История всемирной литературы Т.5
Шрифт:
Кантемир, Тредиаковский и Ломоносов руководствовались в своей деятельности широко понятыми национальными интересами. Пример Петра I был в их глазах доказательством способности созданного им нового, сильного русского государства служить при данных исторических условиях интересам страны. Потомков Петра они призывали следовать его образцу. Сумароков, в отличие от них, адресовался в первую очередь не к «правительству», а к «обществу»: он был воодушевлен прежде всего задачей интеллектуального, морального и эстетического воспитания русского дворянства. Сумароков считал, что «благородство» дворянского сословия обязывает его быть благородным не только на словах, но и на деле. Утверждение чести, благородства натуры и поведения как долга, который должен одинаково неукоснительно соблюдаться любым лицом, принадлежащим к дворянскому сословию, в том числе (и
Ломоносов-писатель был деятелем необычного для уже сформировавшихся европейских литератур XVIII в. типа. К этому моменту задача создания литературного языка была в Западной Европе пройденным этапом. Во Франции, например, ее окончательно разрешили мастера классицизма XVII в. К тому же французская литература успела пережить полосу блестящего расцвета в эпоху Рабле, Плеяды и Монтеня. Французские писатели эпохи классицизма были одержимы заботой не о строительстве культуры, а об «очищении вкуса», придании новой утонченности и блеска уже сложившимся литературным формам и жанрам. Кантемиру же, Тредиаковскому и Ломоносову пришлось создавать эти формы и жанры заново. Лишь в результате дерзкой и смелой деятельности Ломоносова — поэта и теоретика задача строительства новой культуры была решена.
Творчество Сумарокова стало следующим этапом в истории русской литературы XVIII в. Ко времени, когда он выступил на литературную арену, нормы нового русского литературного языка и стихосложения были надолго определены Ломоносовым. Им же был блестяще разработан основной высокий поэтический жанр русского классицизма — ода и были даны первые вдохновенные образцы «правильного» стихотворства в других жанрах. Это определило основное направление деятельности Сумарокова.
Сумароков завершил начинания своих предшественников — Кантемира, Тредиаковского и Ломоносова.
В изданных в 1748 г. двух стихотворных эпистолах — «О русском языке» и «О стихотворстве» — Сумароков подчеркивает равноправие всех разнообразных литературных жанров — больших и малых — и одинаковую доступность их русскому языку.
Все хвально: Драма ли, Еклога или Ода —
Слагай, к чему влечет тебя твоя природа;
Лишь просвещение писатель дай уму:
Прекрасный наш язык способен ко всему.
И это было не только теоретическое убеждение Сумарокова. Он сочинял песни, элегии, стихотворные сатиры, послания, басни, эклоги, идиллии, эпиграммы, трагедии, комедии; писал также публицистические статьи, был журналистом и критиком, организатором и издателем первого в России литературного журнала «Трудолюбивая пчела» (1759).
В «Епистоле о стихотворстве» Сумароков, опираясь на пример «Искусства поэзии» Буало, ставит своей задачей дать современникам развернутую программу литературного творчества и в то же время твердо ввести ее в предписанные общеевропейской доктриной классицизма строгие рамки. Для каждого вида и жанра литературного творчества он устанавливает жесткий, требующий строгого соблюдения художественный канон.
При этом, следуя за Буало (хотя и с отдельными весьма характерными отклонениями — так, он возводит на Геликон, наряду с Малербом и Расином, Камоэнса, Лопе де Вегу, Мильтона, Попа и даже «непросвещенного» Шекспира; разъясняет особенности басенного «склада» на примере басен обойденного вниманием Буало Лафонтена, ссылается на пример не только писателей XVII в., но и своих современников — Вольтера, Детуша) в истолковании природы отдельных жанров, Сумароков исходит из принципиально иного понимания общих функций литературы, связывая с ней — в духе XVIII в. — серьезные и широкие просветительные задачи.
Одно из центральных произведений Сумарокова, отражающее важнейшее общее противоречие всего русского классицизма, как и тесно связанного с ним русского Просвещения XVIII в., — его сатира «О благородстве» (1772).
