История всемирной литературы Т.5
Шрифт:
В Петровскую эпоху были поколеблены традиции как языка старой, церковнославянской книжности, так и языка древнерусских рукописных книг, но в то же время не существовало никакой устойчивой и прочной языковой нормы. Живая разговорная речь была засорена различными заимствованиями из пестрых и разнородных иностранных источников. Это побудило Ломоносова в «Предисловии о пользе книг церковных» заложить основы того нового русского литературного языка, который соответствовал бы потребностям времени. Он отвергал «дикие и странные слова, нелепости, входящие к нам из чужих языков» и признавал основой нового литературного языка исторически сложившийся русский язык. Русский и славянский языки исторически взаимосвязаны, а потому те лексические запасы церковнославянской книжности, которые полностью сохранили свою живую силу и без труда понятны современному человеку, не могут быть отторгнуты от русского литературного языка без его обеднения и упрощения. Очистившись от обветшалых, умерших слов и оборотов церковнославянского языка, русский язык должен ориентироваться в борьбе за свое обогащение не на хаотические, беспорядочные заимствования из других языков, а на собственные свои живые ресурсы, в том числе ресурсы славянской книжности. Лишь мобилизовав все свои — прошлые и настоящие — исторические богатства, способные служить целям новой культуры и
М. В. Ломоносов
Портрет неизвестного художника XVIII в.
Ломоносов, опираясь на опыт поэтики и риторики античности и Нового времени, в русском литературном языке разграничил три рода «речений» и соответственно им три языковых «штиля»: высокий, посредственный (средний) и низкий.
К первому роду относятся слова, одинаково принятые как в церковнославянском, так и в русском языке; ко второму — малоупотребительные в живой речи, но «грамотным людям» понятные церковнославянские слова; к третьему — слова, присущие только русскому языку. Для высокого стиля равно приемлемы «речения» как первого, так и второго рода; посредственный стиль черпает свой словарный запас из «речений» первого и третьего рода; низкий стиль ограничивается преимущественно «речениями» третьего рода, с примесью среднего и строгим отбором «простонародных низких слов». Учение о трех «штилях» легло в основу ломоносовской системы литературных жанров. Высоким стилем, учил он, пишутся героические поэмы, оды и речи в прозе «о важных материях», средним — «театральные сочинения, в которых требуется обыкновенное человеческое слово к живому представлению действия», стихотворные дружеские письма, эклоги, элегии, сатиры, прозаические сочинения исторического и научного содержания; низким — комедии, шуточные эпиграммы, песни, прозаические дружеские письма и «описания обыкновенных дел». В обстановке послепетровской России, где нормы языка старой средневековой книжности отжили свое время и необходимой предпосылкой развития национальной культуры стала выработка новой, гибкой, свободной и в то же время целостной системы литературного языка, теоретические труды Ломоносова способствовали объединению всех ресурсов книжной и живой речи. Благодаря этому они стали надолго важнейшим орудием борьбы за упорядочение литературного языка. Проведенная им регламентация речевого строя каждого из главных литературных жанров сыграла важную роль в утверждении эстетики и поэтики русского классицизма. Ломоносов призывал следовать правилам и произведениям образцовых авторов. «Риторика» включала отрывки из сочинений классиков мировой литературы, переведенные им для иллюстрации отдельных правил. В то же время еще в «Письме о правилах российского стихотворства» он предостерегал: «...понеже наше стихотворство только лишь начинается, того ради, чтобы ничего неугодного не ввести, а хорошего не оставить, надобно смотреть, кому и в чем лучше последовать», т. е. требовал строго сознательного, избирательного подхода к заимствованиям из других литератур с учетом потребностей национальной культуры.
Хотя Ломоносов рассматривал поэтическую деятельность как второстепенную для него по сравнению с другими сферами своего огромного, напряженного труда ученого и просветителя, он был одним из гениальнейших лирических поэтов XVIII в. не только в масштабах русской, но и всей мировой поэзии.
Поэтическое наследие Ломоносова разнообразно.
Оно включает торжественные, похвальные оды, философские оды-размышления («Утреннее размышление о божием величестве» и «Вечернее размышление о божием величестве», 1743), стихотворные переложения псалмов, к которым примыкает «Ода, выбранная из “Иова“» (1751), дидактическое «Письмо о пользе стекла» (1752), две песни незаконченной героической поэмы «Петр Великий» (1756—1761), резкие сатирические стихотворения, обращенные против невежд и церковников («Гимн бороде», 1756—1757, «К Пахомию», 1759, и др.), программный для Ломоносова в идейно-эстетическом отношении полемический «Разговор с Анакреоном» (1757—1761), героическую идиллию «Полидор» (1750), две трагедии, многочисленные «надписи к иллюминациям» и другие стихи по случаю различных придворных празднеств, эпиграммы, притчи, переводные стихотворения. Но подлинная вершина творчества Ломоносова — его оды.
