История Византии. Том II
Шрифт:
Отличаясь по своей структуре и от сенаторского, и от куриальского землевладения предшествующей поры, хозяйство Филарета в одном отношении принадлежало прошлому (и в этом, может быть, заключалась причина его обреченности): оно зиждилось на рабовладельческой основе. Отец Филарета жил трудом рабов, и самому Филарету принадлежали «многочисленные рабы с женщинами и детьми». Впрочем, о характере эксплуатации этих рабов мы можем только гадать: неясно, была ли здесь плантационная форма использования их труда или же они были посажены на землю.
Феофан, известный историк, также был крупным собственником: по свидетельству его биографа,
Феофану принадлежали земли в разных местах — на Сигрианской горе, на острове Калоним5,
Не слышим мы ничего и о латифундиях церквей и монастырей — вопреки мнению К. Н. Успенского, произвольно постулировавшего существование экзимированных «монастырей-княжеств»6. Наиболее детальное представление можно составить о владениях столичного Студийского монастыря7. Монастырю принадлежали сады, огороды, виноградники, мельницы, мастерские, но повсюду — на полях, в огородах и в виноградниках — трудились сами монахи: сами пахали и убирали урожай, сами выжимали вино и давили масло, сами ловили рыбу.
Византийские монастыри VIII—IX вв. отнюдь не всегда были общежитиями бездельников-монахов, существующих за счет ренты феодально-зависимого крестьянства. Подчас они являлись крупными и мелкими объединениями свободных тружеников, эксплуатируемых монастырской верхушкой. И игумены этих монастырей, как и провинциальные епископы, оказывались прежде всего рачительными хозяевами, погрязшими в заботах о продаже хлеба, о распределении вина, о взвешивании оливкового масла, о торговле шерстью и шелком-сырцом. Пристальный интерес византийских игуменов и епископов к хозяйственным мелочам постоянно вызывал насмешки западного духовенства.
Кроме деревенской верхушки типа Филарета и хозяев средней руки — епископов и игуменов, господствующий класс включал в себя еще по меньшей мере две группировки: светскую и духовную служилую аристократию и провинциальных владетелей. Оба эти понятия условны и должны быть разъяснены.
Светская и духовная служилая аристократия — это общественная категория, жившая в значительной степени за счет жалования и всякого рода выдач в деньгах и натуре, которыми византийское государство наделяло чиновников и духовенство. Эти выдачи могли быть экстраординарными или регулярными — к праздничным дням. Конечно, византийские чиновники и высшее духовенство могли иметь те или иные земельные наделы, но то, что отличало их как общественную группировку, состояло в праве на известную долю государственных налогов. При этом немалая часть этих сумм выдавалась им в качестве монаршей милости, которой в любой момент можно было лишиться; даже византийская церковь не имела твердо установленного источника доходов, подобных, скажем, западной десятине. Отдельные случаи пожалований государственных налогов изредка упоминаются в источниках: самое многообразие их форм свидетельствует о нестабильности и случайности этих льгот.
Так, в 688—689 гг. фессалоникский храм св. Димитрия получил окрестные соляные промыслы, за
которые к тому же не должен был платить налоги8. В начале IX в. церковь города Патры была освобождена от обязанности принимать и кормить императорских чиновников и послов, проезжавших через эту местность, — обременительная повинность была переложена на соседние славянские общины, которым предписывалось иметь собственных поваров и стольничих и путем
раскладки собирать все необходимое9. Обычно же церкви и монастыри или просто получали освобождение от уплаты налогов (полное или частичное, временное или постоянное), или вознаграждались какими-то твердо установленными выдачами из казны, или же пользовались правом на известную долю налога, выплачиваемого определенной деревней. Подобные выдачи из казны назывались солемниями.
Если благосостояние этой группировки знати
провинциальных владетелей было совсем иным. С образованием фемной системы10в провинции сложился узкий круг лиц, занимавших высшие посты в фемном управлении. Эти посты имели тенденцию превратиться в наследственные: так, известный нам Феофан был сыном стратига фемы Эгейского моря и еще ребенком унаследовал отцовскую должность.
Влияние высшей провинциальной знати зиждилось не столько на ее земельных богатствах, сколько на административных правах и привилегиях, и прежде всего на возможности созывать военные отряды11. Стратиги, административные главы огромных округов, располагали настоящими армиями и в начале VIII в. фактически распоряжались судьбой константинопольского престола.
Столь же широкие прерогативы, по-видимому, принадлежали еще в середине IX в. вдове Даниэлис, которая, «словно личной собственностью», распоряжалась немалой частью Пелопоннеса; ее богатства, по словам хрониста, далеко превосходили имущество частных лиц и могли сравниться только с богатствами «тиранов»; дары, привезенные ею византийскому императору, были значительнее подарков соседних царей12. Но владения Даниэлис, пожалуй, последнее полунезависимое «княжество» в пределах Византии — и оно перешло по наследству византийскому императору.
Таким образом, на смену старой аристократии, сенаторской и куриальской, сложилась или, вернее, складывалась знать нового типа, состоявшая из многочисленных группировок, недостаточно четко разграниченных и подчас смыкавшихся между собой: и сыновья провинциальных владетелей, и выходцы из деревенской аристократии вливались в ряды служилой знати, привлекаемые то блеском столичного двора, то иллюзией вмешательства в большую политику, то надеждой на легкую службу и щедрые подарки. Но все эти группировки отличала одна черта — нестабильность: ни наследственных графств, ни родовитого дворянства не сложилось в Византии VIII—IX вв.; после смерти главы семьи его наследники сплошь и рядом скатывались к самому подножию общественной лестницы — и, напротив, вчерашний конюх или трактирщик мог быть вознесен к сияющим административным высотам. Социальный статус человека определялся не столько его имущественным положением (непрочность которого отчетливо проявилась в эпоху вторжений и конфискаций), сколько местом в административной системе, а это место было так легко утерять и так трудно передать сыну или зятю!
Те причины, которые определили изменение структуры господствующего класса, сказались и на составе непосредственных производителей в деревне. Рабство, правда, не исчезло — рабским трудом Е продолжал пользоваться Филарет, а сиятельная Даниэлис, подобно римским матронам, путешествовала на носилках, которые несли, сменяясь, рослые рабы. Но зависимые земледельцы, определявшие, посути дела, особенности аграрного строя Ранневизатийской империи, почти совершенно не упоминаются в сохранившихся источниках конца VII — первой половины IX в. Правда, славяне, приписанные к Патрской церкви, названы были позднеримским термином «энапографы», но с римскими адскриптициями они не имели ничего общего, ибо это были свободные люди, жившие своими общинами и совместно выполнявшие государственную повинность.
Феофан упоминает, рассказывая о событиях начала IX в., париков императорских монастырей и иных духовных учреждений; поскольку позднее термин «парик» стал основным обозначением зависимого крестьянина, естественно было бы и в париках Феофана увидеть зависимое (или даже феодально-зависимое) население. Однако вопрос этот не так прост, ибо термин имеет иное, восходящее к библейской традиции, значение — «присельник». Возможно, в париках Феофана следует видеть странников, живущих «на щедроты монастыря»13.