История Византии. Том III

Сказкин Сергей Данилович

повышенный интерес к собственной личности, — чувство, почти незнакомое византийской словесности предыдущих веков. Общее настроение, разлитое в автобиографиях Влеммида, пожалуй, больше всего напоминает выросшее на той же греческой почве девятью веками раньше сочинение Ливания «О моей судьбе»: и там и здесь ярко выступает чопорное самомнение ритора, придающего великое значение каждому моменту своей жизни, и это чувство в обоих случаях облечено в адекватную ему изысканную форму. Современного читателя это отсутствие скромности и чувства юмора обычно отталкивает; следует, однако, помнить, что за всем этим стоит вера в значение риторической учености как синонима всего утонченного и благородного, как единственной альтернативы варварству.

Конечно, между язычником Ливанием и православным монахом Никифором есть и различие;последний хочет быть не только великим мудрецом и витией, но вдобавок еще и божьим избранником, любимцем провидения (впрочем, и античные софисты типа Ливания охотно вмешивали богов в мелочи своей жизни). При этом Влеммид не был бы византийцем, если бы его гордость ученого и монашеское презрение к миру хоть сколько-нибудь препятствовали ему проявлять самый откровенный сервилизм в своих придворных сочинениях.

Когда у Феодора II Ласкариса родился сын Иоанн, Влеммид приветствовал рождение наследника стихами, в которых он без малейшего смущения оперировал высшими богословскими понятиями (хотя приравнивание земного царя к небесному — у византийских поэтов обычно)⁶:

^« Тебе^, младенец^– государь^, тебе^, о цвет престола_. ^,

У бога молит всяких благ седой монах Никифор

О чадо солнца^, _{. Двойного} светлого^, луны прекрасной чадо света ты нам луч^, двойного блеска отблеск

Ведь ты имеешь от отца _— ума напечатленье^,

^{А чистоты высокий дар от матери — родимой. . Христос есть Девы чистой сын , ты сын жены чистейшей, Христов Отец — верховный Ум, вселенский миродержец.} Отец же твой среди людей умом по праву первый

Христов Отец над миром всем_; есть властный самодержец_. ^,

Христос есть Царь и сын Царя и твой удел таков_...» же

Как некогда Христа волхвы^, так мы тебя искали

Все же для интеллектуальной атмосферы никейского кружка показательно, что в льстивых стихах Влеммидапрославлялись духовные качества властителя (в какой мере это соответствовало истине, дела, конечно, не меняет). Слишком простонародная форма «политического» стиха кажется для Никифора не вполне органичной, неадекватно передающей строй его мыслей; и в самом деле, от него дошло также большое стихотворение, воспевающее Сосандрский монастырь гексаметром («гомеровская» дикция в этой маленькой поэме также выдержана). Из классических размеров он пользовался и триметром.

Другой наставник Феодора II Ласкариса, Георгий Акрополит, был лет на 20 моложе Влеммида. Важнейшее сочинение Акрополита — «Хроника»⁷, излагающая события от начала осады Константинополя в 1203 г. до его возвращения в 1261 г. (см. выше). Стиль ровен, ясен, хотя несколько скучноват. Сам Георгий выставляет в качестве своей программы полную беспристрастность: «Писать историю должно не то что без зависти, но без всякого недружелюбия или пристрастия, единственно ради самой истории, дабы не предать бездне забвения... чьи бы то ни было дела, безразлично, хорошие или худые...»⁸.

Кроме того, Акрополит занимался богословской

полемикой (все на ту же неизбежную тему об исхождении святого духа), писал речи, составил стихотворное вступление к письмам Феодора II Ласкариса; но до подлинной поэзии он поднялся только один раз — когда писал стихи на смерть Ирины, дочери Феодора I Ласкариса и жены Иоанна III Дуки Ватаца. Собственно говоря, перед нами снова придворное стихотворение «на случай», но в нем неожиданно открывается такая прочувствованность и человечность, какую нелегко отыскать в светской византийской поэзии. Так, Ирина вспоминает свое счастье с Иоанном, причем подчеркивается, что это был именно брак по любви:

судьба дала

Мне разделить и ложе

^{«Во цвете лет девических,} и властительство

С таким супругом^! Стать его державная _{— ! Ведь был он Дукой, благородства блескИзобличала сразу}

^{мужем крови царственной,} Он был как бы _— второй Давид по кротости_{. Как бы Самсон по мощи}

И с ним я сочеталась^, с юным юная

^{необорных — рук, .} И по любви взаимной мы в одно слились

Связало нас законное супружество^,

Но крепче страсть связала обоюдная^: _{, Супружество смесило нас в едину! плоть} Любовь же душу нам дала_, единую _{сильней, Да,}

Да^, я дарила радость

я любила страстно он ^— еще_{! , Он был мне близок, и брала ее}

^{, как очей сияние,} Но я ему ^— дороже чем сиянье глаз

Усладой сердца^, духа^! _{, Да, в том, как щедро} подкреплением

дивный был брак

Душа

и

плоть

имели

долю

равную

...»

9

украшен

.

Не часто встречается в византийской литературе столь живое и цельное выражение чисто мирского идеала молодой силы и взаимной любви. Характерно, что все это поэтом было дано в контексте надгробного плача и через призму смерти. Стихотворение Акрополита любопытно сравнить с более

типичным для среднего уровня придворной поэзии этих десятилетий эпиталамием Николая Ириника¹⁰ (биография и точные даты жизни неизвестны), написанным по случаю второго брака того же самого Иоанна Дуки, никейский император через три года после кончины Ирины женился на Констанце-Анне, незаконной дочери Фридриха II Гогенштауфена.

Николай Ириник просто пускает в ход набор общих мест свадебной поэзии, в определенных моментах восходящих к архаическим глубинам фольклора:

^« Стоит пригожий кипарис_{, а} вокруг же плющ обвился^{: ,}