Оды, как и многие другие стихи Ломоносова, создавались «на случай». Они писались обычно в связи с различными знаменательными событиями в жизни русского государства, приурочивались к дням восшествия на престол Елизаветы, Екатерины II и к другим официальным придворным торжествам. Но празднество или официальная дата, к которой приурочено создание оды (или «надписи»), были для него всего лишь поводом для вдохновенного, свободного полета творческой фантазии и воображения. По силе чувства, впечатляющей яркости картин оды Ломоносова не уступают западноевропейским образцам похвальной оды XVII—XVIII вв. (Малерб во Франции, И. К. Гюнтер в Германии и др.). Задаче поразить воображение читателя, вызвать в нем «высокое парение» мыслей и чувств соответствует эмоциональная напряженность стиля ломоносовской оды. Обилие метафор, гипербол, аллегорий, перифраз, риторических вопросов, обращений и восклицаний, насыщенность внутренней динамикой, смена ярких впечатляющих картин и философских обобщений, звуковое богатство стиха, местами переходящего в звукопись, — характерные черты стиля его од, восходящие к барочной традиции (в частности, И. К. Гюнтера). Многие метафорические эпитеты («бурные ночи»; «жаждущее лето»; «пламенные звуки») и олицетворения («Брега Невы руками плещут»; «Воздвиг Петрополь к небу руки»; «Там холмы и древа взывают»; «Руками, реки, восплещите») свидетельствуют о синтетическом характере его художественного стиля. Стремясь придать русской поэзии силу и масштабность, которая отвечала бы задачам и пафосу строительства преобразованной Петром новой России, Ломоносов стремился творчески использовать для решения этой задачи известные ему элементы наследия древнерусской литературы, поэзии европейского Ренессанса и барокко, он смело вводил их в рамки создававшейся им системы русского классицизма. Все это сделало поэзию Ломоносова особым, крупным и неповторимым явлением в истории всемирной литературы XVIII в. Ломоносов-поэт, одаренный мощным воображением, и Ломоносов-ученый, преобразователь науки своего времени, счастливо дополняли друг друга.
Похвальные оды и торжественные слова Ломоносова проникнуты высоким патриотическим пафосом.
Громовая машина, установленная М. В. Ломоносовым в июне 1753 г.
Гравюра по рисунку Ломоносова. 1753 г.
Непосредственные адресаты его од — царственные покровители поэта — отступали в них в тень перед величественным образом России, размышлениями о перспективах ее исторического развития. Ломоносов был ее вдохновенным певцом в пору становления русской нации, закладывания основ русской национальной культуры, к настоящему и будущему которой он относился с горячим воодушевлением.
Свою программу поэта-патриота и гражданина Ломоносов обосновал в «Разговоре с Анакреоном», состоящем из переводов ряда жизнерадостных анакреонтических од и частью шутливых, частью мужественно-суровых «ответов» Ломоносова. В противоположность древнему певцу наслаждений русский поэт защищает идею служения поэзии идеалам гражданственности и просвещения и рисует образ своей великой вдохновительницы — Матери-России.
Ломоносов предугадывает в одах грандиозные успехи русского кораблестроения, соединение морей искусственными каналами, осушение болот, точные расчеты метеорологии, посредством которых человек научится верно предсказывать погоду. Он твердо уверен в том, что русская земля щедро откроет свои недра пытливому взору изыскателей, а труд народа извлечет из ее глубин еще неизведанные сокровища. Гимном во славу отечественной науки звучат знаменитые строки: «Науки юношей питают, // Отраду старым подают, // В счастливой жизни украшают, // В несчастной случай берегут...» («Ода на день восшествия на всероссийский престол... Елизаветы Петровны», 1747). В поэзии Ломоносов вел ту же борьбу за научное миросозерцание и за просвещение народа (который способен выдвинуть «собственных Платонов» и «быстрых разумом Невтонов»), что и в своих трактатах, посвященных вопросам науки, просвещения, освоения природных богатств России. Ломоносов-поэт воспевал и «великое северное сияние», и «пользу стекла», и «превосходство новоизобретенной артиллерии пред старою». Поэт-ученый отнюдь не превращал свои стихи в рифмованное изложение философских проблем или научных истин. Гений великого ученого сочетался в нем с талантом и вдохновением художника. Свои наблюдения он умел облекать во впечатляющие, точные и величественные поэтические образы. Ибо только художник, пораженный величием природы, мог, как Ломоносов, сказать о солнце: «Горящий вечно Океан». Или, созерцая ночное небо, выражал свой восторг в словах: «Открылась бездна звезд полна; Звездам числа нет, бездне дна». «...Сила восторга превратила натуралиста в поэта», — писал о философских размышлениях Ломоносова Гоголь. Силой художественного воображения поражают и созданные поэтом картины войны, природных катаклизмов. Он полон удивления перед ратными подвигами русских воинов, воодушевленных любовью к Родине, и их преданностью своему долгу: «Крепит отечества любовь // Сынов российских дух и руку; // Желает всяк пролить всю кровь, // От грозного бодрится звуку» («Ода... на взятие Хотина», 1739). Поэтичен, дорог для Ломоносова постоянно возникающий в его поэзии образ «возлюбленной тишины» — сменяющего бури и страдания войны мира, надежного оплота трудовых подвигов.
Своими торжественными одами Ломоносов создал канон, надолго ставший художественным образцом для последующей русской оды — наиболее высоко почитаемого в системе русского классицизма высокого стихотворного жанра. Ломоносов-одописец пользовался этим каноном с исключительной смелостью, свободой и гибкостью, не повторяя себя. Неудивительно, что и под пером его преемников жанр торжественной оды сравнительно надолго сохранил в России своеобразную художественную пластичность, готовность к новообразованиям, которая способствовала его поэтическому долголетию.
Среди представителей русского классицизма вопросы структуры одического жанра были предметом постоянной полемики. Уже А. П. Сумароков, младший современник Ломоносова, критикуя черты, восходящие к эстетике барокко, находит его оды излишне торжественными и пышными, перегруженными метафорами, сложными по мысли, по строению и языку и противопоставляет требования рационалистической простоты и здравого смысла. Позднее «высокому парению» од Ломоносова пытался подражать официальный поэт-одописец при дворе Екатерины II В. Петров. Однако подлинным продолжателем Ломоносова становится Державин, существенно преобразивший жанр оды русского классицизма и давший ему новую жизнь. Живые отзвуки одического стиля Ломоносова мы встречаем и в позднейшей русской поэзии, посвященной национально-героической теме (особенно в «Полтаве» и «Медном всаднике» Пушкина).
«Слово твое, живущее присно и вовеки в творениях твоих, слово российского племени, тобою в языке нашем обновленное, прелетит во устах народных за необозримый горизонт столетий», — писал о заслугах Ломоносова-поэта и теоретика поэзии в конце XVIII в. А. Н. Радищев.
СУМАРОКОВ
Александр Петрович Сумароков (1717—1777), третий основоположник русского классицизма, младший современник Тредиаковского и Ломоносова, принадлежал к старинному дворянскому роду. Воспитанник созданного при Анне Иоанновне специального учебного заведения для детей высшего дворянства — петербургского Сухопутного шляхетного кадетского корпуса, который он окончил в 1740 г., Сумароков начал свою литературную деятельность с сочинения модных любовных песенок, выражавших различные стадии развития и оттенки чувства влюбленных. Песни эти, писавшиеся на готовые мотивы («модные миноваты»), пользовались большим успехом среди дворянской молодежи — «пажей, коллежских юнкеров и гвардии капралов».
От песен Сумароков перешел к идиллиям и эклогам, а от них — к другим литературным жанрам — одам, торжественным и духовным, элегиям, эпистолам, сатирам, эпиграммам, притчам и т. д. Отличаясь исключительной творческой плодовитостью, Сумароков за сорок лет своей профессиональной литературной деятельности испробовал свои силы едва ли не во всех известных ему из опыта древней и европейской поэзии литературных жанрах, применяя при этом самые разнообразные строфические формы и метры, — он писал сапфические, горацианские и анакреонтические оды, стансы, сонеты, надписи, басни, пародии и т. д., а в 1769 г. начал героическую эпическую поэму «Димитриада», героем которой должен был стать Дмитрий Донской (от нее до нас дошел лишь отрывок). Наибольшую известность Сумароков завоевал не как одописец, а как драматург: ему принадлежит 9 стихотворных трагедий, написанных шестистопным ямбом, русским эквивалентом французского александрийского стиха, с соблюдением трех единств и остальных правил поэтики классицизма, а также 2 оперы и 12 комедий в прозе.