История Венецианской республики

Норвич Джон Джулиус

Кое-где положение было получше. В Тревизо сместили имперского наместника — его маленький гарнизон годился скорее для почетных караулов, чем для демонстрации силы. 10 июня над городом подняли знамя Святого Марка. Фриули тоже, большей частью, держалась твердо, жители Удине попросили у республики отряд страдиотов для защиты. И хотя Венеция городам, которые остались ей верны, оказывала различные милости, давала привилегии и освобождала от поборов, эти города не многое могли дать Венеции по сравнению с тем, что она потеряла.

Глава 31

КАПИТУЛЯЦИЯ И ОТПУЩЕНИЕ ГРЕХОВ

(1509–1510)

Напоминаем, что с понтификами надлежит обращаться хорошо… дабы и вам это добром обернулось и дабы никоим добрым делом не пренебрегать.

Юлий II венецианским посланникам

Потери Венеции и в самом деле были безмерны. Но шли недели, люди отходили от потрясения,

вызванного битвой при Аньяделло и ее последствиями, и вскоре уже спрашивали друг друга, так ли велика опасность, как показалось сначала. Что касается миланских владений и победоносной армии Людовика, которая все еще наступала, не оставалось иного выбора, как отдать все земли, которые от Венеции требовали. Однако в отношении империи можно было выбрать более жесткую линию поведения. Максимилиан, как все считали, предоставив лиге свое громкое имя, после этого не сделал ничего. Армию он так и не отправил, а войну венецианцам объявил только 29 мая, через две недели после их поражения. Отстранение его имперских комиссионеров, Тревизано и Фриулини, прошло безнаказанно. Также просочились сведения, что он испытывает недостаток в средствах. Венецианцы задавались вопросом, стоило ли так просто оставлять свои города. Они оставили их, зная, что не в силах их защитить, но теперь так ли уж сильно они нуждались в защите? Они считали эти города ценой за существование своего независимого государства, как капитан бросает за борт часть груза, чтобы уцелел корабль (это сравнение не раз использовалось на заседаниях сената и Совета десяти). Теперь горожане не были в этом так уж уверены. Участники лиги остались такими же непримиримыми врагами республики, и если бы в ближайшем будущем они решили вовсе ее искоренить, то Падуя и ее города-побратимы могли оказаться жизненно важными для защиты лагуны. Более того, многие в оставленных городах предпочитали жить по венецианским законам. Они уже через несколько дней после перехода власти ощутили на себе тяжелую, лишенную сочувствия руку имперских хозяев.

Уже в начале июля, почти через два месяца после Аньяделло, поступили первые сообщения о бунтах, стремящихся восстановить венецианское правление. Проведитору Тревизо, Андреа Тритти, направили приказ поддерживать восставших всеми силами, какие он только сможет собрать. В это же время поползли таинственные слухи о двух странниках высокого роста в белых плащах с капюшонами, которые под покровом темноты пришли с материка, проникли на заседание Совета десяти, затем до часу ночи беседовали с синьорией, а потом исчезли туда, откуда пришли. Несколько дней спустя, 16 числа, целая флотилия кораблей двинулась через лагуну к Фузине, в то время как остальные суда охраняли морские подходы к Венеции, следя за тем, чтобы никто не покинул город без разрешения. Сануто рассказывает, что на следующий день, рано утром, три телеги, тяжело нагруженные зерном, показались в Кодалонгских воротах Падуи. Германский гарнизон, не подозревая подвоха, опустил подъемный мост. Первые две повозки быстро прошли, но третья застряла, заблокировав мост. Вдруг появился отряд всадников и с возгласами «Марко! Марко!» бросился в ворота. Ландскнехты быстро оправились от изумления и принялись защищаться, но после короткой и кровавой схватки на главной площади отступили.

Так 17 июля, пробыв 42 дня имперским городом. Падуя вновь вернулась под крыло льва святого Марка, и многие городки в окрестностях и в Полезине последовали ее примеру. В то же время еще один, недавно нанятый Венецией кондотьер по имени Лючио Мальвеццо захватил Леньяго — главный город на реке Адидже, — откуда угрожал Вероне и Виченце. Возможно, положение было не таким уж отчаянным.

Но хотя в середине лета 1509 года многие венецианцы задумывались, почему бы им не отобрать назад так поспешно сданные врагу владения, даже самые оптимистично настроенные не считали, что это удастся сделать без боя. Стало известно, что Максимилиан стоял уже в Тренто, в нескольких милях от границы. Рано или поздно он появится, и новости о захвате Падуи только ускорят его появление.

Так и случилось. В начале августа громадная и разнородная армия начала продвижение в сторону Падуи. Она двигалась даже медленнее обычного, потому что не хватало лошадей для перевозки пушек. На разных этапах следования к ней должны были присоединиться французская пехота и конница числом в несколько тысяч человек, отряд испанцев и маленькие отряды из Мантуи, Феррары и Папской области. Сам Максимилиан мудро решил пока посидеть в штаб-квартире, которую он устроил в Азоло, во дворце королевы Кипра, сбежавшей со своим многочисленным окружением в Венецию при первых признаках его приближения.

