История триумфов и ошибок первых лиц ФРГ
Шрифт:
Слова Венера в Москве были больше, чем просто расторжение партийной верности. Постамент, на котором находился канцлер Брандт, начал шататься. Вальтер Шель открыто раздумывал над сроком расторжения коалиции с СДПГ и после того, как президент ФРГ Густав Гейнеманн объявил о том, что не останется на второй срок, Шель заявил о смене курса. «Подлая торгашеская душонка, — пробормотал оскорбленный Брандт, когда узнал об этом. Кроме того, пресса, бывшая до сих пор верной сторонницей Брандта, сбросила своего любимца с пьедестала. Летом 1973 года газета «Цайт» открыто насмехалась: «Канцлер поселился наверху на высоком постаменте, далеко от суеты мерзкого мира внутренней политики». В декабре «Шпигель» посвятил канцлеру на 60-й день рождения такие строки: «Канцлер в кризисе — монумент рушится». На иллюстрации было видно голову памятника Брандту, исчезающую в облаках. Теперь канцлер выступает только с эстетическими речами для интеллектуальной публики, говорилось в статье, а низины ежедневного труда политика он совсем забросил.
На заседании 1974 года профсоюз работников коммунального хозяйства и транспорта (HTV) потребовал повысить заработную плату на 15 %, это было совершенно утопическим требованием ввиду нехватки денег в кассах. Брандт попросил членов профсоюза разумно оценивать возможности правительства, но разрешить проблему не удалось. С февраля начались первые забастовки автобусов, трамваев, мусоровозов и почтовой службы. Профсоюз по-прежнему настаивал на повышении зарплаты — и канцлер сдался. В глазах общества он сразу потерял очки, падение Брандта стало уже вопросом времени.
К тому же положение в партии изматывало его нервы. «Иногда это выглядело так, что в пятницу члены правительства расходились по домам, и никто из них не желал больше ничего знать о коллегах, более того, не хотел возвращаться, поэтому им стоило труда собраться снова в понедельник утром», — вспоминает Карл Винанд. В марте Гельмут Шмидт заявил, что ввиду сложившейся в коалиции ситуации недостаточно сменить пару людей. Это значило, что необходима смена власти.
Но Вилли Брандт еще раз показал свои бойцовские качества, которые лучше всего проявлялись тогда, когда он оказывался прижатым к стенке. Он, казалось, вернулся из внутренней эмиграции, в которую ушел на несколько последних месяцев. Окружающие заметили, что выражение столица стало более спокойным, к нему вернулась часть его былой жизнерадостности. В «Актуальной студии спорта» на канале ZDF выступил бодрый и умиротворенный Вилли Брандт. Пока сынишка Маттиас стрелял «по замковым воротам», канцлер разговорился о спортивном сотрудничестве ФРГ и ГДР. На вопрос, приносит ли вам радость пост канцлера, Брандт ответил откровенно: «Если уж быть честным, то бывали времена, которые радовали меня больше, чем последние несколько недель. Но все может поменяться. По крайней мере, сегодня мне весело». В апреле он преподал урок своим левым соратникам по партии с помощью плана из десяти пунктов. Предложение пообщаться Венер с благодарностью принял и снова мог сидеть во фракции на своем законном месте, с которого был изгнан после «московской истории». «Он носится с этим, как девственница с первым поцелуем», — насмехался Хорст Эмке. Перед предстоящими выборами в ландтаг Нижней Саксонии складывалось впечатление, что Венер и Брандт хотят снова попробовать сотрудничество.
24 апреля 1974 года бундесканцлер Брандт вернулся после государственного визита в Египет. Он снова был в унынии. В Каире у него началось расстройство желудка, кроме того, его мучили зубные боли. Но то, что он узнал от явившегося к нему с докладом Ганса-Дитриха Геншера, не шло ни в какое сравнение с его недомоганиями. Министр внутренних дел сообщил: утром арестовали Гюнтера Гийома.
Как и многие агенты но времена «холодной войны», двойная жизнь секретаря Брандта Гюнтера Гийома началась с обыденного пересечения границы. В 1956 году он со своей женой Кристель, которая была родом из ГДР, переселился к теще во Франкфурт-на-Майне, в ФРГ. Совершенно обычное «воссоединение семьи», правда, облегченное финансовыми вложениями Министерства государственной безопасности. Через год после переезда «пара беженцев», согласно указаниям из Восточного Берлина, вступила во франкфуртское отделение СДПГ, и Гийом стал депутатом бундестага. Здесь он познакомился с Георгом Лебером и стал усердным помощником будущею министра по делам сообщения во время выборов. После смены власти Лебер обеспечил своему протеже должность в Бонне, в канцлерском ведомстве.
Гийом бесстрастно выдержал стандартную проверку органов безопасности. Руководитель канцлерского ведомства лично проводил собеседование с Гийомом, поскольку в его биографии были замечены некоторые несоответствия. Гийом, по воспоминаниям коллег, отвечал спокойно, но не настолько уверенно, чтобы возбудить подозрения, короче говоря, вполне обычно. Такой вердикт и был вынесен по результатам собеседования: совершенно обычный беженец из Восточного Берлина, таких в ФРГ были тысячи, в том числе и среди работающих в Бонне. Георг Лебер вспоминает об этом так: «В те времена Гийом был для меня настолько же подозрителен, насколько подозрительны были господин Геншер, господин Мишник и тысячи других людей, которые попали к нам из Восточной Германии и которым мы доверяли». Папку с делом Гийома закрыли, и он стал помощником секретаря в ведомстве канцлера и был назначен ответственным за «связи с профсоюзами и союзами рабочих». Как «выходец из народа», без академического образования, он хорошо подходил на эту должность. Так Гийом проник в «святая святых».
