История Венецианской республики
Шрифт:
Марко Фоскарини на самом деле не был радикалом. Зато он был ученым, человеком начитанным, возможно — наряду с Андреа Дандоло — самым культурным из всех дожей Венеции. Он написал большую поэму «Il Corallo», пытаясь возродить старинный венецианский коралловый промысел, а еще, что более важно, огромную работу по истории литературы «Letteratura Veneziana». Из последней работы удалось напечатать только первый том. Второй остался незаконченным, когда в марте 1763 года, в возрасте 67 лет, он умер, пробыв у власти всего 10 месяцев. Его похоронили в фамильной часовне церкви Сан Стае.
Его преемником стал Альвизе Мочениго — четвертый, и к счастью, последний из этого семейства, выдвинутый на высшую должность. Человек представительный, но ничем не отличившийся, он начал свое правление с заключения четырех соглашений, которые в прежние времена Венеция постыдилась бы даже обсуждать. Все они имели одну цель: прекратить бесконечные грабежи венецианских судов берберийскими пиратами. В обмен предлагались деньги. За шесть месяцев правления соглашения были
Анджело Эмо, с тех пор, как достиг зрелого возраста, посвящал свою жизнь одному идеалу: он стремился полностью перестроить венецианский флот по англо-французскому образцу. Не во всем он преуспел, но его искусство морехода и знание современной тактики боя — очень редкие среди венецианской аристократии качества — выделяли его среди сослуживцев. И когда в 1768 году правительство наконец решило начать активные действия против пиратов, он, хотя ему было лишь под сорок, стал очевидным претендентом на роль главнокомандующего. В последующие годы он часто совершал рейды вдоль североафриканского побережья. Между 1784 и 1786 годами с горсткой кораблей, которые теперь в Венеции именовались флотом, хотя в прежние дни не дотянули бы до эскадры, он провел маломасштабную войну против тунисского бея, заставив его с помощью трех сезонов бомбардировки сдаться на очень выгодных условиях. Так, пусть ни одна из этих кампаний не ознаменовалась крупным сражением или значительной победой, этот последний великий адмирал Венеции смог обезопасить Средиземное море для европейских кораблей на долгие десятилетия, доказав тем самым миру, что лев святого Марка, хоть стар и ослаблен, но способен о себе напомнить.
22 июля 1769 года в Венецию прибыл император Иосиф II. Он путешествовал инкогнито и не остановился ни в одном из тех больших дворцов, которые бы ему с радостью предоставили, но поселился в «Leon Bianco» («Белом Льве») в приходе Санти Апостоли, наверное, лучшем из всех отелей и трактиров, какие и сегодня принимают иностранцев. [323] Это, однако, не помешало в полном объеме провести программу мероприятий по его чествованию. И только когда император узнал, что в его честь планируется устроить сады Гесперид на плотах площадью в 300 акров, составленных в устье канала Джудекка у Сан Джорджо Маджоре, заполненных цветами, деревьями из цветного хрусталя и искусственными озерами, с рыбой, где он и его гости будут приятно проводить время в предвкушении пира на острове Сан-Джорджо, он топнул ногой.
323
Одно из старейших зданий на Большом канале. Теперь ему вернули старое название Ка' да Мосто (Дом молодого вина).
Любому, кто изучает историю венецианского общества, может быть, любому читателю этой книги не покажутся странными такие приготовления, которые планировались гораздо более подробно и тщательно, чем упомянуто в этом кратком описании. Гораздо более интересно и, наверное, более поучительно, какую реакцию это вызвало в народе. Вероятно, если бы праздник провели, как было задумано, его блеск мог бы обезоружить всех недовольных. Но блеска не получилось, и слухи о сотнях, даже тысячах дукатов, уже потраченных впустую, вызвали волну антиправительственных настроений главным образом среди барнаботти и молодых интеллектуалов, как благородных, так и простых, попавших под воздействие революционных идей из Франции. Они вопрошали, как можно тратить такие суммы на пустяки, привечая иностранцев, которым это даже не нужно, в то время как республика сидит в долгах? Как после более полувека мирной жизни она оказалась в долгах? Разве нормально, что потенциальных правителей Венеции становится все меньше, что количество членов Большого совета сократилось уже до тысячи, и в некоторые дни совет не может набрать кворум? Что все высшие чины государства происходят теперь из нескольких богатых семей? Что многие мужчины и женщины из этих семей дни и ночи проводят в притонах, в масках, разодетые и напомаженные, а другие, даже без маски, восседают за игорными столами в своих должностных мантиях, раздают карты и делают ставки? В начале следующей декады недовольство набрало силу, потому что у подобных настроений отыскался мощный вдохновитель — Джорджо Пизани, молодой и особенно недовольный барнаботто, воскресивший давнюю кампанию против Совета десяти и тройки обвинителей и вскоре ставший неофициальным лидером партии реформаторов. Но только в 1774 году эта кампания добилась первого успеха. 27 ноября Большой совет принял новый закон, которым объявлялось, что республика
Через два месяца, в январе 1775 года, снова поступило предложение о продаже мест в Большом совете, на этот раз сорока семьям с материка. Каждая семья принадлежала к местной аристократии в течение четырех-пяти поколений и имела годовой доход не менее 10 000 дукатов. Это предложение горячо обсуждали, затем с небольшим перевесом приняли. Однако его приверженцев вскоре постигло тяжелое разочарование. Сто лет назад трижды случалось, что ряд семейств, не считавших и 100 000 дукатов высокой ценой, занимал место среди патрициев. Теперь же из сорока семейств согласилось только десять, да и те особенного энтузиазма не проявили.