Когда первые имперские части подошли к стенам Падуи, возникло легкое беспокойство, но прошел еще целый месяц, прежде чем подошла и подготовилась к бою основная армия. За этот месяц защитники успели укрепить город и запасти вдоволь продовольствия, воды и снаряжения. Теперь Питильяно, которому посчастливилось сохранить

командование после недавней своей неудачи, собрал оставшиеся силы и повел на выручку осажденному гарнизону отряд, к которому присоединились 200 молодых добровольцев из числа венецианской знати. В их числе находились двое сыновей дожа Лоредано. Когда 15 сентября началась осада по всем правилам, город был уже готов к серьезной защите.

Серьезная защита понадобилась. Две недели немецкая и французская тяжелая артиллерия била в северные стены, дробя их. Но каждый из приступов был отбит благодаря искусству и дисциплине солдат Питильяно, которых им недоставало три месяца назад. Наконец 30 сентября Максимилиан уступил. Неделю спустя он писал своей дочери Маргарите:

Принимая во внимание огневую мощь и число защитников, которыми располагают венецианцы в этом городе, и великие работы по укреплению города, каких свет не видывал, проведенные ими, и поскольку у них насчитывается 15 000 хорошо вооруженных людей, мы, наши капитаны и наши советники согласились, что более разумно будет снять эту осаду, чем продолжать ее.

Разумность этого шага была очевидна уже для всех. Император об этом знал, гордость его страдала. Часть своей армии под командованием герцога Ангальтского он спешно отослал, чтобы усилить гарнизоны других ненадежных городов и, если потребуется, применить там силу. А через несколько недель его армия потащилась назад через Альпы тем же путем, что и пришла.

Венецианцы ликовали. Возвращение Падуи само по себе — победа, а уж успех против сорокатысячной армии — просто триумф. Но и это еще не все. 14 ноября Питильяно подошел к Виченце, которую герцог Ангальтский почти сразу сдал. Атака на Верону спустя неделю не удалась, но все больше и больше городов объявляли себя владениями Венеции: Читаделла, Бассано, Фельтре и Беллуно — на севере, Эсте, Монтаньяна и Монселиче — на юге.

Последние три города Венеция отыграла в результате наступления на герцога Феррары, который не просто присвоил после Аньяделло спорную область Полезино, но вдобавок и его брат, кардинал Ипполито д'Эсте, оказывал неоценимую, а точнее сказать, совершенно бесполезную помощь Максимилиану в осаде Падуи. Теперь герцогу решили преподать хороший урок, и генерал-капитан флота Анджело Тревизано получил приказ взять эскадру из 17 легких галер и подняться по реке По, опустошая земли Феррары. Тревизано возразил, что опасность, которой подвергнется эскадра, гораздо больше тех разрушений, которые она сможет причинить, но его переубедили. Поднимаясь по реке, он встречал жестокое сопротивление. Затем, возле Полезеллы, в десяти милях от Феррары, он приказал высадить людей и построить выше по течению мощное заграждение из бонов и цепей, чтобы защитить от нападения корабли. Все усилия свела на нет река, разбухшая от декабрьских дождей, которая снесла боны, как раз когда герцог атаковал укрепления. В суматохе, под покровом темноты феррарцам удалось подвезти тяжелые пушки к самому краю воды. Оттуда они в упор принялись расстреливать беззащитные венецианские корабли. Только два корабля смогли избежать гибели. Несчастный Тревизано вернулся в Венецию, предстал перед сенатом и Советом десяти и отправился в трехлетнюю ссылку в Портогруаро.

Когда папа Юлий II узнал о возвращении венецианцами Падуи, он пришел в ярость. А после неудачной попытки Максимилиана вернуть ее он узнал, что Верона тоже собирается присоединиться к Венеции, а маркиз Мантуи, состоявший в лиге, был взят венецианцами в плен, когда шел с подкреплением. Говорят, папа швырнул тиару на пол и разразился проклятиями, негодуя на святого Петра. Реституция папских земель его ни на йоту не успокоила. Его ненависть к Венеции осталась такой же неутоленной, хотя он и получил от дожа письмо, в котором тот нижайше умолял принять в Риме венецианское посольство из шести человек. Папа согласился, но скоро стало понятно, что сделал он это только для того, чтобы снова унизить республику. В начале июля, когда послы прибыли, им, как отлученным, запретили: входить в город до темноты, селиться в одном доме и даже видеться между собой по служебным делам. Никакие привилегии или даже просто правила приличия, действующие в отношении иноземных послов, их не касались. Только один из них удостоился аудиенции — некий Джироламо Дона, которого папа знал прежде. Но и эта аудиенция быстро превратилась в обличительную речь разгневанного Юлия II. Неужели венецианцы действительно решили, что церковными запретами можно пренебречь только потому, что они вернули себе несколько городов, на которые к тому же не имели права? Он не даст им прощения до тех пор, пока не будут выполнены условия Камбрейской лиги и венецианцы с веревками на шеях не падут перед ним на колени. Напоследок он протянул Дона документ, в котором были изложены его требования. Впоследствии Сануто описал его как «дьявольский и позорный». Когда этот документ доставили в сенат, к нему там отказались прикасаться. «Скорее мы пошлем пятьдесят послов к туркам, чем примем такие условия», — выкрикнул в гневе сын дожа, Лоренцо Лоредано.