История всемирной литературы Т.5
Шрифт:
Диалог с Бахтом строится принципиально иначе. «Начал Хасан ссориться, браниться со своей долей: где же ты прячешься? Почему бездействуешь, о мой Бахт?» — таков зачин поэмы «Моя судьба». Поэт иронически перечисляет возможные ситуации, которые могли бы объяснить бездействие Бахта, обязанного своими стараниями обеспечивать его, Хасана, благополучие. Не в тюрьме ли Бахт, спрашивает поэт, не болен ли? А может быть, он просто лентяй, поэт или пьяница, который шляется от двери к двери, валяется, и некому его поднять? Лени и бездействию своего Бахта Хасан противопоставляет усердие людей, которые трудятся, получают откупа, аренды, богатеют.
В упреках Хасана явно ощущается мотив иронического самоанализа, а тема личной судьбы в его поэзии приближается к понятию лирического героя, что в творчестве поэта, вышедшего из среды
На протяжении всего XIX в. творчество выдающихся поэтов предшествующего столетия сохраняло свою популярность в народе, частично сливаясь с фольклором. Однако создание новой албанской литературы с ее новой тематикой национального характера и расширившееся с конца XIX в. распространение ее в печатных изданиях положили естественный предел бытованию старых поэтических традиций, чему немало способствовали также сознательные установки деятелей албанского Рилиндье (возрождение).
Борьба с ориентализмом, объявленная идеологами движения Рилиндье, и разрыв со старыми поэтическими традициями явились одной из причин пренебрежения и забвения, которым на долгие годы оказалось предано творческое наследие поэтов XVIII в. Это привело к утрате текстов, еще сохранявшихся на протяжении прошлого и начала нынешнего веков. Лишь в 50-е годы XX в. потери были частично восполнены благодаря усилиям албанского филолога-ориенталиста Османа Мюдерризи, которому удалось обнаружить и спасти некоторое количество рукописей и тем самым заново открыть забытое творчество поэтов старой Албании.
Христианское население Албании (католики на севере, православные в южной и центральной частях страны) не имели в XVIII в. условий для развития письменности на родном языке и тем самым для создания художественной литературы в собственном смысле слова. Бытовала лишь устная поэзия.
Литературная деятельность североалбанского католического духовенства, пережившая пору своего расцвета в XVII в., в XVIII в. надолго прервалась, если не считать издания в 1743 г. перевода катехизиса.
Для общего процесса культурного развития южной части страны определенное значение имело открытие начальных школ с обучением на греческом языке, которые посещались детьми православных албанцев и аромунов. Особую роль сыграло основание в городе Воскопоя (Мосхополис) весьма авторитетного среднего учебного заведения, получившего в 1744 г. почетное название «Новой Академии». Воскопоя с ее смешанным аромуно-албанским населением приобрела в XVIII в. значение важного экономического и культурного центра, в котором процветали торговля и ремесленное производство, строились и украшались фресками многочисленные церкви. Преподаватели «Новой Академии» были тесно связаны с культурной жизнью греческой Янины, являвшейся в XVIII в. основным центром распространения некоторых идей западноевропейского Просвещения на Балканах. В Воскопое существовала даже типография, издавшая ряд книг на греческом языке. В процессе обучения греческому языку использовались в качестве вспомогательных также родные языки учащихся — албанский и аромунский. Возникший интерес к этим языкам послужил стимулом к созданию трехъязычного (греко-аромуно-албанского) словаря руководителем «Академии» Теодором Каваллиоти. Этот словарь был опубликован в Венеции в 1770 г., а в 1774 г. полностью воспроизведен в труде Иоганна Тунмана «Исследования по истории восточноевропейских народов».
В конце XVIII в. Воскопоя была разорена и перестала существовать как экономический и культурный центр. Однако повышение культурного уровня содействовало росту национального самосознания в среде православных албанцев. Это сказалось во второй половине столетия в появлении первых опытов перевода христианских текстов с греческого языка на албанский, а также в попытках создания оригинальных «собственно албанских» алфавитов, непохожих ни на греческий, ни на арабский, ни на латинский (обычно с использованием в измененном виде элементов славянской глаголицы). Сохранившиеся рукописные тексты имеют в основном историко-культурное и лингвистическое значение.
