История всемирной литературы Т.1
Шрифт:
Не отдавая предпочтения той или иной гипотезе и не увеличивая их числа, отметим лишь то, что? представляется наиболее бесспорным в связи с проблемами древности Авесты, места возникновения ее основных частей и соотношения устной традиции и канонизированного текста.
При всей разновременности различных частей Авесты в ней, особенно в «Яште», сохранились отголоски и элементы (идейные, сюжетные) древнейших представлений иранских народов, их древней поэзии эпохи первобытнообщинного строя и его разложения, переработанные, однако, и развитые в эпоху классового общества, когда была осуществлена первоначальная кодификация Авесты.
Совокупность исторических, литературных и лингвистических данных убедительно говорит в пользу восточноиранского, т. е. среднеазиатского происхождения Авесты. Географический ландшафт, историко-культурные
Также остается бесспорным, что в течение многих веков существенные части Авесты сохранялись изустно.
Относительная хронология Авесты основывается не столько на особенностях редакции текста, сколько на его идейном содержании, сюжетах и образах, которые соотносятся с реальными, историческими более ранними или поздними общественными отношениями и идеологическими воззрениями. Подобно тому как археолог вскрывает ряд горизонтов в изучаемых им культурных памятниках, так и в содержании Авесты можно выявить ряд «слоев» различной давности, своеобразно переплетающихся в одних и тех же частях и текстах. Если по языку «Гаты», например, наиболее древняя часть Авесты, то по содержанию, отражающему многие первобытно-общинные идеологические представления, не менее древней является книга «Яшты». В плане относительной хронологии можно выделить в Авесте два основных пласта: более ранний — народно-поэтический и более поздний — жреческий.
В памятнике, который канонизирован как священное писание зороастризма, преобладает, конечно, жреческое начало; жреческой обработке подвергнуты и сохранившиеся народно-поэтические элементы.
При внешнем, поверхностном ознакомлении Авеста предстает перед нами как архаическое религиозное произведение. Она содержит бесконечно повторяющиеся молитвенные формулы и длинные реестры божеств, духов предков, древних властителей и т. п. Здесь догматически излагаются различные узаконения и ритуалы, за нарушение которых последуют наказания; восхваляются богатства, всячески прославляется культ божественного сияния (Хварно), знака верховной царской власти. Здесь мы найдем пространную проповедь о загробной жизни, о Судном дне, конце света, воскресении из мертвых, приходе мессии — саошйанта; навязчивые обещания блага тому, кто будет покорен богам, жрецам и правителям, и нечестивые проклятия демонам зла и вероотступникам. Религиозная нетерпимость по-разному проявляется в Авесте; иногда — в призыве к распространению зороастризма силою оружия («Ясна», 53, 8, 9), иногда — в резком осуждении «кровосмесительства»: «кто смешивает семя родичей праведных с семенами нечестивых чужеродцев, семя почитателей дэвов с семенами людей, их отвергающих»; «об этом говорю я тебе, о Заратуштра, что таких нужно убивать, как извивающихся змей и крадущихся волков» («Вендидад», 18, 62, 65).
На фоне этих жреческих наставлений и угроз резко выделяются включенные в текст народно-эпические элементы, естественные и неподдельно прекрасные. Среди этих элементов можно выделить более архаические, выражающие еще первобытную идеологию, и менее древние — мифы и богатырский эпос, которые складывались позже, в период перехода к класовому обществу.
Наиболее архаическим представлениям и воззрениям свойственно ощущение неразрывной связи первобытного человеческого коллектива с окружающей природой, жизнерадостное любование ею, а также признание естественной переплетенности явлений природы между собой, их вечной изменчивости. Ярко отразились подобные воззрения, например, в восхвалениях воды и богини плодородия Ардвисуры. В «Ясне» (гл. 38) восхваляются «воды, что вытекают из источника, сливаются и разливаются, порожденные Ахурой Мазда, благодетельные, легко переходимые вброд и удобные для плаванья и для купания, дар обоих миров... подобные беременным матерям и дойным коровам, заботящиеся о бедных, все напояющие, лучшие и прекрасные». А в 15-й главе «Ясны» содержится восхваление богини Ардвисуры, «широко разливающейся, целебноносной, [...] выращивающей семена всех мужей, подготавливающей материнское лоно всех жен, делающей легкими роды всех жен, наполняющей в урочный час молоком материнскую грудь, безбрежной, широкой, равной длиною всем водам, что по земле текут, мощной». Здесь все так переплетено, что невозможно уловить грани, где Ардвисура воспринимается зримо, вещно, как сама река, как глоток воды, а где она мгновенно перевоплощается в телесный образ матери плодородия и позже — далее в тексте гимна — в бесплотный дух богини.
Таковы же и другие встречающиеся в Авесте картины непрерывных перевоплощений богов, например воинственного божества Вертрагны — в верблюда, вепря, сокола и др. При этом рисуются образы естественные, живые, свойственные восприятию сынов природы — первобытных охотников и скотоводов, когда их сознание не было еще отуманено религиозной мистикой:
[В четвертый раз Вертрагна предстает]
В образе верблюда, полного вожделения,
Яростного, на самку бросающегося,
Сильного, ногами брыкающегося,
Косматой шерстью людей одевающего,
Который из оплодотворяющих самцов
Наибольшей силой обладает,
Наибольшей мощью.
Идет он к верблюдицам,
И та из верблюдиц больше всех влечет его,
Верблюда, полного вожделения,
У которой крепкие бедра, жирный горб,
Большие глаза, умная голова,
Прекрасная, высокая, сильная...
Его дальнозоркий глаз
Далеко сверкает
Даже и темной ночью.
Пену плюет он
Белую на голову,
На крепкие колени и ноги,
Стоит, поглядывая во все стороны,
Как мощный правитель.
[В пятый раз Вертрагна предстает]
В прекрасном образе вепря,
Устремляющегося вперед, с острыми зубами,
Мужественного, с острыми клыками,
Вепря, одним ударом убивающего,
К которому нельзя подойти, когда разъярен он,
С пестрой мордой, скорого,
Ловкого, сбивающего с ног...
(«Яшты», 14, 11—13, 15. Перевод Е. Э. Бертельса) Существенной чертой ранних представлений является также вера в силу практической деятельности общины, почитание труда, оседлого скотоводства и особенно земледелия. Эта вера отражена в поговорке, пронесенной через тысялетия всеми народами Средней Азии и Ирана: «Кто сеет хлеб, тот сеет праведность» («Вендидад», 3, 31).
В 3-й главе «Вендидада» сохранился фрагмент, весьма образно восхваляющий земледелие: «...там, где праведный человек воздвигает дом, наделенный огнем и молоком, женой, детьми и хорошими стадами; в этом доме благоденствуют скот и собака, и жена, и ребенок, и всякое житейское добро... там, где праведный человек возделывает побольше хлеба, трав, растений и съедобных плодов, где он орошает сухую почву или осушает почву, слишком влажную, выращивает крупный и мелкий скот... где крупный и мелкий скот дает наибольший навоз... Кто сеет хлеб, тот сеет праведность. Когда хлеб готовят для обмолота, то дэвов прошибает пот. Когда подготавливают мельницу для помола, дэвы теряют голову. Когда муку подготавливают для квашни, то дэвы стонут. Когда тесто подготавливают для выпечки, то дэвы ревут от ужаса».