История Византийской Империи. Том 3

Успенский Федор Иванович

Свидетельство патриарха Фотия об обращении в христианство русского князя с народом его совершенно произвольно относимо было нашими церковными историками к Аскольду и Диру (7). Официальное сообщение его в окружном послании не может подлежать сомнению. Но в нем подразумевается не обращение к христианству Аскольда и Дира и не основание греческой епископии в Киеве, чего в действительности не было в 866 г. Самое вероятное и в сущности единственное основание, какое имел патриарх Фотий говорить о начале христианства на Руси, заключалось в донесении Кирилла и Мефодия об обращении нападавшего на Крым воеводы и об успешной проповеди среди фулльского колена. Результаты их проповеднической деятельности в Южной России могли быть известны в Константинополе уже в 863 г.

В течение истекших со времени празднования юбилея снятых солунских братьев лет, между прочим, остановлено было внимание на том, что место об обращении к царю греческому казар и диспут Кирилла с сарацинами и евреями есть не что иное, как совершенно отдельное произведение, внесенное в жизнь Кирилла после X в., во всяком случае после образования первоначального текста. Притом же казарская миссия явно выдает составной характер, в ней сшиты в одно два сказания: диспут с евреями и магометанами при дворе кагана и проповедь христианства в языческой среде, на чистом воздухе. Эти наблюдения приводят к естественному выводу, что миссия славянских просветителей могла направляться, собственно, не к казарам, а к тем русским, которые были под Константинополем в 860 г. и которые в то время легко могли быть известны

под чужим именем. Составитель легенды мог не назвать русских потому, что в IX в. для жителей Константинополя Гардарика значила именно страну (7) казар и, кроме того, имя казар потому еще могло покрывать славян и русских, что эти последние в области Днепра входили в царство казарское. Сущность приведенных соображений выражается в данном эпизоде в том, что русь Аскольда и Дира после испытанного под Константинополем поражения и возвращения в Киев отправила в Константинополь осенью 861 г. посольство с просьбой прислать проповедников. На это посольство патриарх и царь отвечали отправлением в Киев Кирилла и Мефодия — с этой точки зрения следует оценивать выступление их на политическую деятельность, именно в 861 г. Казарская миссия, с точки зрения составителя жития Кирилла, едва ли, однако, может быть всецело превращена в миссию к Киевской Руси. И ссылка на небывалую «старую дружбу и любовь», и выразительно указанный мотив посылки «мужей книжных для прений о вере с сарацинами и евреями» — оба эти обстоятельства никак не применимы к отношениям империи к русским сейчас же после похода в 860 г. Итак, нужно принять, что в жизнеописание Кирилла действительно могли быть внесены в эту часть различные воспоминания и отдельные эпизоды, о чем свидетельствует как дважды встречающийся оборот «пути ся ят», так самостоятельный рассказ о том, что последовало в Крыму, вместе с нападением на него дикой толпы угров, воющих по-волчьи, наконец, две беседы с властителем казар, на несовместимость которых с идеей о казарах указал академик Ламанский [8] . Следует, между прочим, определить место и оценить значение самого главного подвига св. Кирилла, стоящего в связи с изобретением славянской азбуки и с переводом Священного Писания на славянский язык. Не может быть сомнения, что, выступая на дело миссии между славянами, Кирилл и Мефодий владели уже главным средством влияния — языком, и по крайней мере началом перевода Священного Писания. Таким образом, время изобретения славянской азбуки и последующие подготовительные работы к миссионерской деятельности должны относиться к предшествующему казарской миссии периоду, который, хотя бы он и проведен святыми братьями в Константинополе, весьма трудно поддается наблюдению.

[8] В будущем, конечно, предстоит предпринять самый тщательный анализ жизни Кирилла с целью выяснить происхождение каждого отдельного в нем мотива.

