История Византии. Том II

Сказкин Сергей Данилович

Салернской медицинской школы²³. В правление Феофила некий врач Лев, получивший прозвище врача-мудреца, написал компилятивный «Обзор медицины». Его современнику, монаху Мелетию, принадлежало сочинение (ныне утерянное) о строении человеческого тела²⁴.

Крупнейшим ученым, стоящим уже на грани следующего периода, был Лев, получивший прозвище, «Математика»²⁵. Он родился в начале IX в. и дожил до 869 г. Свое образование Лев завершил на острове Андросе, где изучал риторику, философию и математику под руководством какого-то учителя, чье имя нам неизвестно²⁶. Можно только строить догадки, почему Лев оставил Константинополь

и отправился на остров, который в IX в. был полузаброшенным обиталищем монахов и беглых стратиотов.

Слава Льва была так велика, что халиф собирался пригласить его к себе. В 840 г. Лев был поставлен фессалоникским архиепископом, но низложен сразу же после смерти Феофила.

С именем Льва связаны два изобретения: система световой сигнализации, с помощью которой сообщалось во дворец о событиях, происходивших в халифате, а также приводимые в движение водой статуи (рычащие львы, поющие птицы), которые украшали приемную залу Большого дворца (см. о них выше, стр. 28, прим. 33). Огромное значение имело применение Львом букв как

арифметических символов

²⁷

— таким образом, он по существу заложил основы алгебры.

Лев был широко образованным человеком. Его библиотека содержала книги Птолемея, Архимеда, Евклида, философов Платона, Порфирия, Прокла и многих других. Он составил медицинскую энциклопедию, включавшую выписки из старых книг²⁸. Наконец, он писал стихи.

Светские интересы и обширные познания Льва Математика раздражали фанатичных монахов, и они объявили его тайным язычником, что, по-видимому, не соответствовало действительности. Важным фактом в истории византийской культуры начала IX в. является возникновение минускула, нового типа книжного письма на пергамене, сменившего древнее книжное письмо — унциал

²⁹

.

Возникновение минускула было подготовлено развитием письма в литературных папирусах предыдущих веков. Немало способствовало появлению минускула и завоевание Египта арабами в середине VII в., в результате чего в Византию перестал поступать древний писчий материал — папирус. Это обстоятельство, несомненно, усилило нехватку писчего материала и повысило его цену. Унциал — письмо, как правило, крупное, в котором буквы стоят раздельно, — был не экономичен, и потому начались попытки применения курсива для написания книг; византийский минускул представляет собой именно регуляризованный курсив. Процесс становления минускула, с одной стороны, скрыт от современных исследователей отсутствием памятников, а с другой — еще недостаточно прослежен по папирусам литературного содержания. Однако известно, что выработка нового типа книжного письма, как правило, более мелкого, связанного и широко применяющего лигатуры (т. е. более экономичного по сравнению с крупным унциалом) была заслугой монахов Студийского монастыря. В типике этого монастыря, составленном Феодором Студитом, одним из образованнейших людей своего времени, среди прочих наставлений указаны правила поведения писца и правила для книгохранителя (т. е. библиотекаря), которому вменялось в обязанность содержать книги в порядке.

Древнейший датированный образец минускульного письма — евангелие 835 г., переписанное одним из ближайших учеников Феодора Студита — Николаем Исповедником.

Изменяется и оформлениекниги. В VIII—IX вв. были выработаны приемы убранства рукописи с помощью заставок, инициалов, миниатюр, приемы распределения материала на листе путем выделения полей, разлиновки листов, различных помет, помогающих читателю ориентироваться в тексте. В это же время была разработана и так называемая иерархия шрифтов для выделения частей текста: заголовки стали писать шрифтом, отличным от шрифта текста. Заголовки в рукописях обычно писали вязью, а примечания — так называемые схолии — более мелким письмом, чем основной текст, с применением множества сокращений; в минускульных кодексах схолии нередко писали беглым мелким унциалом.

