История советской литературы. Воспоминания современника
Шрифт:
— Лермонтов был шовинист.
— С чего это вы взяли? — поинтересовался Архипов.
— А это не издевательство над другим народом: «Бежали робкие грузины»?! Владимир Александрович тут же отреагировал:
— Правильно Лермонотов писал.
— Как это правильно?
— Бежали робкие грузины, а неробкие не бежали…
122
Владимир Алексеевич Солоухин в разговоре про родное село Олепино вспомнил про свою книгу «Капля росы». А попутно и про забавный случай, связанный
В «Капле росы» одну из глав он посвятил местному почтальону Егору Михайловичу Рыжову, которого в деревне звали не иначе, как «почта-связь».
А в районной газете в то же время появилась маленькая заметочка про него же, про этого самого Рыжова. В заметочке говорилось, что надо бы олепинскому служителю почты дать пенсию за многолетний добросовестный труд.
Так вот.
Приехал однажды в Олепино из Ленинграда художник. Рисовал он олепинских жителей, в том числе и почтальона.
Во время рисования спросил у него:
— Ну как, дядя Егор, нравится вам, как Солоухин про вас расписал в своей книге?
— А чего, — ответил тот. — Все правильно. Но вот в районной газете написали про меня все же лучше…
123
Поэт Михаил Федорович Борисов поведал, как он доставил домой плохо себя почувствовавшего товарища по литературному цеху Марка Андреевича Соболя.
Встретившие их в доме женщины — жена Марка и мать — оказались медицинскими работниками, жена — медсестра, а мать то ли врач-кардиолог, то ли терапевт.
Увидев состояние сына, мать тут же взяла из буфета бутылку коньяка, налила рюмку и потребовала от сына медленными глотками выпить рюмку, что тот сделал с откровенным удовольствием. И вскоре ему, действительно, стало получше.
— Так вот, моя дорогая, — обратилась мать к снохе, — как только Маркуше станет плохо, придавит его сердечко, ты тут же ему — рюмку коньяка.
— Но как же я узнаю, что ему станет плохо?
И тут отозвался Марк:
— А я сам через каждые пятнадцать минут буду тебе об этом напоминать…
124
В театре Советской Армии состоялась премьера пьесы Ивана Фотиевича Стаднюка «Белая палатка».
После премьеры автор пригласил актеров и друзей на товарищеский ужин, совместив его с обсуждением просмотренного спектакля. Помнится, слова попросил писатель Николай Андреевич Горбачев. Попросил, видимо, не только потому, что «не мог молчать», а для ответа одному из критиков, не очень-то по-доброму оценившему и саму пьесу, и спектакль.
— Хочу вам напомнить о премьере пьесы Бернарда Шоу «Пигмалион», — начал Николай Андреевич. — После окончания спектакля публика неистовствовала. Она долго вызывала актеров. Потом потребовала на сцену автора. Растроганный Бернард Шоу раскланивался, благодарил.
И вдруг к сцене приблизился человек, раздраженно выкрикивавший:
— Дрянь пьеса! Дрянь спектакль! И вы никуда не годный драматург!
Бернард
Потомразвел руками и спросил:
— А что с этими-то будем делать?
125
В малом зале Дома литераторов шло обсуждение повести Николая Воронова «Юность в Железнодольске».
Особенно рьяно против повести, ее идейного содержания выступал критик Григорий Бровман.
В прениях попросил слово Павел Филиппович Нилин.
Начал он свое выступление так:
— Григорий Бровман работает в критике по принципу: «Кого добивать?..»
126
Михаил Матвеевич Годенко рассказал однажды о том, как, находясь в родном селе на запорожской земле, услышал известие по радио, что в ознаменование трехсотлетия присоединения Украины к России Крым передан в ведение Украины.
— Это, — говорил Годенко, — с моей точки зрения, беззаконие: ведь и Крым, и Севастополь — исконно русская земля. Здесь и русский флот, тут и могилы русских воинов, матросов. Севастополь-то — город русской славы.
Конечно, усидеть дома не смог.
Вышел на улицу.
Навстречу сосед.
— Мыкола, чув?
— Чув.
— Ну и шо скажешь?
— А шо скажу? Ото и скажу, шо колы четырехсотлиття возъеднання будемо видмечаты, то и Кавказ виддадуть…
127
Известный киновед, профессор Николай Алексеевич Лебедев, работавший по ВГИКе заведующим кафедры Истории советского кино, вспомнил о том, как будучи Ученым секретарем Комитета по Сталинским премиям в области литературы и искусства оказался в довольно-таки пикантном положении накануне окончательного утверждения списка очередных лауреатов.
Обычно утверждать список кандидатов на звание лауреатов в Кремль ездил либо Председатель Комитета Александр Александрович Фадеев, либо его заместитель Сурков Алексей Александрович. А тут Фадеев приболел, Сурков оказался в заграничной командировке, о чем Николай Алексеевич доложил курировавшему их работу Маленкову.
— Ничего, — отозвался Георгий Максимилианович. — Пойдем к товарищу Сталину вместе. Вы и доложите о выдвинутых соискателях, а я вас поддержу…
В кабинете Сталина оказались Молотов и Каганович.
Маленков сообщил Сталину о готовности списка кандидатов на очередные премии и о том, что ни Фадеева, ни Суркова в Москве нет.
— А кто же докладывать будет? — спросил Сталин.
— Вот Лебедев Николай Алексеевич, ученый секретарь.
Наступила пауза.
Сталин прошелся вдоль стола. Вернулся к вошедшим Маленкову и Лебедеву. Постоял. И неожиданно спросил:
— Маленков, почему погибла римская империя?
Георгий Максимилианович после непродолжительного молчания ответил:
— Не знаю, товарищ Сталин.