С точки зрения жизнеописателя, братья Кирилл и Мефодий, прежде чем отправиться к кагану казарскому, прибыли в Херсонес и оставались там значительное время. Множество вопросов первостепенной важности с точки зрения истории и культуры стоит в связи с объяснением этого небольшого эпизода в Паннонской легенде. Но и он, так же как и другие части, не расчленен еще на составные элементы и не приведен в известность в рассуждении лежащих в основе его источников. Прежде всего с пребыванием в Херсонесе легенда соединяет изобретение славянской азбуки. О времени, месте и обстоятельствах появления славянской азбуки и письменности высказаны были различные мнения, которыми, впрочем, не исчерпан вопрос. По своей важности это действительно едва ли не первостепенный в славянской истории факт. Просвещение славян христианством трудами Кирилла и Мефодия получило в истории особенный характер благодаря тем условиям, какими оно сопровождалось. Славянский язык, как язык проповеди и богослужения, должен быть рассматриваем в смысле твердых устоев, на которых прочно зиждется народность; в своем богослужебном языке славяне получили одно из чудодейственных средств, которым подкреплялись их силы всякий раз, как в непосильной борьбе с внешними бедствиями они приходили в изнеможение. Но был ли сделан перевод Священного Писания для славян солунских, или для болгар, или для мораван, или же, наконец, в Крыму для восточных славян — это остается доселе не выясненным и по существу не может быть разрешено. Может быть, этот вопрос подготовляется теперь к разрешению на почве собирания и опубликования древнейших письменных знаков, какие употреблялись и у славян, и у других восточноевропейских народов. Те письменные знаки, употреблявшиеся на строительном материале, которые открыты на постройках в Абобе (8), должны иметь в этом отношении первостепенное значение. Но независимо от алфавита, известного под именем кириллицы, есть еще глаголица, которая в лице академика Ягича и многих его последователей имеет защитника, как более древний алфавит, обязанный происхождением своим Кириллу. Не вступая здесь в специальные рассуждения по этому вопросу, мы ограничимся указанием, что легенда приурочивает изобретение славянского алфавита к пребыванию св. Кирилла в Херсонесе.

С пребыванием в том же Херсонесе соединяется, по Паннонской легенде, вся чрезвычайная научная филологическая подготовка Константина Философа. Здесь он изучил еврейский язык, самарянский, казарский, русский и готский и, кроме того, занимался переводом грамматики еврейского языка. Легко понять, что в кратковременное пребывание в Крыму, продолжавшееся несколько недель, невероятно было иметь такие чрезвычайные успехи в усвоении чужих языков. Но и этим не удовлетворился составитель сказания. В Херсонесе Константин занимался расследованием о мощах св. Климента и имел счастие отыскать их, имел беседу с казарским воеводой, обложившим город, и обратил его в христианскую веру, наконец, подвергся на пути из неизвестного города нападению со стороны угров, но по молитве не пострадал от этой дикой и разбойнической толпы. Вся эта часть житья слишком ясно выдает свой фиктивный характер и не может быть рассматриваема с точки зрения соответствия ее с реальностью: лишь в одном случае сделана ссылка на источник, на сказание об обретении мощей св. Климента. Эта сторона вопроса и подала основание для приложения критического приема к занимающему нас эпизоду. В 1892 г. открыто было письмо библиотекаря Анастасия, современника Кирилла и Мефодия, к Гавдерику, епископу Велитрскому, касающееся именно жизни и перенесения мощей Климента. По основательным соображениям исследователей, письмо составлено около 875 г. и имеет все данные беспристрастного и достоверного источника, легшего в основание позднее составленных: итальянской легенды и перенесения мощей Климента (Тranslatio). Этим письмом, в основе которого находятся сведения очевидца, утверждается повествование об обретении мощей Климента и, кроме того, выясняется, что Константин сам составил три сказания об этом предмете. Очень любопытно сведение, что митрополит Митрофан передал автору такие подробности, каких по своей скромности не желал сообщить Константин Философ. И именно от этого митрополита он узнал, что Константин был отправлен царем Михаилом к казарам для христианской миссии и что, прибыв в Херсонес, пограничный с казарской землей, на возвратном пути он стал расспрашивать насчет храма и памяти св. Климента. Но самое существенное, как заключение из этого документа, получается вывод, что Константином сделан перевод только Евангелия, литургия же по-славянски стала служиться поздней, после его смерти, что славянская азбука существовала и ранее Константина, но приписана ему впоследствии и тенденциозно (9).

