История третья: На склоне Немяна Тамаля
Шрифт:
— Ваш-скородие… а может, подождём Шанхая? — спросил Сиф, обернувшись к командиру. Тот не был Кондратом, чтобы слышать настоящий вопрос между слов, но сейчас понял и верно перевёл: «А может, останемся здесь хоть на денёк?»
— Это к князю… Так что пошли.
Кап остался сидеть — и не двигался ещё минуты две, но потом вскочил и бросился догонять Сифа.
— Подождите! Сивый… расскажи ещё, как там Тиль.
… Они так втроём и подошли к ожидающим их «князю и Ко». И на лице Филиппа отразилось такое бездонное и беспомощное отчаяние, когда, в ответ
Впрочем, ему одному.
— Где там, кстати, Захар Станиславович говорил, гостиница местная? — поинтересовался князь.
Кап, настороженно разглядывающий окружающих его людей, неопределённо пожал плечами:
— Да там цены оборзевшие…
По-русски он говорил неуверенно, отвык уже, хотя в Стае когда-то русскими словами пользовались не реже, чем забольскими.
— Ну, цен-то мы не боимся, — усмехнулся князь. — Так что, не проводите?
Шакал не ответил. Задумчиво поскрёб вокруг шрама на горле, качнулся с пятки на носок и вдруг резко и непреклонно заявил, вновь переходя на забольский:
— Сивый, идём ко мне! Тебе в том клоповнике точно делать нечего, а у меня хоть чай есть!
— Забольский? — не сдержал дурацкой улыбки Сиф. Кап не сердится… Совсем-совсем!
— А какой же ещё… И не только чай.
Стараясь не думать о том, что же это за «не только чай», Сиф умоляюще поглядел сначала на командира, потом на князя, потом снова на командира…
— Кап… А все у тебя поместятся?
От этих простых, незамысловатых забольских слов на маленького офицера накатило двоякое чувство, будто пересеклись две реальности. Прошлое — не сзади, а где-то рядом, сбоку, стоит только поднапрячься, как снова всё станет по-старому.
Будет Кап. Будет Тиль. Будет память.
— Ну, если иначе никак — то поместитесь, — вздохнул Кап. — Пошли… Идёмте, — он снова перешёл на свой грамматически правильный, но на слух смешной и корявый русский.
Он даже не спрашивал — положил ладонь на плечо Сифа и пошёл, не оборачиваясь. Впрочем, остальными это было расценено как приглашение.
… Чаепитие плавно перетекло в ужин, даже Краюхины подрасслабились, смирившись с неизбежным: никуда никто на ночь глядя не поедет… Поэтому на предложение Капа и заночевать у него — которое, разумеется, относилось исключительно к Сифу, но тот не собирался соглашаться без остальных — князь ответил утвердительно безо всяких споров.
Стоящий на отшибе домик в два оконца вполне сносно вместил семерых людей на ночь, хотя Одихмантьев, подрастерявший где-то своё сонное медитативное спокойствие, изрёк вечером мрачным тоном пророка:
— Не бывать ему целым после нас. Лопнет.
… Наутро дом ещё стоял. А то, что под бодрым утренним дождём протекала крыша, — это Артём, покосившись на Одихмантьева, объяснил тем, что давно не было дождей. Может, она уже неделю протекает, а может, и две, просто капающий в дом воздух гораздо менее заметен, чем капающая вода.
Алёна лукаво поглядела на Сифа, о чём-то подумала и заявила, что собирается мыть машину:
— Ну ведь мы же всё равно никуда не поедем! А тут дождь… удобно!
Что именно было удобно — осталось загадкой, но Иосиф Кириллович смирился с волей двух его «воспитанников» — Алёны и Сифа — и объявил, что действительно пока никто никуда не поедет.
Алёна позаимствовала у Капа всё необходимое и отправилась под дождь. Лёша по причине, не установленной даже любопытным князем, вызвался ей помогать, из-за чего, ворча и ругаясь, к мыльной эпопее присоединился и Филипп. Кап улез на чердак латать крышу. Заболотин лежал на раскладушке и читал одолженную у Капа книжку.
Сиф растеряно скользил взглядом по комнате, по окну, за которым была видна Алёна, по двери… Куда идти?
… На чердаке сумрачно. Словно чьё-то сердце, барабанят дождевые капли по дну тазика, подставленного под «прореху» в крыше. Шум дождя слился в неясный шорох, остающийся на окраинах сознания где-то рядом с мимолетно отмеченной пылью на окне.
Шаги по лестнице, скрип люка, грохот, с которым он упал обратно.
— Кап?
— А, ты… Привет. Точно не будешь?
— Убери, — молчание. — А то с собой сложно бороться. Хочется себя возненавидеть за это, а не выходит.
— Не, себя ненавидеть — последнее дело, дружище. Кончается обычно хреново, уж поверь.
— А так тоже хреново. Кстати, я ведь тебе говорил, где Тиль сейчас, да?
— В клинике. Говорил, — равнодушие в голосе отдает неумелым спектаклем и картонными декорациями. — Если ты пришёл мне читать морали — вали.
— Я не читать морали пришёл. Я… Я просто спросить.
— Тогда спрашивай.
— Что мне делать?!
Неестественный, захлёбывающийся смех.
— Чудный вопросик! На такой тебе, почитай, никто не ответит! Ох ты, как сказанул…
— Но я серьёзно, Кап! Ты, вот, говорил, что я должен быть Скалешем. Но если уж рассуждать о том, кем я должен был бы быть… В общем, я… родственников нашёл. Кровных. В родном городе. Вроде как, настоящая семья, — голос сорвался, — только я не знаю, я сбежал. Боялся, что предам полковника и останусь, поэтому сбежал. А теперь — вернуться тянет. Что-то поменять.
— Психоз, — снова неестественный смех. — Кровь только дополняет родство. Ты погляди на себя — самому не смешно? Мечешься, и фиг даёшь себя кому-то понять… Даже самому себе, между прочим, ты это учти!
Молчание. Ливень идёт волнами — то усилится, то затихнет. Но с такой уверенностью, что становится ясно: он устроился лить всерьёз, и, пока в тучах остаётся хоть капля, не подумает идти на убыль.
Просочившись сквозь крышу, капли одна за другой плюхаются в предусмотрительно поставленный под дырку таз. Если капля большая, объединившая в себе несколько сразу, она падает с важным «плюхом», а капли помельче, срывающиеся следом, радостно и тоненько сообщают миру: «Кып-кап!» — причём первый именно «кып». Вот и раздаётся то и дело на чердаке: «Плюх-кып-кап».