Вопреки ожиданиям всех наших джентльменов, которые сидели мрачные, как на похоронах, мистер Брафф подкатил к конторе в своей карете четверней с каким-то приятелем, смеясь и перебрасываясь шутками.
— Джентльмены! — сказал он, войдя в контору. — Вы читали газеты. В них сообщается о событии, повергшем меня в глубокую скорбь. Я говорю в кончине нашего клиента, высокочтимого олдермена Пэша. Но если что и может утешить меня, так единственно мысль, что вдова и дети сего достойного человека в субботу, в одиннадцать часов дня, получат из рук моего друга мистера Титмарша, нашего главного конторщика, пять тысяч фунтов. Ну, а касаемо беды, приключившейся у господ Шадраха и Мешаха, тут горевать не о чем. В субботу ли, в другой ли? день, как только все обстоятельства дела будут выяснены и должным образом удостоверены, мой друг Титмарш выплатит им наличными сорок, пятьдесят, восемьдесят, сто тысяч фунтов — смотря по тому, во сколько будут исчислены их убытки. Уж они-то, по крайности, будут вознаграждены; и хотя для наших акционеров издержки, без сомнения, окажутся значительными, мы можем себе позволить такой расход, господа. Если на то пошло, Джон Брафф без особого труда и один мог бы взять на себя такой расход; нам надобно учиться встречать неудачи, так же как до сей поры мы встречали удачи, и сохранять мужество при всех обстоятельствах!
Приводить здесь слова, которыми мистер Брафф заключил свою речь, мне, признаться, не хочется, ибо я всегда полагал непочтительным поминать небеса в связи с обычными нашими мирскими делами, призывать же их в свидетели, изрекая ложь, как поступает пустосвят, уж такой страшный грех, что и говорить-то о нем следует с осторожностию.
Речь мистера Браффа каким-то образом в тот же вечер попала в газеты, и я просто ума не приложу, чьих это рук дело: ведь до самого появления вечерних газет ни один из наших джентльменов не выходил из конторы. Однако же речь была напечатана. И, более того, хотя, по слухам, Раундхэнд на Бирже ставил пять против одного, что деньги олдермена Пэша выплачены не будут, в субботу я выдал поверенному миссис Пэш наличными всю причитающуюся ей сумму, и Раундхэнд, безусловно, проиграл пари.
Рассказать вам, откуда взялись эти деньги? Думаю, что теперь, через двадцать лет, в этом нет беды; и, более того, это послужит к прославлению двух людей, которых ныне уже нет в живых.
В качестве главного конторщика я часто бывал в кабинете Браффа, и теперь он как будто снова был склонен отнестись ко мне с доверием.
— Титмарш, дорогой, — сказал он однажды, поглядев на меня в упор, — вы когда-нибудь слышали об великом мистере Зильбершмидте из Лондона?
Я, разумеется, о нем слышал. Мистер Зильбершмидт, Ротшильд своего времени (говорят даже, что сей прославленный банкир служил поначалу конторщиком в фирме Зильбершмидта) — этот самый Зильбершмидт, вообразивши, будто он оказался несостоятельным, покончил с собою; а меж тем, обожди он до четырех часов того же дня, он узнал бы, что располагает четырьмястами тысячами фунтов.
— Сказать вам откровенно, — промолвил мистер Брафф, — я нахожусь сейчас в положении Зильбершмидта. Мой бывший компаньон Хофф от имени фирмы выдал векселя на огромную сумму, и я вынужден был их покрыть. Четырнадцать кредиторов этой окаянной Лимонадной компании подали в суд; всем известно, что я человек богатый, вот все долги и взвалили на меня. И теперь мне нужна отсрочка, не то я не смогу платить; короче говоря, ежели до субботы я не раздобуду пять тысяч фунтов, наша Компания разорена!
— Как! Западно-Дидлсекская разорена? — воскликнул я, думая об ежегодной ренте моей матушки. — Быть этого не может! Мы же процветаем.
— Ежели в субботу у нас будет пять тысяч фунтов, мы спасены. И ежели вы расстараетесь и достанете их для меня, а вы это можете, я верну вам вдвое!
После чего Брафф подробнейшим образом ознакомил меня со счетами Компании и со своим личным счетом, которые с несомненностию подтверждали, что с этими пятью тысячами наша фирма устоит, а без них рухнет. Как он сумел это доказать, не важно; недаром же один государственный муж сказал, что ежели ему разрешат обратиться к цифрам, — он докажет все, что угодно.
Я пообещал еще раз попросить денег у миссис Хоггарти, и она как будто отнеслась к моей просьбе благосклонно. Так я и сказал Браффу, и в тот же день он сам ее навестил, да не один, а с супругой и с дочерью, и таким образом у наших дверей вновь появилась карета, запряженная четверней.
Но миссис Брафф не справилась со своей ролью: вместо того чтобы держаться гордо и независимо, она расплакалась на глазах у миссис Хоггарти, опустилась перед нею на колени и принялась молить ее спасти дорогого Джона. Тетушка тут же заподозрила неладное и, вместо того чтобы дать деньги взаймы, вызвала к себе мистера Смизерса, потребовала, чтобы я вернул ей квитанции на покупку акций, хранившиеся у меня, обозвала меня отъявленным мошенником и бессердечным обманщиком и заявила, что это я ее разорил.
Откуда же ч все-таки у мистера Браффа взялись деньги? Сейчас узнаете. Однажды, когда я был у него в кабинете, пришел старик Гейтс, фулемский привратник, и вручил ему тысячу двести фунтов от мистера Болса, ростовщика. Хозяйка велела ему, объяснил он, снести мистеру Болсу столовое серебро; и, отдавши деньги, старик Гейтс долго рылся у себя в карманах, пока наконец не вытащил пятифунтовый банковый билет, только что присланный ему дочкой Джейн, которая находилась в услужении, и стал просить у мистера Браффа еще одну акцию Западно-Дидлсекской компании. Он-то уверен, что дело еще уладится наилучшим образом. А как он услыхал, что хозяин, гуляючи со своей хозяйкой по саду, плачет, да клянет все, да говорит — мол, из-за нескольких фунтов, да что там, из-за нескольких шиллингов пойдет прахом первейшее богатство на всю Европу, — тут уж они с женой порешили отдать все, что у них есть, только бы выручить своих добрых хозяев.