Перенесение на Херсонес наиболее важных моментов в деятельности солунских братьев столько же может свидетельствовать о международном значении этого города, как и о том, что сказания о Константине Философе держались и разрастались

по преимуществу в Южной России. Каким значением пользовался в это время Херсонес, до некоторой степени можно видеть из следующих данных. Несмотря на чужеземное господство в Крыму, на притеснения со стороны казар, Византия твердо держалась клочка своих владений на северном берегу Черного моря. Выше мы видели, что царь Феофил, приказав построить крепость Саркел на Дону, решился принять меры к укреплению византийского влияния в этих местах, обратив крымские владения в фему и послав в Херсонес стратига, которому даны были обширные полномочия и в пользу которого ограничивались права городского протевона и его совета. Основания, по которым Херсонес мог представлять для Византии особенный интерес, даны в арабском известии, по которому на Черное море стекались сырые товары, привозимые славянскими купцами, платившими десятину с этих товаров в византийскую таможню. В период пребывания здесь Константина Херсонес выступает в роли важного международного города, где можно было встретить иностранцев. Из письма Анастасия к Гавдерику узнаем, что тогда жил здесь Смирнский митрополит Митрофан, сосланный Фотием, который был свидетелем совершившегося здесь события обретения мощей Климента (10). О политическом положении города на самой окраине северных владений империи говорит и эпизод об осаде его казарским вождем, что служит свидетельством распространения казарской власти до западных границ полуострова. Окрестности города были в запустении, и можно догадываться, что старого населения кругом города не оставалось. Несмотря на то, Херсонес оставался крепостью, которая владела морской гаванью и торговым флотом. Упоминаются церкви: соборная свв. Апостолов, свв. Созонта, Леонтия, Прокопия. Город имел во главе стратига, военную и гражданскую администрацию. Нельзя не предполагать присутствия в нем иностранных купцов, недаром легенда сосредоточивает здесь все встречи Константина, сопровождавшиеся усвоением им иностранных языков.

Наиболее пикантным местом в занимающей нас части жития Константина остается известие об Евангелии и Псалтире на русском языке, найденных им в Херсонесе, и об изучении им русского языка посредством личного обращения с одним русским, оказавшимся в городе. Было бы безнадежным предприятием разобраться в мнениях, высказанных по поводу этого места. Самая возможная вероятность допущения в этом месте позднейшей вставки не разрешает всех затруднений хотя бы потому, что остается в силе вопрос о том, что разумелось под словом «русский» в период внесения вставки, в X или XI вв. Теория, имевшая, в особенности в недавнее время, весьма многих приверженцев, о существовании особенной азовско-таврической, или черноморской, Руси, находит себе опору, между прочим, в приведенном месте (11). Как скоро для нас выяснился преобладающий легендарный характер в житии Константина, мы не можем более настаивать на реальном объяснении каждого отдельного эпизода или термина, а должны пытаться войти в настроение составителя жития, понять и преследуемую им цель, и угол его зрения. В этом отношении сделано еще мало, так как разрушительная критика не затронула ни психологии фактов, ни политических мотивов, побудивших византийское правительство расширить способы действия и сферу своего влияния среди варварских народов и таким образом оживить идею империи, нашедшую выражение в церковной политике патриарха Фотия.