Итало-албанская литература. В культурной жизни албанских поселений Италии в XVIII в. заметно обозначились предпосылки последующего (в XIX в.) расцвета оригинального творчества. Переселение албанцев, бежавших от турецкого завоевания с территорий Албании и Греции, совершалось рядом последовательных волн в основном на протяжении XV—XVI вв., частично позднее.
Численность жителей албанских деревень в областях южной Италии — от Абруццких гор до Сицилии включительно — в разное время составляла свыше 200 000. Долгое время они сохраняли свою этническую и культурную обособленность. Лишь в XIX в. они полностью включились в культурную и политическую жизнь Италии, в связи с чем заметно усилился процесс языковой ассимиляции.
В XVIII в. условия литературного развития у итальянских арберешей (древнее этническое самоназвание, сохраняемое албанцами Италии и Греции) определялись тремя факторами: наличием значительного и влиятельного интеллектуального слоя (духовенство, учителя, юристы, врачи и др.), культивировавшего этнические культурные традиции; значительным влиянием православной церкви, которая при формальном подчинении Ватикану соблюдала свою обрядность, что способствовало сохранению этнической самобытности арберешей; неуклонным усилением итальянских влияний во всех сферах жизни, включая и религию.
Большую роль в развитии культуры албанского этнического меньшинства сыграло основание в XVIII в. двух коллегий — духовных семинарий (в 1732 г. — в Калабрии, в 1734 г. — в Сицилии), образование в которых получали не только будущие священники, но и светские лица. Эти учебные заведения давали классическое образование, знакомили учащихся с литературой Италии и других европейских стран, умножая ряды албанской интеллигенции.
Во многих арберешских семьях с давних пор продолжали сохраняться исторические предания о героической эпохе сопротивления албанцев турецкому завоеванию, о предках, воевавших под знаменами Скандербега, о времени переселений. С целью поддержания у населения чувства этнической самобытности уже в XVIII в. началась деятельность собирателей народной поэзии, составлялись рукописные антологии, в которые наряду с подлинным фольклором включались также произведения известных и анонимных поэтов. Составители таких антологий рассматривали фольклор, естественно, не как предмет научного изучения, но как литературный материал, использовавшийся для воспитания населения в духе исторических традиций. Этой установкой, обозначившейся еще в XVIII в., определился в дальнейшем характерный для итало-албанской романтической литературы фольклоризм.
В арберешских селениях с давних пор было принято распевать духовные стихи во время религиозных празднеств. Неудивительно, что именно с этого поэтического жанра ведет свое начало итало-албанская письменно-литературная традиция. Известными авторами стихов с религиозно-дидактической тематикой были сицилийские поэты — священники, в творчестве которых заметно влияние итальянской письменной и устной поэзии того же жанра. Но в некоторых из их оригинальных стихотворений, в особенности в колыбельных песнях Богоматери, связь с албанским фольклором ощущается острее.
Тема Богоматери стала центральной в поэме Юлия Варибобы «Жизнь святой девы Марии», опубликованной в 1762 г. в Риме. Ю. Варибоба (р. 1725/1730—?) — уроженец и священник одного из арберешских сел в Калабрии — в юности объявил своей невестой, как гласит предание, статую Мадонны, надев ей на палец обручальное кольцо, и посвятил свою жизнь служению деве Марии и ее воспеванию. Свою поэму он написал и опубликовал в Риме, по-видимому склонившись в сторону католицизма.
Поэма представляет собой цикл лирических стихотворений, посвященных отдельным моментам жизни избранной автором героини. Довольно свободно расширяя и психологически трактуя евангельский текст, Варибоба изобразил деву Марию на фоне бытовой среды албанско-калабрийской деревни. Он воспевал ее в образе простой крестьянки, любовно пеленающей своего ребенка, поющей ему нежные колыбельные песенки, принимающей скромные дары односельчан — калабрийских пастухов, названных их реальными именами и шуточными прозвищами, приносящих ей кто ягненка, кто кусок сыра, кто пеленки, поющих и играющих на волынках, россиньолях и других народных инструментах.