В кругу ярких интеллектуалов вокруг Брандта бесцветность и ординарность Гийома были великолепной маскировкой: «Он меня просто не интересовал. Он был сам по себе слишком скучен», — вспоминает советник Брандта Клаус Харппрехт. Гийом редко бросался в глаза окружающим, но присутствовал всегда. Он усердно сновал в любое время дня и ночи по вестибюлю дворца Шаумбург. Даже если он задерживался на службе допоздна, с утра он часто поджидал сторожа, отпирающего двери. Если было нужно, перед началом рабочего дня канцлера он мог сварить кофе или принести свежих булочек из пекарни.
Гийом был незаменим, но его не любили. Брандту, привыкшему держать дистанцию с людьми, его преданная приятельская прилипчивость действовала на нервы. Некоторым коллегам бросалось в глаза его чрезмерное любопытство. Секретарь Вильке иногда просто выставлял его из комнаты, когда он присутствовал при разговорах, при которых ему совершенно незачем было присутствовать. Гийом был настоящим клещом, но он был незаменим.
В результате он «погорел» случайно. В кёльнском федеральном ведомстве одному из служащих в начале 1973 года бросилось в глаза, что в трех лежащих перед ним отчетах о шпионаже присутствует имя Гийома. В замешательстве он рассказал об этом своему коллеге. Тот же случайно оказался тем человеком, который в 1950-е годы поймал три странных разговора с Восточным Берлином: в 1956 году были переданы поздравления с днем рождения некоему Георгу, в другой раз вообще нечто малопонятное — «Хр.». А в третий раз по тому же адресу передали поздравления «второму человеку». Что-то в рассказе коллеги напомнило этому сотруднику о случае, который произошел почти 15 лет назад. Они сравнили даты и обнаружили, что поздравление «Георгу» пошло в эфир в день рождения Гийома, и Кристель тоже порадовали в день рождения приветом из Восточного Берлина. «Второй человек» был их сынишка Пьер, родившийся 8 апреля 1957 года. Казалось, что круг замкнулся, но тем не менее прошел еще год, прежде чем на запястьях Гийома защелкнулись наручники.
Первым результаты исследований двух педантичных сотрудников получил глава ведомства по охране конституции Гюнтер Ноллау. Ему показалось, что готовится что-то плохое. В тот же день он назначил встречу с министром внутренних дел Гансом-Дитрихом Геншером. Как вспоминает Ноллау, Геншер просто «заискрился»: «Об этом должен знать канцлер!» Сам Геншер запомнил это происшествие гораздо менее драматичным. Он был не полностью убежден в важности сообщения, но все же считал необходимым сообщить об этом Вилли Брандту. 29 мая 1973 года после обеда он отозвал канцлера в сторону и сообщил ему о происшествии: выяснилось кое-что про сотрудника с французским именем. Существует возможность. что этот сотрудник работает на ГДР. Брандт смягчил дело словами: «Я считаю это практически невозможным». Было решено, что за этим человеком установят слежку. Брандт должен вести себя как обычно и ничем не выдавать подозрений. Канцлер включился в игру: он почти трогательно разложил на рабочем месте карандаши в одному ему известном порядке и положил на стол ниточку, чтобы проконтролировать, рылся ли кто-либо в его вещах.
Летом канцлер с семьей должны были, как обычно, отправиться в Норвегию в Хамар, родной городок Рут Брандт. Секретарь Брандта Вильке попросил на это время отпуск, он уже давно хотел поехать куда-нибудь с семьей. Конечно, Гюнтер Гийом был готов поработать вместо коллеги. Он заверил, что ему вполне хватит пары дней отпуска, а потом он с удовольствием присоединится вместе с женой к канцлеру в его поездке.
Позже шпион назвал эту поездку своим «звездным часом». Его основная задача заключалась в том, чтобы передавать канцлеру поступавшие из Бонна телеграммы. Чем он усердно и занимался, с той лишь разницей, что исправно набивал копиями сообщений полку для белья в своем шкафу.
У них наладились во время этого отпуска хорошие отношения, пусть Рут Брандт и не могла относиться к этой мещанской парочке с искренней теплотой, но сын Брандтов, Маттиас, любил ночевать в доме Гийома. Правда, ему бросилось в глаза, что хозяева ночью необычно активны. Он вспоминает об этом и сегодня: «Гийом был очень милым. Я только все время спрашивал себя, почему в их доме ночью постоянно стучит пишущая машинка».
На рассвете 24 апреля 1974 года Гюнгера Гийома и его жену разбудил звонок в дверь. Их сын Пьер тоже проснулся и подслушивал, стоя в пижаме у дверей своей комнаты. Гийом открыл дверь в квартиру. Перед ним стояли двое мужчин и женщина: «Вы Гюнтер Гийом?» Он тихо ответил: «Да, я вас слушаю». «У нас приказ об аресте от генерального федерального прокурора». Гийом побледнел и отступил на два шага в коридор. «Я прошу вас, я гражданин ГДР и ее офицер. Отнеситесь с уважением», — сказал он громко. Все стало на свои места. Гийом признался. Возможно, он поступил так, чтобы сохранить лицо в присутствии сына. Может быть, Гийом испытал облегчение от того, что окончились почти два десятка лет лжи.