История Византии. Том III
Шрифт:
«...И он узрел красавицу... 26.
Пурпурнорозоустую
,
лилейноснеговую
...»
К этой же категории относятся романы «Иверий и Маргарона»27 {т. е. «Пьер и Магелонна» — опять обработка провансальской легенды, дошедшая в трех поздневизантийских изводах различного объема) и «Вельфандр и Хрисанца»28 (сохранившаяся редакция XV в., по-видимому, восходит к оригиналу XIII в.). Вот колоритный кусок из «Вельфандра и Хрисанцы», изображающий героя в роли Париса на куртуазном конкурсе красоты:
«И вот Вельфандр увидел их и так им всем промолвил: «Коль
Извольте все передо, мной проследовать: нередкой!»
«
Одна, красавица, идет такие речи молвит!» : Но
Ах господин весьма прошу тебя о снисхожденье
так промолвил ей Вельфандр: «Сужу, тебя по, правдеНикак, нельзя тебе отдать , красавица победу
Затем». . Она, что очи у тебя и красны, и распухли
услышав приговор, скорей ушла в, сторонку
Из хора девичьего вот еще одна выходит , Становится прямехонько: « насупротив Вельфандра, А он ведет такую речь Твои раздулись губы
И от того твое лицо уж; очень безобразно».
Вот так он и ее прогнал она ушла скорее,
И снова стала в стороне в унынии немалом,
И горестно заплакала от эдакой напасти...»29.
Инерция этой романной формы столь велика, что захватывает и достаточно отдаленные литературные сферы. Например, хроника Ефрема30; относящаяся, по-видимому, к началу XIV в. и
излагающая историю ромеев от Юлия Цезаря до 1261 г., написана в стихах и использует бойкие интонации стиховой развлекательной литературы, хотя по своему настроению остается в русле той назидательности, которая характерна для хронистов-прозаиков; вот как он повествует о Константине:
«
Отец благочестивых государей он
,
Первейший из христолюбивых кесарей; , Собор созвал он пастыреначальственный».
Чтоб Ария низвергнуть лжеучение
Для византийской поэзии XIV в. характерно оживление интереса к героям троянской легенды. Причем поразительно, что этот материал, связанный с изначальными основами греческой литературной традиции, воспринимается авторами этой эпохи по большей части через чужую призму — под знаком
западного рыцарского эпоса. Это еще слабо выявляется в «Илиаде» Константина Гермониака31 (первая половина XIV в.), автор которой претендовал на то, чтобы точно переложить Гомера на современном ему языке, но на деле уснастил повествование самыми колоритными анахронизмами в духе средневекового романа (например, Ахилл предводительствует, кроме мирмидонян, еще болгарами и венграми!). Но анонимная «Троянская война»32уже совершенно ясно зависит от старофранцузского «Романа о Трое» Бенуа де Сент-Мора: потомок эллинов называет на римский
Константин Комнин и Евфросиния Дукеня Палеологиня. Миниатюра Оксфордской рукописи. Ок. 1400 г.
То, что греки XIV в. воспринимали воспетую Гомером троянскую легенду через западные подражания Диктису и Дарету, в высшей степени неожиданно, но по сути дела вполне понятно: время требовало такого прочтения этой легенды, которое соответствовало бы феодальному стилю жизневосприятия — а в этом «франки» опередили византийцев.
Изо всех упомянутых обработок троянских сказаний самым ярким и поэтически интересным является, без сомнения, пространный вариант «Ахиллеиды». Наивные анахронизмы только усиливают жизненность поэмы. Автор умело владеет стихом: его пятнадцатисложники хорошо держатся на аллитерациях, парономасиях и т. п.
Вот место из этой поэмы (ст. 861—892), изображающее куртуазную переписку Ахилла и Поликсены (эта последняя не имеет в византийском романе ничего общего с дочерью Приама — она лишена какого бы то ни было отношения к Трое и состоит в счастливом браке с Ахиллом шесть лет, а потом умирает).
«... И вот он деве написал любовную записку, , Призвал к себе кормилицу и с ней послал записку
И речи этой грамоты гласили, слово в слово:
«Пишу письмо любовное, пишу а сам тоскую.
Возьми, письмо, прочти, письмо, не отвергай признанья. Услышь о дева милая, услышь, цветок желанный, : Меня и стрелы не берут и меч меня не ранит
Но , очи ранили твои, в полон меня забрали, , Да твой зрачок в конец, смутил несчастный мой рассудок И, сделал он меня рабом, рабом порабощенным.
О сжалься же, , . Ведь сам Эрот — красавица любезная девица предстатель Не
убивай
меня
,
,
заступник, мой, любви моей
краса своей, , Пойми печаль прими любовь , гордыней лютой
— смягчи мои терзанья! На сердце мне росу пролей, оно пылать устало не тронешься любовью, , Но если ты не Я меч схвачу и