Примыкая тесно к идеям сатиры Кантемира «На зависть и гордость дворян злонравных», Сумароков развивает здесь ряд положений, занявших вплоть до конца XVIII в. одно из центральных мест в системе идей русского дворянского просветительства. Утверждая, что от природы все люди равны и с этой точки зрения между дворянином и крепостным крестьянином, «праотцем» которых одинаково был Адам, нет разницы, Сумароков доказывает, что существование дворянства оправдывает лишь служба его и его предков отечеству и нравственное благородство:
Коль пользой общества мой дед на свете жил,
Себе он плату, мне задаток заслужил,
А я достаток сей заслугой взяв чужею,
Не должен класть его достоинства межею...
Монарх, дворянин, начальник необходимы, по Сумарокову, в правильно устроенном обществе и государстве, как необходим в нем и труженик-крестьянин. Но, во-первых, именно труд крестьянина и его «довольство» составляют фундамент общественного здания. Во-вторых, подданный, крестьянин, солдат обязаны служить монарху и дворянину постольку, поскольку последние исполняют свой долг, доказывая его «в действии». А потому самый первый и главный долг перед своей совестью, перед обществом и государством лежит на том, кто по сословной и должностной иерархии стоит выше другого. Дворянин должен иметь ум «ясней», чем у мужика, иначе он всего лишь «скотина», облеченная незаслуженной и не подобающей ему властью над людьми. И точно так же начальник, чиновник, судья, монарх, нарушающий «уставы», — тираны и притеснители. В правильном и разумно устроенном государстве именно на них должна возлагаться ответственность за исполнение ими своих гражданских и государственных функций в системе целого.
Без крылья хочешь ты летети к небесам.
Достоин я, коль я сыскал почтенье сам.
А если ни к какой я должности не годен.
Мой предок дворянин, а я не благороден.
Основная идея сумароковской сатиры «О благородстве» в той или иной мере варьируется всеми последующими деятелями русской литературы XVIII в. — от Новикова до Державина и Карамзина. При этом на первый план на разных этапах ее развития и у различных ее представителей выдвигается или одна, или другая ее сторона — то естественное право на довольство и спокойное, безмятежное существование всех людей, независимо от их сословной принадлежности, достатка и рода деятельности, то необходимость в правильно организованном обществе твердо установленных сословных и иерархических различий между его членами, обязанность каждого из которых — твердо знать свое место в системе целого и неукоснительно выполнять долг, предписанный ему его иерархическим положением. Классическое выражение этой общей формулы дал Державин в известной оде «Вельможа» (1794):
Блажен народ, где царь главой,
Вельможи — здравы части тела,
Прилежно долг все правят свой,
Чужого не касаясь дела.
Глава не ждет от ног ума И сил у рук не отнимает,
Ей взор и ухо предлагает,
Повелевает же сама.
Однако отвлеченный идеал, провозглашавшийся этой теоретической утопией, оставался на практике в крепостнической стране неосуществимым. Вот почему в творчестве русских писателей XVIII в. господствующими жанрами становятся постепенно тираноборческая трагедия, а также комедия, сатира и басня, раскрывающие резкий, постоянно возрастающий разрыв между законами реальной русской жизни и теоретической утопией «идеальной» сословно-иерархически построенной монархии, где каждый подданный безупречно исполняет свой долг и, честно трудясь на своем месте, в то же время наслаждается своим, соответствующим его сословному значению, богатству и рангу довольством и счастьем. Противоречие это получило явственное отражение уже в трагедиях и комедиях Сумарокова, его эпиграммах и баснях (притчах).
Сумароков был отцом стихотворной трагедии русского классицизма, которую он превратил в своеобразный «урок монархам», школу патриотической, политической и гражданской добродетели.
Пафос французской трагедии эпохи классицизма составлял пафос героического стоицизма, трагического смятения, победы или поражения сильной личности, стремящейся утвердить свою нравственную свободу вопреки своей собственной раздвоенности, неподвластной ей стихии собственного «я». Сумароков ставит в центр своих трагедий иной, более близкий русской жизни своего времени и животрепещущий для русского зрителя XVIII в. конфликт — между долгом монарха (или подданного), нравственной, патриотической, гражданской ответственностью и пагубной страстью или «злонравием», отвращающими его от истинного долга и влекущими на путь злодеяний и гибели. При этом, несмотря на строгое следование правилам французской трагедии, у него сохраняются в преобразованном виде многие элементы школьной драмы: ее открытый дидактизм, назидательность, резкое деление персонажей на положительных и отрицательных, из которых последние сами зачастую прямо характеризуют себя в своих монологах как злодеев и тиранов, каются в своих пагубных страстях и заблуждениях.