Если ранее книга производилась в скрипториях, где под диктовку писцы (нередко рабы)

писали сразу несколько экземпляров, то в VIII—IX вв. возникают многочисленные скриптории при монастырях, где тексты, как правило, переписывали не под диктовку, а держа копируемый текст перед собой и читая его про себя. В Византии, однако, в отличие от Западной Европы, существовали не только монастырские скриптории, но также и светские. Светские скриптории, видимо, были сосредоточены в столице империи, куда с начала IX в. стекаются книги со всей империи³⁰.

ЛИТЕРАТУРА

Пожалуй, ни в одной области византийской культуры различие между IV—VI столетиями и иконоборческой эпохой не было столь заметным, как в сфере литературы. IV—VI века жили еще античными традициями—с VII столетия все отчетливее проступает вульгаризация литературы. Классические традиции теряют смысл; ощущение преемственности культуры, восходящей к античным временам, перестает быть актуальным. Рафинированная имитация древних образцов находит все меньше читателей. При этом в условиях специфической духовной ситуации раннего средневековья вульгаризация литературы неизбежно должна была вылиться в ее сакрализацию: удельный вес жанров, связанных с жизнью и запросами церкви и монастыря, сильно возрастает. Житие и литургическая поэзия, оттесненные в VI в. на периферию литературного процесса, оказываются теперь в его центре.

На пороге иконоборческой эпохи стоит Андрей Критский (ок. 660 — ок. 726). Ему принадлежит покаянный «Великий канон», вошедший в поговорку из-за своего объема (250 строф!). Канон — более усложненный вид литургической поэмы по сравнению с кондаком: так, он предполагает наряду со строфами еще и более высокие единицы членения текста («ихи» и «песни»). Андрей заметно подражает Роману Сладкопевцу, но заменяет простоту своего образца тяжеловесной пышностью. Отдельные захватывающие места тонут в иератическом многословии: по выражению одного исследователя, здесь «тема раскручивается, как бесконечная спираль».

По понятным причинам литературная продукция иконоборцев почти полностью утрачена. Но их теологический рационализм наложил явственную печать на творчество их оппонентов; последние логикой борьбы принуждены были культивировать рационалистические методы. В обстановке яростных споров предельно оттачивались навыки рассудочного и схематичного мышления.

Крупнейшим полемистом православной партии был Иоанн Дамаскин. Роль Иоанна Дамаскина в истории философии велика; истории литературы он принадлежит как гимнограф. Но Дамаскин и в своей поэзии остается ученым: рассудочный характер его творчества проявился, в частности, в том, что он снова реставрирует в литургической лирике отброшенную еще Романом Сладкопевцем классическую просодию. До необычайной усложненности доводит Дамаскин архитектонику канона, дополняя ее хитроумнейшими акростихами и превращая в какую-то кристаллическую структуру, воздействующую на воображение своей продуманностью и замкнутостью. Схоластический пафос рассудочной стройности торжествует у него над эмоциональной теплотой Романа или Андрея Критского. Лишь иногда (преимущественно в тех гимнах, которые отступают от классической просодии) у Дамаскина прорываются более простые и выразительные мотивы. Это относится, например, к его знаменитому заупокойному гимну, который известен русскому читателю по древнему славянскому переводу («Кая сладость житейская, все привременных пристрастие...») и по довольно точному рифмованному переложению А. К. Толстого («Какая сладость в жизни сей земной печали не подвластна?...»)³¹.

Утонченные песнопения Дамаскина и его сотоварищей (Иосифа Студита, Иосифа Сикелиота, Косьмы Дамаскина и др.) вытеснили из обихода гимны Романа Сладкопевца, казавшиеся теперь слишком примитивными. Когда в XIV в. историк Никифор Ксанфопул составил стихотворный перечень классиков литургического жанра (всего из 11 имен), Роману в нем вообще не нашлось места.

На рубеже VIII—IX вв. жили Феофан и Никифор — виднейшие историки тех лет (см. о них выше, стр. 9—10). К началу IX в. относится и подъем агиографии.