Когда 31 декабря 1778 года умер дож Мочениго, моральный дух Венеции упал как никогда ранее. Не воспрянул он и после очередных выборов, когда 14 января дожем стал Паоло Реньер. Новый дож изучал классику, переводил на венецианский диалект Гомера, Пиндара и Платона. Он служил сенатором и советником savio, послом в Вене и старейшиной купеческой колонии в Константинополе. Но при этом он имел репутацию прагматика и коррупционера. Ходили слухи, что он обеспечил себе место дожа, подкупив 300 членов Большого совета. Даже если это была неправда, народ ему не доверял с самого начала. Все считали, что ему недостает смелости. Когда объявляли об его избрании, в Сан Марко от криков толпы поднялся такой шум, что он от испуга сбежал из собора, укрылся в башне на Пьяцце и несколько раз спрашивал у своих приближенных, не миновала ли страшная угроза его жизни. Из хороших вещей о нем мы знаем лишь то, что он был женат. Свою вторую жену он нашел в Константинополе, она была гречанкой и ходила по канату. Но даже это не расположило к ней народ. Официально ее так и не признали, и на торжественных церемониях роль догарессы исполняла его племянница.
Какими бы ни были недостатки дожа Реньера, казалось, он достаточно трудолюбив и мудр, чтобы остановить упадок республики. Но вскоре стало ясно, что Венеция становится все более и более неуправляемой. На следующий год Джорджо Пизани выбрали прокуратором Сан Марко. Это была огромная победа барнаботти и радикалов, она позволила их кумиру подняться на уровень, который до этого занимал самый могущественный из реакционеров, Андреа Трон. Больше десяти лет Трон, которого на венецианском диалекте прозвали Il Paron (Патрон), доминировал на венецианской политической сцене, благодаря, скорее, своей властности, чем заслугам, и обладал значительно большей властью, чем сам дож. Сын настоящих промышленников, которых в Венеции было немного (его отец Николо основал очень прибыльные текстильные фабрики неподалеку от города), он отчаянно защищал старые венецианские традиции и постоянно призывал знать оставить свои поместья и вернуться к исконному занятию — торговле, хотя и не подавал примера сам. При этом он не скрывал презрения к нуворишам и всем этим чужакам, которым дозволили взять в свои руки экономику Венеции. Особенно презирал он евреев, против которых в 1777 году добился новых законов, запрещающих им использовать на работе христиан, владеть недвижимостью и производством, превратив таким образом преуспевающее и полезное для республики общество в лавку старьевщиков.
В какой-то момент показалось, что Андреа Трон нашел себе достойных противников в лице Джорджо Пизани и его неистового коллеги Карло Контарини. День за днем они клеймили правительство за то, что оно преступным образом запустило государственные дела, за неспособность поправить экономику, за упадничество и коррупцию. И их речи возымели действие, собрав в Большом совете большинство голосов. Тщетно дож Реньер призывал к единству, напоминая, что без внутренней солидарности государство не сможет противостоять внешним агрессорам и погибнет. «Повелители Европы, — говорил он, — внимательно наблюдают за нашими разногласиями и решают, как лучше ими воспользоваться». Но Пизани и Контарини и не думали придержать языки и продолжали обличать знать, к которой не испытывали ничего, кроме презрения.
И напрасно они не вняли спокойному голосу разума. Более спокойный подход к делу мог бы увенчаться успехом, хотя бы отчасти. А так их непрестанная агитация, публичные речи и тайные встречи только подстегнули власти к действию. Ночью 31 мая Джорджо Пизани арестовали у него дома, в Сан-Моизе. Последующие десять лет он провел в тюрьме. Контарини же заключили в крепость Каттаро, где он вскоре умер. Совет десяти и трое обвинителей снова, как всегда, победили. Но долгие, мучительные дебаты в Большом совете — дебаты, которые, казалось, раскололи саму душу Венеции, — не забылись. Недовольство барнаботти продолжало расти. На протяжении семнадцати лет, что оставались республике, зловещим эхом отдавались слова Паоло Реньера в сердцах многих внимательных соотечественников: