История всемирной литературы Т.4
Шрифт:
В ряде новых «симплицианских» романов появляются новые герои, так или иначе связанные с «Симплициссимусом». Каждому из них приходится идти по трудному жизненному пути. Все шире разрастается под пером Гриммельсгаузена эпос больших дорог, превращаясь в многоцветную эпопею человеческих и народных судеб, развертывающихся на фоне немецкой жизни военного и послевоенного времени. Ее участниками становятся как мужчины, так и женщины. Об одной такой женской судьбе повествует, например, роман «На зло Симплицию, или Обстоятельное и диковинное жизнеописание великой обманщицы и побродяжки Кураж» (1670). Мы узнаем, как потрясения военного времени превратили благонравную и скромную чешскую девочку в ловкую и смелую авантюристку, каких немало было в то мрачное время. Она кружила головы офицерам и солдатам, но война неотступно преследовала ее по пятам, все вновь и вновь делая ее одинокой вдовой. Со временем военная кутерьма и разгульная жизнь солдат стала
Героем третьего «симплицианского» романа Гриммельсгаузена, «Удивительный Шпрингинсфельд» (1670), выступает ближайший соратник Симплиция и верный любовник Кураж, бравый солдат Шпрингинсфельд. Как и других героев Гриммельсгаузена, его основательно трепали вихри войны. Он участвовал в различных походах, был барабанщиком, мушкетером, драгуном, попадал в плен, обогащался и все терял, болел чумой, страдал от раны, чуть не был съеден волками, бродившими по обезлюдевшим немецким деревням, а по окончании войны, побыв некоторое время трактирщиком, а затем скоморохом, вновь вернулся к военной профессии, но в сражении с турками на острове Крит лишился ноги. И вот Шпрингинсфельд опять в Германии. Постукивая деревянной ногой, бродит он по деревням и селам. Играя на скрипке, поддерживает свое существование. Его привлекает свободная независимая жизнь. Люди радуются приходу веселого музыканта. И Шпрингинсфельду даже кажется, что нет у него оснований мечтать об иной, «более блаженной жизни».
Своего рода продолжением «Удивительного Шпрингинсфельда» является нравоописательный роман «Волшебное птичье гнездо» (1672), рисующий жизнь послевоенной Германии. Молодой солдат становится владельцем волшебного гнезда, делающего его невидимым, которое до того принадлежало пронырливой жене Шпрингинсфельда. С помощью названного талисмана герой романа получает возможность проникать в различные социальные сферы Германии и наблюдать обычаи и нравы многих людей. Окончилась война, однако страну продолжают обременять нравственные и социальные недуги. Лицемерие и обман стали самым обычным делом в среде дворян, клириков и бюргеров, не говоря уже о бродягах и искателях легкого заработка. Страсть к наживе, обуявшая многих в послевоенный период, губительно отзывается на общественной нравственности, разрушая семейные устои, морально калеча людей, доводя их подчас до преступления и гибели. По-прежнему монахи и городские богачи утопают в роскоши, в то время как задавленные нуждой крестьяне обречены на голод и страдания. Их горькую судьбину Гриммельсгаузен рисует с исключительной силой.
Вопрос о бедности и богатстве, затронутый в «Волшебном птичьем гнезде», вырастает в центральную проблему в книге «Судейская камера Плутона, или Искусство стать богатым» (1672). О том, как избежать бедности и разбогатеть, беседуют разные люди, встретившиеся на минеральных водах в Бадене, в том числе Симплиций, его престарелые отчим и мачеха, побродяжка Кураж и потрепанный жизнью Шпрингинсфельд. Из разговоров выясняется, что, только махнув рукой на совесть, можно приобрести богатство. К нему быстрее всего ведут ложь, обман и бессердечие. Этой проповеди откровенного стяжательства противостоят в книге заветы привыкшей к скудости патриархальной деревни, утверждающие трудолюбие и крайнюю бережливость. Автор не подводит никаких итогов, он только ухмыляется, предоставляя читателю самому делать необходимые выводы. Зато уже без всякой ухмылки речь идет о тяжелой доле земледельца. Отчиму Симплиция хорошо известно, что дворяне, купцы, трактирщики, солдаты, ремесленники и прочие доброхоты «ощипывают мужиков, желая обогатиться за их счет, и что живодерству и обиранию нет конца и края».
Гриммельсгаузен был, несомненно, самым большим народным немецким писателем XVII в. Его заботили трудные судьбы простых людей, которых старались просто не замечать представители аристократической элиты. От народной культуры прошлого унаследовал он обличительный и в то же время жизнеутверждающий «шутовской» смех, почти совсем заглохший в литературе немецкого барокко. Земное, человеческое, конкретное всегда у него одерживает верх над метафизическим и абстрактным. Живая жизнь торжествует в его романах, обращенных к широкому читателю, с которым Гриммельсгаузен говорит на понятном ему живом
По пути, который проложил Гриммельсгаузен, пошли многие немецкие писатели последней трети XVII в. Разными авторами создавались «симплициады», использовавшие имя знаменитого героя Гриммельсгаузена. Это были жизнеописания, наполненные приключениями, зачастую связанными с невзгодами военного времени. Иногда в них проступали пародийные черты. Такой пародией на галантно-героические придворные романы являлся роман «Симплицианский всесветный зевака» (1677—1679), принадлежащий перу уроженца Австрии Иоганна Беера (1655—1705), сына трактирщика, с 1685 г. придворного музыканта герцога Саксен-Вейсенфельса. Человек разносторонних дарований (писатель, автор музыкальных трактатов, певец, композитор, актер), выступавший обычно под псевдонимами (Ян Ребхун и др.), Беер был наиболее значительным последователем Гриммельсгаузена, наделенным зорким глазом,
способностью выразительно зарисовывать образы окружающей жизни. Отойдя от распространенных в литературе барокко мотивов отречения от земной суеты, Беер в своих многочисленных занимательных романах («Приют дураков», 1681; дилогия «Зимние ночи в Германии» и «Занимательные летние дни», 1682, и др.), очень пестрых по художественному составу, вводит читателя в обширный мир, населенный представителями всех сословий. Выходец из демократической среды, Беер с симпатией относится к маленьким людям, в том числе к музыкантам. Зато сильных мира сего нередко поражают его сатирические стрелы. В произведениях Беера слышны отзвуки плутовского романа, народных сказаний, старинных веселых шванков, моральной сатиры. Он склонен к яркому бурлеску, выразительному просторечию. Создававшиеся в период, когда Германия залечивала глубокие раны, нанесенные ей Тридцатилетней войной, романы Беера наполнены были радостью жизни, оптимизмом, духом вольнолюбия, предвосхищавшим искания приближавшейся эпохи Просвещения.
ЛИТЕРАТУРА КОНЦА ВЕКА
К концу XVII в. картина немецкой литературы продолжала оставаться достаточно пестрой. Еще громче звучали голоса адептов различных религиозных лагерей. Развивался пиетизм, подготовивший в следующем, XVIII в. расцвет «поэзии сердца». Появлялись экстатические «псалмы» Квирина Кульмана. В католическом лагере по-прежнему культивировалась латинская орденская драма и назидательная проза на немецком языке («Новые легенды о святых» Мартина Кохема, 1634—1712).
Орденский театр пережил в XVII столетии особый расцвет в австрийских и южнонемецких землях. Это был в первую очередь театр иезуитов, а также бенедиктинского и других орденов, которые устраивали регулярные представления в резиденциях и главным образом гимназиях. Развивая художественные принципы барокко, орденский театр стремился к синтетическому действию, призванному захватить зрителя, воздействуя на все его чувства. Языком орденского театра была латынь. Между тем представления были рассчитаны на довольно широкую публику. Если многие не знали латыни, то это не мешало воспринимать спектакль как целое. Литературный текст в орденском театре был схож с оперным либретто. Сюжеты спектаклей, включавших в себя и музыку, и красочные декорации, и танцы, а иногда и фейерверк, брались, как правило, из библейской истории, из христианской и античной мифологии. Характерной особенностью орденского театра, наряду с патетикой и смешением трагедийных «ужасов» с комическими сценами, было изобилие аллегорий, вещих видений, символических толкований, настойчиво утверждавших назидательный смысл действия. Наиболее известным представителем театра иезуитов был Якоб Бидерман (1578—1639). Его «Ценодокс» («ценодокс» от греческого «кенодоксос» — тщеславный, любящий пустую славу), впервые поставленный в Аугсбурге в 1602 г., оказался единственной из иезуитских драм, удостоившейся в том же XVII столетии, вскоре после появления в свет, перевода на немецкий язык. Самым же известным среди авторов бенедиктинских драм был подвизавшийся в первую очередь в Зальцбурге Симон Реттенбахер (1634—1706).
К тому же времени, что и творчество Реттенбахера, относится деятельность талантливого венского проповедника, сына крепостного крестьянина Абрахама а Санта Клара (в миру Иоганн Ульрих Мегерле, 1644—1709). Охотно откликаясь на злобу дня (турецкая опасность, чума, свирепствовавшая в Вене в 1679 г.), обличая пороки и наставляя в добродетели, Абрахам, фигура яркая и самобытная, любил говорить с народом на языке ярмарочных острословов и зазывал («Запомни, Вена...», 1679; «Иуда Архиплут», 1686—1695; «Нечто для всех» и др.). Он вплетал в свои проповеди занимательные истории и анекдоты, почерпнутые из самых различных источников. Превосходный рассказчик, он находил острые и выразительные сравнения, прибегал к народным оборотам, пословицам и поговоркам, к забавной игре слов, все время вырываясь за тесные пределы чопорной церковной элоквенции.