История в зеленых листьях
Шрифт:
– Недостаточно.
7
Мира помнила мучительность того путешествия. После него дом уже не был прежним. А навязчивое ощущение хода времени и его безвозвратности только обострилось вдали от привычной среды обитания.
Западная цивилизация так мечтает сбежать в тропики и негу от давящего севера, забыться вдали от суеты. Но в жизни нет рая. Земля – чистилище, совмещающее ужас и красоту на одной улице. И в хижине у моря свои беды. Побег – не искупление, а рубеж, несущий новые муки и новые вспышки благоденствия. Жизнь – борьба и работа, и Мира все отчетливее осознавала необходимость
Люди расходятся не потому, что что-то выгорело или иссякло. А потому, что понимают – нарушен какой-то непреложный баланс их удобства, в чем бы оно ни заключалось.
– Ты любишь нарушать правила, – сказал он ей у трапа самолета, выкидывающего их обратно в монолитный массив словно мстящего за что-то ветра и сожалений. Мире хотелось лишь молчать, чтобы в неосознанном прерываемом сне добраться до собственного дивана и расплескаться по нему. – Тебя заводит мысль, что ты плохая девочка, что ты исключительная, раз можешь переступать через что-то. Но ты не плохая. Тебе просто скучно. Ты ищешь впечатлений, тянешь из людей их чувства и жизнь. И они это ощущают.
Мира не верила своим ушам. Ей никогда не было скучно с пятидневной рабочей неделей и кучей увлечений. Напротив, все больше истово хотелось просто задернуть шторы и не вылезать наружу. Скука – признание, что в жизни нет ничего взамен. А ее жизнь фонтанировала, хоть и не всегда приятным. Фонтанировала настолько, что своим переизбытком будто забивала ее личность и мечты, не давая им пробиться.
– Ты сам всегда говорил про правила и смехотворность тех, кто их соблюдает.
– Значит, я ошибся. Не все так однозначно. Ты сама любишь повторять это.
– Ты струсил, – догадалась она, не желая раскрывать глаза сама себе.
– Есть вещи важнее юношеской потребности идти наперекор всему.
– А если это не юношеская потребность, а стиль жизни? Свобода духа.
Мира почувствовала, как тяжело стало дышать. Она была убеждена, что он ее друг, что они двое против всех, Сид и Нэнси, Исида и Осирис… Мира тоже способна оплакать, а затем воскресить силой своей самоотверженности. Отозваться на любовь – уже быть влюбленным. А он же тогда отозвался! Эта завораживающая рок-н-рольная связь должна была родить нечто долгосрочное, непримиримое против остальных… То, о чем Мира столько мечтала, создавая себе воображаемых друзей в противовес тем, которым всегда чего-то недоставало, и со временем они растворялись где-то в пучине двадцать первого века. Тим так привлекал своей особостью, непохожестью на нее, дополняя ее суждения оголтелым юмором и пропуская в закрытые для нее прежде миры. Но… должно быть, она зря возложила на Тима столько призрачных надежд.
«Меня заводит не мысль, что я плохая, а ты…» – жалобно думала Мира после тирады, пока он мрачно сидел у иллюминатора, под которым проплывали вырезанные лоскуты улиц и полей. Всклокоченный, статный. Постыло склонив голову, которая так часто запрокидывалась назад в приступе хохота. Он никогда не стеснялся. Над ним не властвовали законы общества. Он был свободен. Так казалось… Он что есть мочи кричал, обращался к случайным прохожим, танцевал на улицах, высмеивал религии… Мирослава обожала его за это.
То, что на миг показалось достижимым миражом, накрыло своей безвозвратностью. Осень запятнала деревья, вгрызлась в поникшие листья. Неизменное начало конца природы придавало дням эту острую прелесть.
Только она прикоснулась к Тиму, и он снова уплывал… Мира с пугающей отчетливостью помнила, что он говорил еще, как предлагал ей раф, забирал сумки, сажал в метро… Она устала, бесконечно устала. Ей было все равно, как и когда она доберется до дома, проложенного через Неву. И доберется ли вообще. Кристальный колющий свет сочащегося восхода тоскливо подчеркивал талую красоту города и неразличимые очертания пара вдали, где-то на границе фаз. А осколки солнца прятались в распластанного дракона, покрывающего Неву.
После ослепительного солнца юга, от которого болели глаза и плечи, босых прогулок по пляжу и тихих поцелуев под завораживающий шум невидимых, но опасных волн внизу, сурово шепчущих людям свою околдовывающую песню. После растворенного в воздухе счастья. Под застенчивое мерцание маяков, в ряд выстроившихся вдоль прибрежного городка. После задернутых штор в их номере и совместного обряда смывания пляжного песка. Под защитой дымкой распластанных гор, бледно – зеленого купола сумерек в момент, когда море становится таким же серебряным, как нагретое небо с рассеивающимся по вершинам гор мягким закатом. Под тотальную свободу и отсутствие дум о том, что будет, когда придется возвращаться домой. Тим так же старательно обходил эту тему, как и сама Мира.
8
Она не помнила, как и с каким лицом ехала в лифте. Она не помнила, зачем. Она даже не замечала обращенных на себя испуганных взглядов. Наверное, видок у нее был заоблачный. Ну да какая разница теперь. После изматывающего страстью и жарой лета по возвращении в Питер в ловушку захлопнул дождь. Показались изуродованные городом пейзажи с низкорослыми двориками, изъеденными пылью. И из жизни разом исчезли радость, красота и желание будущего – самая необходимая деталь. Утром не хотелось подниматься с широкой постели, заправленной простыми светлыми простынями. Не хотелось даже пить свежий кофе с булочкой. Не хотелось выбираться из квартиры под боль в мышцах и тяжесть в голове.
Она вышла на этаже Артема. Внизу на необозримой высоте виднелась серая аскетичность городских построек и канал, пронзающий бетонную почву. Дверь с рассеянным видом открыл поджарый блондин.
– Где ты пропадала, мать? – грубовато разразился он.
Не дождавшись ответа, добавил:
– Сейчас не время. Скоро придет жена.
Мира впилась в него мутным полузакрытым взглядом.
– Да плевать я хотела на тебя, на твою жену и на твоих чертовых детей!
Артем молча смотрел на нее, напустив на себя легкий отголосок стали. Этим искусством он владел в совершенстве.
– Сейчас не время, – хрипло повторил он.
– Нет, сейчас самое время! – зло проговорила Мира.
– Слушай, она придет с адвокатом по разводам.
Черт возьми, как она, Мира, выросшая на тех золотистых просторах под вечернее чтение истрепанных народных сказок, могла скатиться до такого? Это не ее жизнь, не ее желания. Это лишь какая-то навязанная проклятая игра, которую она вела, до конца не понимая, насколько чужда этому. Все расставил по местам Тим, фонтанируя жизнелюбием и новостями, только вот зачем? Может, и дальше стоило обманывать себя, имея шанс хоть на призрак благополучия? Чем тушить предательскую боль выше желудка. Но, как бы она ни пыталась обманывать себя, чувство освобождения и даже легкой гордости за себя постепенно вырывалось из тусклых отсеков неосознанного.