Сарацинская и казарская миссия и соединенная с последней русская в нашем источнике не имеет таких выдающихся последствий, которые бы могли создать славу славянским просветителям. Тут особенно выдвигается ученая подготовка, богословская начитанность и филологическая способность, высказавшаяся в усвоении многих иностранных языков, к чему вообще греки не отличались большой склонностью и навыками. Фактически путешествия к сарацинам и казарам не прибавляют ни малой доли к славе Константина и ни одной новой епархией не увеличили Константинопольский патриархат, таким образом, с точки зрения составителя жития, это была подготовительная стадия, имевшая значение в том отношении, что сообщила Константину практический опыт и знание иностранных языков путем личного обращения с чужеземными народами. Ту же точку зрения необходимо усвоить на указанные миссии и современному исследователю. До какой степени автор сказания находится под властью ученого авторитета Константина, видно, между прочим, из маленького рассказа его об истолковании его героем надписи на чаше, хранившейся в церкви св. Софии, в которой еврейскими и самарянскими письменами изображено было пророчество о Христе. Собственно исторический и церковный подвиг солунских братьев был еще впереди, к нему автор приступает не без риторической обстановки, так как все же подлежавшее рассказу событие не было связано с предыдущим и вызывало некоторое недоразумение.

«Пока веселился о Господе философ, приспел другой разговор и потребовалась работа не меньше предыдущей». За этими словами идет повесть о том, как князь моравский Ростислав, посоветовавшись со своими князьями и с мораванами, отправил к царю Михаилу посольство с просьбой об учителе, который бы мог вести христианскую проповедь на славянском языке. Это в сущности кульминационный момент в легенде, здесь находится узел всего дальнейшего развития и, может быть, ключ к разгадке психологического настроения составителя сказания: «дабы и другие страны, видя это, подобилися нам». Как будто моравское посольство впервые отрывает византийскому правительству перспективу политического и культурного влияния в славянских землях посредством христианской проповеди на славянском языке; как будто в Велеграде должна зародиться эта мысль, чреватая важными последствиями и выросшая из соперничества двух империй и двух Церквей; как будто церковная политика не служит выражением задушевных дум и проектов патриарха Фотия! В этой части Паннонской легенды есть несколько мест, которыми вскрывается настроение и намерение автора и доказывается предвзятая цель, с которою она составлена. Таково, между прочим, и выражение: «от вас на все страны всегда добрый закон исходит».

Прибытие моравского посольства в Константинополь имело место не позже 862 г. Между прибытием этого посольства и началом деятельности солунских братьев в Моравии в 863 г. легенда помещает изобретение славянского алфавита и перевод Евангелия. В новейшее время, как видно было, получила преобладание мысль, что изобретенная азбука была глаголица (12). Политическая тенденция этого отдела легенды весьма выразительно указана в письме царя Михаила, которым были снабжены Константин и Мефодий при отправлении их в Моравию. Агрессивный характер, проявляющийся в моравской миссии, не мог входить в соображения скромных монахов, отправленных с проповедью христианской веры в страну, которая уже была просвещена латинскими священниками и входила в церковную организацию немецкого государства, будучи подчинена Пассавскому (Пассау) епископу. Легко понять, что миссионерами руководила высшая церковная и светская власть, имевшая в своем распоряжении особенные средства воздействия на моравский народ — славянский язык проповедников. Но из этого возникли серьезные недоразумения между греческими проповедниками и латинским духовенством, поднявшие спор о церковных правах Рима и Константинополя.

Мы будем иметь случай в другом месте заняться этим спором, в настоящее же время находим достаточным отметить зависимость между посылкой в Моравию проповедников и возникшими отсюда затруднениями. «Исконный ненавистник добра, дьявол, видя, как растет божественное учение, начал подстрекать сосуды свои, внушая им, что это не к славе Божией и что на трех языках установлено славить Бога, на еврейском, греческом и римском, а говорили так латинские и немецкие архиереи и священники и ученики их». Таким образом, ясно, что здесь произошло не непредвиденное столкновение притязаний восточного и западного духовенства, а такое, которое легко можно было предвидеть, и что солунские братья, как члены клира Константинопольского патриархата, являлись здесь исполнителями воли своего духовного главы, действуя на такой ниве, которая имела уже своих деятелей. И не их дело было входить и оценку качеств проповедников, тем более что с точки зрения канонических правил на первом месте стоят интересы епископской власти в каждой отдельной епархии.